– Энни здесь? – Нет. Нет, не здесь. – Я присматриваюсь к нему повнимательнее, поправляя волосы, лезущие мне в лицо на соленом морском ветру, и невольно задаюсь вопросом: – Я прошу прощения, вы, случайно, не… – Эллиот. – Он улыбается, потом бледнеет, сообразив, кто я такая. Так вот он, значит, какой – этот загадочный Эллиот. Выглядит весьма впечатляюще: спортивный, небрежно-красивый, как свойственно привилегированным англичанам, глаза голубые, как у мальчика с обложки, с густыми темными ресницами. Могу понять, как из-за таких глаз девочки попадают в неприятности. Я продолжаю пялиться, невольно представляя, как мог бы выглядеть их общий ребенок. – Я Сильви. Мама Энни. – Здравствуйте, – беспомощно произносит он и сглатывает – на шее дергается кадык. Эллиот снимает бейсболку, под которой обнаруживаются мягкие русые волосы. – Хочешь зайти? – Я уже отхожу в сторону. Он явно не хочет, но слишком хорошо воспитан, чтобы в этом признаться. На кухне он сразу кажется нескладным – широкие плечи, огромные ступни, слишком большие для этой комнатки. А сам он слишком юный для неприятностей, в которые вляпался. На лбу у него выступает пот. – Выпьешь чего-нибудь? – Мой вопрос никак не спасает нас от неловкости всей этой ситуации. – Чаю? Воды? – Нет, спасибо. – В его глазах загнанное выражение, а под ними – темные круги, вызванные стрессом. Под скулой дергается мышца. Щетина. Не брился со вчерашнего дня. – Я, наверное, пойду… – извиняющимся тоном начинает он. – Энни была здесь, – торопливо говорю я, подгоняемая новым приливом тревоги. – Но потом куда-то уехала. И у нее все еще выключен телефон. – Почему Энни вообще задумалась о далеком семейном прошлом, если прямо сейчас решается ее будущее? Я делаю вдох. – Ты не знаешь, где она может быть? – Не знаю. Простите. – Под лоском выпускника частной школы скрывается обезоруживающая уязвимость. Очарование, смешанное с щепоткой надломленности. Неудивительно, что Энни это привлекло. – Она только сказала мне, что едет в Девон, и все. Довольно резко. Она не хотела со мной говорить. – Правда? Постой, дай-ка я разберусь в хронологии событий. – Что-то в его настороженном выражении лица подсказывает мне, что я выгляжу слегка безумно. Мои мысли несутся со скоростью миллион километров в час. – Ты говорил с ней после того, как ей звонила твоя мать, так? – Моя мать?! – Теперь уже Эллиот начинает паниковать. Он пятится и врезается в шкаф, как неуклюжее животное, запертое в загоне. Гремят тарелки. – Моя мать звонила Энни? – ошарашенно повторяет он. – В мою квартиру. Ты не знал? – Хелен не спросила у него разрешения. Ничего себе. – Она расстроила Энни. Очень сильно. Ей следовало бы тебя предупредить. – Что… Что сказала моя мать? – Он морщится, готовясь к худшему. – Это тебе придется спросить у нее. – Господи. – Он поворачивается к двери, сжимая в руке телефон. Похоже, Хелен сейчас вынесут мозг. – О, нет, не уходи пока. – Я хватаю его за плечо. Он бросает взгляд на мою руку, и я тут же убираю ее, испугавшись, что перегнула палку. – Принимая во внимание обстоятельства… – Он краснеет – все же не совсем бессовестный. Я выдавливаю из себя подбадривающую улыбку. – Энни говорила, что ты из Лондона? Тот кивает. – Я только что сюда доехал. – Я не буду против, если ты подождешь ее здесь. Правда. Я даже буду рада. – Ой. Прозвучало как-то не так. Он смотрит на меня в ужасе, как будто я только что сделала ему неприличное предложение. – Я уверена, что Энни не хотела бы с тобой разминуться, – быстро добавляю я. – На самом деле… – На одну мучительную секунду его лицо принимает такое выражение, что мне кажется, будто он вот-вот расплачется. Эллиот закусывает щеку изнутри. – Она и не хотела меня видеть. Я должен уважать ее решение. Он уже пятится в коридор. Хорошо ему – может просто взять и выйти из этой ситуации. В отличие от Энни. – Мне очень жаль. – Я вижу. – Ничего более сочувственного я сказать не могу. Но, по крайней мере, он искренне раскаивается. Где-то наверху кричат чайки. На улице от одного вида солнца, клонящегося к закату, мой уровень стресса резко возрастает. Сколько еще осталось часов дневного света? Я думаю об утесах, об их крошащихся, как шпаклевка, краях и острых, как зубы, скалах, торчащих внизу. О том, что Энни может сорваться, как мама. Может, пора звонить в береговую охрану? Или в полицию? Или самой отправляться на поиски? Дам ей еще двадцать минут. Нет, десять. Я наблюдаю за тем, как Эллиот усаживается в машину – боком, как обычно делают длинноногие люди. Серебристая, полноприводная. Только на такой, по мнению состоятельных лондонцев, можно ездить в Девон, как будто у нас здесь не дороги, а ослиные тропки. – Рада знакомству, Эллиот. – Не зная, не окажется ли наша первая встреча последней, я наклоняюсь к окну машины, уперев руки в колени, и заглядываю внутрь: на заднем сиденье лежит потертый сапборд, пустая бутылка из-под «Пепси», потрепанный детектив Ли Чайлда в мягкой обложке и грязные кроссовки. Хочется составить хоть какое-то представление о жизни молодого человека, с которым моя дочь провела лето – в которого, по словам мамы, Энни еще недавно была безумно влюблена. Я провожаю взглядом его машину, которая резко срывается с места и сливается с серым небом, поднимая клубы пыли. Я легко могу понять, почему Энни в него влюбилась. Но я не понимаю, зачем она его скрывала. 16 Рита РИТА ТЫКАЕТ КАРТОФЕЛИНЫ в кипящей воде деревянной ложкой. – Кто-нибудь подойдет к двери? – кричит она, не обращаясь ни к кому конкретному. – Кто-то стучит. Через несколько секунд в кухню влетает Тедди в носках, раскинув руки, изображая самолет. – Уи-иу… Это Робби. Пришел к тебе, Большая Рита. – Ко мне? – Кровь отливает от головы. Недавно побритые ноги горят. – Я готовлю. Скажи ему… Я не могу подойти. Как будто ей мало вчерашнего унижения. Ей до сих пор стыдно: она выскочила навстречу Робби с палкой в руках, крича: «Не подходи, Фингерс!», как какая-нибудь банши. Тот даже не вздрогнул, просто вежливо поинтересовался, почему она в его берцах. – Я привыкла к уличным указателям. А деревья все похожи друг на друга, – отрывисто объяснила Рита, дрожа от холода. Он укрыл ее плечи своей тяжелой и слегка вонючей вощеной курткой. Рита обратила внимание на его большие, не совсем чистые плотницкие руки с плоскими квадратными ногтями, похожими на окна. Руки были непропорционально крупными относительно его роста. Его макушка находилась на уровне ее носа, так что Рита с высоты птичьего полета смогла заглянуть за расстегнутый ворот его заношенной рубашки и рассмотреть худощавый, как доска, крепкий торс, увитый мышцами. Робби заметил ее взгляд. В его грязно-коричневых с крапинками глазах плясал веселый огонек, а в уголках были складочки. Он смеялся над ней. Робби отказался забирать эти треклятые берцы. Сказал, ей они идут намного больше. Рита восприняла это как слабенькую шутку насчет ее габаритов. Мужчины постоянно так шутили, особенно невысокие. Что еще хуже, его слова заставили обоих посмотреть вниз, где их взгляду предстали торчащие из сапог голени, не бритые с самого Лондона, покрытые густой растительностью. Казалось бы, ее не должна была волновать волосатость ног – она зареклась связываться с мужчинами, – но почему-то волновала. И почему-то очень сильно. После такого она поспешила вернуться в дом, насобирав репейных колючек полами халата, и столкнулась с Герой, выходящей из комнаты Джинни с крайне подозрительным видом. Такое ощущение, что за ночь они обе побывали в местах, куда им ходить не следовало. – Я ему передам! – Тедди делает пируэт на пятках, широко раскинув руки, готовый к взлету. Но уже поздно. Он здесь. Стоит в дверях кухни, смущенно улыбаясь. Рита принимается еще тщательнее помешивать кипящее варево, молясь о том, чтобы Тедди не наговорил каких-нибудь глупостей. За завтраком тот уже успел поддразнить Риту насчет ее вчерашних приключений, а она велела ему закрыть варежку, что было совершенно не в ее духе, и Гера с Тедди так долго хохотали, что Рита испугалась, как бы он не подавился. – Все в порядке, Рита? Она косится на Робби. Тот улыбается – злорадствует, что ли? – Несомненно. – Она замечает у него в руках какой-то предмет, завернутый в коричневую бумагу, как нарезанный окорок. – Я, знаете ли, и сама бы нашла дорогу домой. – Я кое-что принес. – Он подходит ближе и протягивает ей сверток. Но, чтобы взять его, ей приходится сперва отложить ложку и вытереть влажную руку о фартук, и оба коротких действия кажутся слишком затянутыми и неловкими. Когда кончики их пальцев соприкасаются, у нее в животе что-то сжимается. – Это так, мелочь, – говорит он. Гера и Тедди подскакивают ближе – им не терпится посмотреть, как Рита откроет сверток. Она разворачивает бумагу, стараясь сохранять равнодушное выражение лица. Внутри… листья? Листья. К черешку каждого привязан листочек с карандашной подписью: «береза повислая», «дуб», «падуб», «бук», «вяз»… – Карта леса, если угодно. – Из-под расстегнутого воротничка его клетчатой рубашки виднеется раскрасневшаяся грудь. У Риты возникает странное желание охладить розовую кожу, приложив к ней ладонь. – Выучите деревья – вот и будут вам уличные указатели, – добавляет он. Она не знает, что сказать. Сколько времени он потратил, собирая разные листья, привязывая к каждому ярлычок? И с чего вдруг? – Чтобы научить детей, – говорит Робби, и у нее внутри что-то лопается, как пузырь. Конечно! Как было бы неловко, если бы он принес эти листья для нее. И все же она знает, что потом непременно разложит их на полу своей комнаты, когда все улягутся спать. Изучит цвета и формы, будет тихо шептать их названия, пока они намертво не отпечатаются в память. – Спасибо. Замечательно, правда, Тедди? Тот кивает и улыбается. Гера берет один лист за черешок и без особого энтузиазма вертит его в руке. – Ну, у Большой Риты есть собственный миниатюрный лес, – с гордостью заявляет она. – Под стеклом. – Правда? – Он смотрит на нее с искренним интересом. В его голосе слышится улыбка. – Просто пара папоротников в стеклянном ящичке, вот и все. – Лучше бы Гера помолчала. Рита чувствует себя ужасно уязвимой. – Террариум. Она боится, что это выдает в ней какие-то странности. Смутившись под тяжестью его прямого взгляда, Рита убирает листья обратно в сверток, кладет его на полку и поворачивается к плите. Она втыкает вилку в кипящую картошку, чтобы проверить, можно ли ее толочь. Та отскакивает, твердая как камень, и ударяется о край кастрюли. А Рите казалось, что прошла уже целая вечность. – Сегодня будут танцы. Хотите сходить? В смысле, со мной. Вилка выскальзывает из ее руки и падает в бурлящую кастрюлю. Жар от плиты перебрался к Рите на лицо и вступил в химическую реакцию с раздраженной от бритвы кожей ног. Она вся горит. – Я работаю. Простите. Кухню окутывает тяжелое, влажное молчание, пахнущее картофельным крахмалом. Гера выдергивает у себя ресничку и принимается ее рассматривать.