– Но ты же обещал сходить со мной пострелять! – Тедди переползает вперед по ковру и хватает Дона за загорелую лодыжку. Тот стряхивает его, будто надоедливого щенка: – Попозже, ладно? На кухне я разогреваю на плите суп, сваренный Мардж, а Тедди сидит рядом с малышкой, лежащей в овощной корзине, и поет «Эта маленькая свинка…», дергая ее за пальчики. У супа лесной привкус – влажный и землистый, – а толстые бледные ножки грибов, плавающие среди жижи, похожи на кости. Мы оба не можем его есть, так что перекусываем холодным яблочным пирогом с кремом. Тедди дает малышке слизать крем у него с пальца, пока я разогреваю ей бутылочку, капая молоком себе на запястье, чтобы проверить температуру, как делает Большая Рита. Но я не Большая Рита. И малышка это знает: извивается у меня на коленях, крутит головой из стороны в сторону, выпускает соску изо рта и никак не успокаивается. Мы решаем, что ей, возможно, будет веселее, если мы перейдем в гостиную. Не помогает. Тедди ни с того ни с сего начинает плакать. Малышка от неожиданности перестает хныкать и ерзать и начинает сосать молоко – это хорошо. – Что с тобой такое? – Я покачиваю Леснушку, как куклу, пока она пьет из бутылочки, капая молоком на диван. – Я волнуюсь, Гера. – Тедди с трудом выдавливает слова. Я протягиваю руку и поглаживаю его по плечу: – Большая Рита скоро вернется. – Я скучаю по папе. – Он шмыгает носом и утирает его рукой. – По папе? – Я не позволяю себе скучать по папе. Иначе чувств станет слишком много. Как когда смешиваешь яркие цвета, а в итоге получается грязно-коричневый. Тедди кивает, хлюпая носом. – Я пытался представить, что Дон – это папа. Но он не папа. – Да, он определенно не папа, – говорю я так резко, что малышка дергается. Я снова понижаю голос. – Скоро ты увидишься с папой, Тедди. Большая Рита с ним говорила. В том-то и беда. Папа еще не в курсе про малышку. Я со страхом жду момента, когда он узнает. Что, если он, как обычно, займет «принципиальную позицию» и заставит нас сразу же сдать ребенка в полицию, будто кошелек, найденный на тротуаре? Что, если он не захочет ее оставить? В Лондоне ждут соседи вроде Пикерингов, поглядывают через забор, перешептываются, обсуждая гольф, званые ужины и у кого садовник лучше. Разве там есть место найденышу? Я просто не представляю, как все это должно получиться. Мама, кажется, тоже. Тедди снова принимается всхлипывать, теперь еще громче. – Ох, Тедди. Подержи малышку, она тебя развеселит. Осторожно… Подхвати ее под шею. Да, вот так. – Тедди осторожно обнимает ее. – Понюхай ее макушку. Тебе сразу станет лучше. Обязательно. Обещаю. Он вдыхает, а Леснушка лезет пальчиками ему в ухо. – Пахнет йогуртом. – Тедди снова тянет воздух носом. – И Большой Ритой. – Ну вот. Тебе ведь стало лучше? – Немного. – Я вижу, что нет. Он просто пытается мне угодить. Я даже не уверена, что он все еще любит малышку так же, как раньше. Тедди серьезно морщит лоб, как маленький старичок. – Есть еще кое-то, Гера, – шепчет он. У меня в голове что-то жужжит, как комар, которого слышишь, но не видишь. – Что? – Я слышал, как Дон сказал маме… – Он расстроенно выпячивает нижнюю губу. – «Давай сбежим вместе, Джинни». Прямо так и сказал. – Ну, значит, он просто дурак, правда? Мама бы никогда этого не сделала. – Я обнимаю его и малышку и не хочу отпускать. Никогда. – Она бы никогда тебя не бросила, Тедди. – А меня бросила бы? Что, если ей больше не хочется быть матерью и она решила стать кем-то еще, как тетя Эди? От этой мысли под ногами будто раскрывается пропасть. Плечи Тедди подрагивают под моей рукой. Мне больно видеть его таким расстроенным. Я отчаянно пытаюсь понять, что бы на моем месте придумала Большая Рита. Как бы она поступила? – Жди здесь, Тедди. Не двигайся. Пока я несу террариум из спальни, у меня нет возможности зажать уши руками, чтобы не слышать поросячьих звуков, доносящихся из-под маминой двери. Я осторожно опускаю его на ковер в гостиной. – Та-да! Тедди выпучивает глаза, бросает малышку на диван, как надоевшую игрушку, и садится на колени возле стеклянного ящичка – отмытый после пожара, он снова сверкает, только на петлях осталось немного сажи. Тедди заглядывает внутрь, широко раскрыв глаза и улыбаясь. Малышка издает радостный булькающий звук. – Играешь в кукольный домик, Тедди? – Мы вздрагиваем, услышав голос Дона. Тот стоит в дверях и выглядит так, будто пробежал десять миль. Волосы торчат в разные стороны, на скулах красные пятна румянца. Леснушка дергает ножками на диване. Тедди отползает от террариума, делая вид, что ему не интересно. – Я ждал тебя. Чтобы пойти стрелять. Как настоящий мальчик. Дон подходит к столику с напитками, наливает себе виски и выпивает залпом. – Так-то лучше. Над головой слышится шум – мама открыла краны в ванной. Тедди вскакивает с места: – Я пойду собираться. Длинные штаны надевать? Дон салютует ему бокалом: – Ты быстро учишься. Я закрываю дверь, чтобы Тедди ничего не услышал, и поворачиваюсь к Дону, скрестив руки на груди. – Ты хочешь, чтобы мама от нас ушла! Тедди мне все рассказал. – Ты, Гера, настоящая бунтарка. – Он даже ничего не отрицает. – Ты не имеешь права указывать ей, что делать! – Поверь, никто не указывает твоей матери, что делать. Кроме этого деспота, твоего отца. – У нас было все хорошо, пока ты не приехал. – Мой голос дрожит. – У нас и у малышки. Дон раздраженно косится на диван – Леснушка хнычет и царапает себя по щекам. Он снова переводит взгляд на меня, и его глаза опасно поблескивают, голубые, как стеклянные шарики Тедди, и такие же жесткие. – Если у вас все было так хорошо, почему ты соврала матери, Гера? Зачем прятала от нее вещи? Не хочешь рассказать, что ты сделала с моим письмом? Мой рот открывается и закрывается. Значит, мама все же не спала в ту ночь, когда я сидела у ее кровати в сумраке и шепотом делилась сокровенным. Мир накреняется. Она, наверное, меня ненавидит. Дон подходит ближе: – И чем же ты, сплошное разочарование, а не дочь, могла осчастливить свою мать, Гера? Расскажи мне. – Он заносит руку. Я понимаю, что он ударит меня, как ударил маму, но отказываюсь отступать. Я сжимаю руки в кулаки, скалю зубы и рычу, готовая дать отпор. Но, к моему изумлению, вместо удара Дон поглаживает меня по щеке, и это намного хуже. – Гера, я поделюсь с тобой секретом. – Он смахивает с моего лица отросшую челку. – Твоя мама сама предложила побег. Не я. Я пинаю его – будто срабатывает рефлекс. Попадаю в голень. Потом еще раз, между ног, по яйцам. Дон ревет, схватившись за пах. – Ах ты, маленькая жирная… Он прет на меня, раскинув руки, словно пытается поймать курицу во дворе, но я прячусь за креслом. Дон снова кидается ко мне. Я перепрыгиваю за другое кресло. Он большой, медленный и неуклюжий. – А еще называешь себя охотником! – дразню я. Малышка на диване издает булькающий звук, как будто она тоже смеется. Все происходит как в замедленной съемке. Только что Дон пытался отдышаться, уперев руки в колени, а в следующую секунду уже изо всех сил обрушивает правую ногу на беззащитную цель, а я ничего не слышу, кроме собственного крика: – Нет! 36 Сильви – МНЕ БЫ ОЧЕНЬ хотелось знать, что случилось дальше, вот и все, – сонно произносит Энни, как будто мы не можем решить, стоит ли посмотреть еще одну серию на «Нетфликсе». – Ну, кто все-таки погиб в лесу в тот день. И почему. – Мне тоже. – Я зеваю. Челюсть щелкает. Шоссе несется мимо. У меня устали глаза, огни начинают размазываться. Ужасно хочется затуманить себе мозг огромным бокалом прохладного белого вина. Лондон уже сверкает в отдалении. Мы почти дома. – Но, пожалуй, все это было очень давно. – Она отрешенно вздыхает. – Очень, – твердо говорю я. Не хочу, чтобы лесные тайны проросли в беременном теле Энни, как микроскопические споры грибов. Я хочу напитать ее хорошими, радостными мыслями. Поэтому не признаюсь, что какая-то часть меня осталась среди сырых мощеных улочек Хоксвелла и что прошлое не кажется мне таким уж далеким. И что я до сих пор чувствую смутный запах леса, стоит мне пошевелиться, будто он запутался в моих локонах, проник в кожу. Прелые листья. Почва. Смола. Или просто та самая смелая девочка, которая любила карабкаться по деревьям, до сих пор живет во мне, сколько бы я ни старалась задушить ее стразами, комбинезонами и ярко-красной помадой. Сбежала от леса в закулисье модных показов – куда уж дальше, думаю я с улыбкой. – Ты еще вернешься туда, мам? – неожиданно спрашивает Энни. – В лес?