– Вы не местная? – спрашивает он, пытаясь понять, откуда я взялась. – Из Лондона. – Слишком длинная история. – А. – Он улыбается понимающей улыбкой и кивком указывает на дом. – Вы уверены, что все в порядке? Если вам нужно отдохнуть – пожалуйста, заходите. Я стряхиваю листья с джинсов. – Все в порядке, правда. Мне просто неловко. – Но внутри и впрямь появилось болезненное усталое чувство, как бывает, когда хорошенько поплачешь. – Если вы мне подскажете дорогу до деревни, буду весьма благодарна. Я припарковала там машину. – Конечно. Прямо по дороге, потом… – Он умолкает и хмурится. Я подозреваю, что гнездо из волос у меня на голове производит неоднозначное впечатление. И начинается дождь – с неба падают крупные капли. – Послушайте, я как раз собирался ехать в Хоксвелл. Хотите, я вас подвезу? Я медлю. Ему правда нужно в деревню или он какой-нибудь психопат, решивший воспользоваться подвернувшейся удачей? Я решаю, что серийные убийцы, скорее всего, не носят красивые рубашки с желтыми манжетами в полоску. Хрен с ним. Рискну. – Классная машина, – говорю я, застегивая ремень безопасности. Винтажный приглушенно-зеленый «Порше» с откидным верхом. – Я тоже так думаю. – Автомобиль издает приятный рык. – Подарок на мое пятидесятилетие. Как типично. – Класс! Незнакомец смеется. Я решаю, что он мне очень нравится, – иногда так бывает с незнакомыми людьми, интуиция подсказывает. – Спасибо… – Тедди, – отвечает он, перекрикивая рев мотора, когда мы срываемся с места, поднимая в воздух листья и водяную пыль. – Меня зовут Тедди. Держитесь крепче. 46 Рита март 1972 года ПРОШЛО ШЕСТЬ МЕСЯЦЕВ, а отъезд из Фокскота все еще крутится у Риты в голове: захлопнувшаяся с лязгом дверца такси, танец первых рыжеватых листьев на дороге и огромный дом, тающий вдалеке, пока его окончательно не заслоняют деревья. Как будто его и не было никогда. И тошнотворное облегчение от того, что ей удалось вырваться. С момента смерти прошли пять долгих дней. Местная полиция часами допрашивала их по кругу, не позволяя никому покидать Фокскот. Знать бы тогда, что потом этих констеблей жестко раскритикуют за неумелое расследование. А в тот момент она была в ужасе и постоянно думала о том, что ее вполне могут принести в жертву, чтобы спасти репутацию Харрингтонов. Насколько ей когда-то хотелось укрепиться в самом сердце этого семейства, настолько же отчаянно она теперь стремилась вырваться. Теперь Рита знала, что семья может оказаться опасным местом, а вовсе не той тихой гаванью, которую она воображала себе в детстве. В конечном счете нужно всегда полагаться на саму себя. За долгие часы, проведенные в тревожном ожидании, она начала с пугающей ясностью осознавать, как мир Харрингтонов затянул ее – под влиянием иррациональной тоски по собственной матери, по собственной семье – и лишил ориентиров. Она попыталась объяснить это полицейской, но та только сильнее щурилась и быстро что-то записывала. Рита, испугавшись, что может каким-то образом очернить себя, быстро умолкла. Через пару дней после гибели Дона в дом явилась женщина из соцзащиты, одетая в мешковатый серый плащ. Она выхватила малышку из овощной корзинки на кухне, будто кочан салата. Когда Рита принялась умолять ее подождать или хотя бы сказать, куда отправят девочку, Уолтер поспешил сопроводить женщину к двери. В ту ночь Рита положила детский комбинезончик под подушку, как когда-то Джинни, чтобы вдыхать его молочную сладость. У нее не получалось проспать больше пары часов. Как и всем остальным. Она спускалась вниз по ночам и обнаруживала Геру, копающуюся в кладовке. Или Тедди, который растерянно бродил по дому в пижаме, спрашивая, где его мама. Все разбилось, как террариум: Уолтер затолкал разбитое Доном стекло в мусорное ведро и раздробил осколки палкой, как будто маленький стеклянный ящичек был виноват во всем случившемся, – в каком-то смысле так и было. Но когда Уолтер ушел, Рита подкралась к мусорному ведру, упрямо вытащила оттуда Дот и Этель и незаметно посадила их в глинистую клумбу у ворот. Она знала: не важно, насколько пострадали листья растения, – если корни целы, у них есть шанс. И эта мысль приносит ей утешение. Дети тоже в чем-то похожи на растения. Чем заняты Гера и Тедди в это холодное мартовское утро, думает Рита, дрожа в своей комнате, пока густой серый туман клубится над крышами Хакни. На ней совсем не осталось жира, который бы ее согрел, она стала угловатой – так нужно модельному агентству: тазовые косточки выпирают, кожа натянута. Ей запретили предпринимать попытки связаться с семейством Харрингтонов – по решению суда, сказал Уолтер. Официозность этого запрета ужасает ее, хотя и кажется непонятной. Ей было горько думать, что дети почувствуют себя брошенными, поэтому на Рождество она рискнула отправить короткое письмо в Примроуз-Хилл на имя Геры, указав свой новый адрес – комнату в Хакни, снятую у сварливой, слепой на один глаз хозяйки по имени миссис Кэттон, которая стучит в стену, если Рита включает радио. Но письмо вернулось невскрытым: «получатель не найден по данному адресу». К своему стыду, она испытала облегчение. По крайней мере, Уолтер не перехватил послание и не прочитал его. Ей нравится думать, что Гера и Тедди благодаря какому-то неведомому закону физики чувствуют, что она думает о них, стоя в холодных ателье, пока швеи закалывают ткань на ее худом теле. Но Леснушка… Нет, о ней слишком больно думать, хотя Риту это не останавливает. Постоянно. Где она? Мучительно ничего не знать о том, куда попала малышка и как складывается ее судьба. Тоска причиняет такую резкую физическую боль, что порой Рита едва не кричит. Она скучает по влажному плотному тельцу, по маленьким ладошкам, по музыкальным звукам, по мокрому личику, утыкавшемуся ей в шею, и по блестящим темным глазам, которые неотрывно следили за ней, когда Рита ходила по комнате. Малышка, наверное, уже так изменилась. Научилась сидеть. Перешла на твердую пищу. Учится ползать? Нет. Лучше об этом не думать. Она пыталась следить за развитием событий в новостях, но нашла только одно упоминание Леснушки – обращение к ее матери с призывом связаться с полицией – и множество заметок о смерти Дона. Некоторые из статей она спрятала в чемодан под кроватью, вырезав для себя фотографии семейства, чтобы не забыть их лица. Но ей до сих пор трудно понять, чему можно верить. Один из таблоидов намекал, что Дон покончил с собой: якобы всплыли его огромные долги и слухи о том, что его преследуют безжалостные бандиты из Ист-Энда. (В статье цитировали слова Мардж: «Мутный был тип. Проблемный».) Тем временем в некрологе «Daily Telegraph» Дона называли «харизматичным эрудитом, неутомимым рассказчиком и гражданином мира – истинным выпускником Итона». Вскоре новость исчезла со страниц газет, вытесненная новыми ужасами из Северной Ирландии. Пару месяцев спустя «The Times» в короткой заметке сообщила, что обвинение в убийстве Дона так никому и не предъявили в связи с недостатком улик. Дело осталось открытым. Настоящая загадка, по словам репортера: полиция не смогла точно установить, соответствует ли роковая пуля ружью – предполагаемому орудию убийства. Джинни Харрингтон оказалась психически больна и отправилась на лечение в клинику, а ее признание не нашло подтверждения на основании улик. «Кто еще был в лесу в ту ночь?» – спрашивал репортер. И далее: «Не значит ли это, что представители элиты в очередной раз постарались замять скандал?» Разумеется! Рита в этом почти не сомневалась. Уолтер – вместе со своими хитрыми, тучными высокопоставленными друзьями – сделал бы все возможное, чтобы замять эту историю. Скандалы плохо влияли на бизнес. И еще она знала, что поначалу его включили в список подозреваемых и даже подвергли унизительной поездке в участок, чтобы выяснить, где он находился в момент убийства, но отпустили, когда к делу подключились его опытные лондонские адвокаты. В эти странные, оцепенелые дни, что Рита провела в Фокскоте после смерти Дона, она с изумлением обнаружила, что Уолтер ни в чем не винил Джинни, даже в измене, в которой он упрямо видел симптом ее болезни – что-то, что можно вылечить. Он отказывался верить, что она могла застрелить Дона, и объяснил это полицейской медленно и громко, как будто та была глуховата. (Уолтер предпочитал «решать все вопросы с тем пареньком».) Нет, проще обвинить Риту – не в убийстве, хотя он бы и это сделал, если бы мог, но во всем остальном. Она «вступила в заговор» с Доном, прошипел Уолтер, вырывая пустые страницы из тетради и разбрасывая их по саду, где их подхватил ветер и они застряли в ветвях деревьев, будто птицы. О Леснушке он ни разу не упомянул, как будто ее там и не было. Уолтер оплакивал смерть Дона – Рита слышала, как он всхлипывал в библиотеке, бормоча его имя. «Мой самый старый друг сейчас был бы жив, если бы вовремя сообщили мне о том, что здесь происходит, – повторял Уолтер. – А моя жена была бы здесь, глупая вы девчонка». В глубине души Рита знала, что это правда. Она так стремилась все сделать правильно, а вместо этого все испортила. Но в то же время Рита начала понимать, что семейный ковчег Харрингтонов лег на этот роковой курс еще задолго до ее появления. Именно разочарование Джинни в браке – в этой золоченой клетке – запустило всю цепочку событий, как один выдох приводит в движение мобиль, сделанный Робби. Неведение терзало и грызло Риту изнутри: кто же все-таки сделал роковой выстрел? Она не могла определиться. Гера винила себя в том, что застрелила его, пусть и случайно. Значит, Джинни защищала Геру, потому что ее любовь к дочери оказалась сильнее страсти, которую она испытывала к Дону? Рита надеялась, что так и есть. Но потом вспоминала яркий синяк, который кулак Дона оставил у Джинни под глазом. И как та готова была закопать его в лесу на съедение червям, грибам и личинкам. И Рита начинала сомневаться. Когда полицейские наконец позволили ей уехать, Уолтер дал ей двадцать минут на сборы до приезда такси. Она успела только похватать то, что подвернулось под руку, и в последний раз обнять детей. Рита подумывала заехать к Робби, но поняла, что не знает дорогу до его дома: «Может, вон там, за деревьями?» – так себе адрес, любезно заметил таксист. Робби не давал ей свой номер телефона. Может, у него и не было телефона? И потом, захочет ли он с ней видеться? Ему и так здорово досталось из-за нее. Судя по всему, он вышел из полицейского участка с подбитым глазом и сломанным ребром. «Копы свалили бы все на него, если бы могли, – по секрету сообщила ей Мардж. – Закрыли бы дело по-быстрому, чтобы умаслить Уолтера Харрингтона и всех его адвокатов. Знаете, Рита, будет лучше, если вы не станете больше с ним связываться, – посоветовала она, будто желая защитить Робби. – Ему не стоит соваться в эту историю, милая». Рита порадовалась, что у нее нет его адреса, иначе она бы, наверное, не удержалась от искушения эгоистично постучаться к нему в дверь, чтобы увидеться с ним в последний раз. По крайней мере, у них была та волшебная ночь. Рита уверена, что большинство людей умудряются прожить всю жизнь, так и не испытав ничего подобного. Когда ей хочется прикоснуться к тому, что от него осталось, она встает на колени на голых половицах, стараясь не задеть торчащие ржавые гвозди, и вытаскивает из-под кровати чемодан. Листья, которые он подарил ей тем летом, завернутые в бумагу, давно не в лучшем состоянии, сухие и хрупкие, рассыпались в труху. Остались только остовы, похожие на рыбьи кости. Но Рита все еще может прочитать ярлычки – «ясень», «береза», «вяз» – и любит перебирать их почти каждый день. Сделанный им мобиль она тоже бережно хранит, завернув в старые колготки. Рита забрала его для Леснушки, поклявшись, что однажды найдет ее и вернет подарок, чтобы девочка знала, что был на свете такой добрый и умелый человек, который изготовил эту игрушку специально для нее, как самый настоящий отец. Что когда-то ее любили и баловали, как всех детей на свете. Развернув колготки, Рита поглаживает изящные крошечные деревья указательным пальцем, но потом берет себя в руки – нельзя доводить себя до красных глаз и опухшего лица, сегодня кастинг. Затолкав чемодан обратно, она вспоминает о Джинни, которая тоже прятала дорогие ей вещи под кроватью, и думает о том, как мы все пытаемся скрыть самые нежные частички себя. Так безопаснее, да и другого места им часто не находится. Она почти уверена, что миссис Кэттон, квартирная хозяйка, успела покопаться в ее вещах в поисках контрабанды. («Не пить. Не курить. Мужчин не водить. Горячую ванну больше шести дюймов не набирать».) Рита явно совершила ошибку, сказав ей, что работает моделью. Так или иначе, она вряд ли смогла бы снова устроиться куда-нибудь няней, даже если бы захотела. Модельное агентство оказалось для нее неожиданным даром свыше. Она работала официанткой в Мейфэре по двенадцать часов в день, когда женщина из агентства постучала ей по плечу ноготком с французским маникюром. Не задумывалась ли она о том, чтобы стать моделью? Рита сперва решила, что это жестокая шутка. Но незнакомка не смеялась, она заинтересованно рассматривала ее исхудавшую фигуру – с тех пор как Рита растеряла аппетит, от нее остались кожа да кости. Ничто так не отвращает от еды, как работа в ресторане. К тому же она теперь чувствовала, что не заслуживает ничего приятного. Решив, что у незнакомки проблемы со зрением, Рита взяла у нее жесткую кремовую визитку и не меньше месяца использовала ее вместо закладки. Сама мысль о том, что она может стать моделью, казалась абсурдной. Рита ведь некрасивая. И всегда такой была. Кроме той ночи с Робби, когда она почувствовала себя богиней. Но в конце концов любопытство – и желание заработать – победило. Теперь за пять часов Рита зарабатывает больше, чем получала за двенадцать, когда была официанткой. Впервые в жизни ее высокий рост оказался преимуществом. Собственное тело приносит ей выгоду. Она стала спокойнее и увереннее после того, как познакомилась с другими высокими девушками, носящими девятый размер обуви, – девушками, которых тоже не всегда можно было назвать красотками. И никто над ними не смеется. «Это особая эстетика», – говорит представительница агентства, дымя сигаретой. И Рита уже не кажется себе такой некрасивой. Работа в основном сводится к примеркам в ателье. Поначалу ей было ужасно неловко стоять в одном белье, но потом она поняла, что просто служит манекеном, а тем временем может думать о чем угодно. И ей понравились быстрые умелые швеи, их аккуратность и трудолюбие, их легкие прохладные пальцы и материнский тон, которым они иногда обращались к ней. Из-за шрамов она не может выходить на подиум, хотя есть один фотограф – ужасно известный, но разговаривает как торговец из ларька, – который отчаянно стремится сфотографировать ее обнаженной, чтобы увековечить ее шрамы, «похожие на племенные знаки». Но Рита твердо убеждена, что эта история должна принадлежать ей, а не ему, и упрямо отказывается – к огромной досаде агентства. Слава ей точно не нужна. Только деньги. Свобода. Чтобы никогда больше не зависеть от такого человека, как Уолтер Харрингтон. Вообще ни от кого не зависеть. Скоро она накопит достаточно, чтобы сделать первый взнос за собственную квартиру. А что дальше – она не представляет. В голове туман, такой же, как сегодня над городом. Он заволок все ее старые планы, мечты и представления о будущем. Интересно, что бы ей посоветовала Поппи, ее мать, если бы была жива? От этой мысли ей становится грустно и обидно. В дверь стучит хозяйка – узнаваемо, тремя костяшками. Рита напрягается. Вот же старая ведьма. – Да? Миссис Кэттон распахивает дверь. Зрячий глаз окидывает комнату внимательным взглядом, выискивая доказательства недостойного поведения. Второй, белесый и пустой, просто смотрит вперед. Она затягивается сигаретой – «прерогатива хозяйки» – и перешагивает порог. Рита терпеть не может эти вторжения. После них ей каждый раз приходится заново привыкать к комнате. – Я ведь перечисляла тебе правила, Рита. – Перечисляли, – с прохладцей отвечает она. Даже ее голос успел стать взрослее и глубже: Рита быстро выросла. Несколько месяцев назад она бы заискивала перед хозяйкой, пытаясь добиться ее расположения. Но не теперь. Не после того, что Рита пережила у Харрингтонов. Неправда, что кроткие наследуют землю. Теперь она не станет ужиматься, чтобы занимать поменьше места. – Но я, по-моему, ничего не нарушала, миссис Кэттон. Хозяйка выдыхает желтоватый завиток табачного дыма. – Пока нет. Рита хмурится, с трудом сдерживая нарастающее раздражение. – Простите, я не понимаю, о чем вы. – Мужчин не водить! – рявкает хозяйка. У нее отвратительный запах изо рта. – Я ни разу не приглашала к себе гостей, ни мужчин, ни женщин, с тех пор как переехала сюда, и не планирую. А теперь, если не возражаете, миссис Кэттон, мне нужно собираться на работу… Миссис Кэттон оглядывается через сутулое плечо на темную лестничную клетку, зажав сигарету губами. – У двери ждет какой-то малый. Никак не могу от него отделаться. Говорит, у него новости про какого-то ребенка. 47 Гера наши дни ОБЛАКО АРБУЗНОГО ПАРА висит в прихожей, словно призрак фруктового салата. Я разгоняю его руками. – Что это за мерзость? Мне больше нравилось, когда ты дымила как электростанция, Эди. – Милая, думаешь, мне не нравилось? Но времена меняются. И я вместе с ними. – Эди прячет вейп, пугающе напоминающий пистолет, в сумочку. – Спасибо за чашечку чудесного «Эрл Грея». Ну, я побежала. У меня дедлайн. Я с сомнением поглядываю на тетю, подозревая, что она выдумывает отговорки, чтобы поскорее смыться, избежать разговора и не слушать мое нытье.