– Он собирается утащить его оттуда, – сказал Оливье, присоединившись к ним. Антон хотел подняться, но Оливье жестом усадил его обратно. Никакой спешки больше не было. Все увидели, как Арман опустил руку, не прикоснувшись к человеку в черном. * * * Теперь Арман Гамаш и сам стоял совершенно неподвижно. И пока человек в мантии смотрел на бистро, книжный магазин, пекарню и гастроном месье Беливо, Гамаш смотрел на него. – Будьте осторожны, – прошептал наконец Арман. Он повернулся и зашагал к дому. * * * Фигура в мантии оставалась там весь день. Арман и Рейн-Мари прошли мимо нее, направляясь к дому Клары. Вокруг этого человека образовался невидимый ров. Жители понемногу начали выходить из домов и отправляться по своим делам. Но никто не приближался к границам большого круга, словно бы очерченного вокруг него. Дети не играли на траве, а люди проходили мимо быстрее обычного, отводя глаза в сторону. Анри, шедший на поводке, издал тихое рычание и спрятался за Арманом. Шерсть у него встала дыбом. Огромные уши сначала наклонились вперед, потом он прижал их к своей крупной и, следует признать, довольно пустой голове. Все важное Анри держал у себя в сердце. А в голове у него по большей части было печенье. Но овчарке хватило ума держаться подальше от фигуры в мантии. Грейси, которую нашли вместе с ее братцем Лео в мусорном бачке за несколько месяцев до этого, тоже шла на поводке. Она уставилась на фигуру, словно загипнотизированная, замерла и отказалась идти дальше. Рейн-Мари пришлось взять ее на руки. – Мы должны что-то сказать? – спросила Рейн-Мари. – Оставь его, – ответил Арман. – Наверное, он жаждет внимания. И возможно, уйдет, если не получит его. Но Рейн-Мари заподозрила, что вовсе не по этой причине Арман предпочитает игнорировать незнакомца в черном. Просто он не хочет, чтобы она подходила близко к странному человеку. И по правде говоря, она тоже не хотела. Все утро она ловила себя на том, что ее тянет к окну – проверить, не исчезла ли темная фигура. Однако фигура оставалась на лугу. Неподвижная. Незыблемая. Рейн-Мари не знала точно, когда это произошло, но в какой-то момент она перестала думать о фигуре как о человеке. Все человеческое, что в нем было, испарилось. И фигура превратилась в «оно». В некое существо. – Проходите в дом, – сказала Клара. – Вижу, наш гость все еще здесь. Она пыталась казаться беззаботной, но это зрелище явно угнетало ее. Как и всех остальных. – Арман, у вас есть идея, кто бы это мог быть? – Никаких идей, к сожалению. Впрочем, я сомневаюсь, что он здесь надолго. Вероятно, это какая-то шутка. – Вероятно. – Клара повернулась к Рейн-Мари. – Я поставила новые коробки у камина в гостиной. Думала, мы могли бы просмотреть их там. Слово «новые» не вполне отражало действительность. Клара помогала Рейн-Мари в бесконечном деле разбора и систематизации так называемых архивов местного исторического общества. Эти архивы представляли собой множество коробок, в которых лежали фотографии, документы, разные предметы. Собранные более чем за сто лет на чердаках и в подвалах. Принесенные с дворовых распродаж и из церковных кладовок. И Рейн-Мари подрядилась их разобрать. Это была та еще работенка. Но Рейн-Мари все устраивало. Прежде она работала старшим библиотекарем и архивистом в Национальном архиве Квебека. И, как и ее муж, была влюблена в историю. А особенно – в историю Квебека. – Разделите с нами ланч, Арман? – спросила Клара. В кухне витал запах супа. – Я принесла багет из пекарни. – Non, merci, я собираюсь в бистро. Он показал ей книгу, которую держал в руках. Его дневной субботний ритуал. Ланч, пиво и книга перед камином в бистро. – Только не от Жаклин, – сказала Рейн-Мари, показывая на багет. – Нет, это от Сары. Я уверена. Хотя шоколадные пирожные с орехами, которые я купила, делала Жаклин. А это важно? – спросила Клара, нарезая хрустящий багет. – Чтобы пекарь умел печь багеты? – Здесь? Это жизненно важно, – ответила Рейн-Мари. – Да, – закивала Клара. – Я тоже так думаю. Бедная Сара. Она хочет передать пекарню Жаклин, но я не знаю… – Ну, может, шоколадных пирожных достаточно, – сказал Арман. – Наверное, я смог бы научиться размазывать сыр бри по шоколадному пирожному с орехами. Клара поморщилась, но потом задумалась. А что, все возможно… – Жаклин здесь всего несколько месяцев, – заметила Рейн-Мари. – Может, еще научится. – Сара говорит, с багетами дело такое: либо у тебя это есть, либо нет, – возразила Клара. – Что-то связанное с прикосновением, а еще с температурой рук. – Они должны быть горячие или холодные? – спросил Арман. – Не знаю, – ответила Клара. – Слишком много информации мне ни к чему. Я хочу верить, что багет – это волшебство, а не какая-то ошибка природы. – Она положила хлебный нож. – Суп почти готов. Пока он разогревается, не хотите ли взглянуть на мою последнюю работу? Это было не похоже на Клару – предлагать взглянуть на ее работу, особенно если процесс еще идет. По крайней мере, когда Арман и Рейн-Мари неохотно прошли через кухню в мастерскую, они надеялись, что процесс действительно еще идет. Обычно они радовались редкой возможности увидеть работу Клары, когда она создавала свои удивительные портреты. Но совсем недавно стало ясно, что ее представление о завершенной работе кардинально отличается от того, что под этим понимали все остальные. Оставалось только гадать, что такого видела она, чего не видели другие. Мастерская была погружена в темноту, окна впускали лишь северный свет, и в хмуром ноябре его отчаянно не хватало. – Эти готовы, – сказала Клара, показывая в темноте на полотна, стоящие у стены. Она включила свет. – Ты уверена? – еле выдавила из себя Рейн-Мари. Некоторые портреты казались законченными, однако волосы на них были едва обозначены карандашом. И на руках оставались пятна, кляксы. Портреты по большей части были узнаваемы. Мирна. Оливье. Арман подошел к портрету Сары, владелице пекарни, прислоненному к стене. Изображение Сары было одним из наиболее завершенных. На ее морщинистом лице застыло то выражение желания быть полезной, которое Арман тут же узнал. Гордость, еле сдерживаемая. И в то же время Кларе удалось передать ее уязвимость. Сара словно боялась, как бы зритель не попросил у нее того, чего у нее нет. Да, лицо, руки, поза – все очень подробно выписано. Но… Ее рабочий халат остался в наброске, без всяких деталей. Казалось, Клара потеряла интерес к портрету. Грейси и Лео, ее брат, сражались на бетонном полу, и Рейн-Мари наклонилась, чтобы погладить их. – Что это? Все слегка сжались, услышав ворчливый голос. В дверях стояла Рут с Розой на руках, указуя перстом в мастерскую. – Господи Исусе, какой ужас, – произнесла старая поэтесса. – Кошмар. Сказать «уродство» – значит ничего не сказать. – Рут, – вмешалась Рейн-Мари, – кому, как не вам, знать, что творчество – это процесс. – И не всегда успешный. Я серьезно. Что это? – Это называется искусство, – сказал Арман. – И не обязательно, чтобы вам нравилось. – Искусство? – с сомнением переспросила Рут. – Неужели? – Она нагнулась и позвала: – Иди сюда, Искусство. Иди сюда! Они переглянулись. Даже для впадающей в деменцию Рут это было уже слишком.