– Чушь собачья, – тихонько бормочет Фингерс. Впервые за многие годы я смогла произнести эту простую истину вслух – да еще и в трезвом состоянии, в присутствии незнакомых людей, – смогла наконец заявить свое право на нее, а в ответ получаю обвинения в том, что я все выдумала. Я настолько сбита с толку и поражена абсурдностью ситуации, что несколько секунд молчу, не зная, что сказать, и сдерживая истерический смех. – Я бы узнала дочку Джо. – Голос Мардж надламывается. Ее гнев расходится как рана. Слезы катятся по морщинистым щекам. Она в отчаянии поворачивается к Фингерсу. – Правда? Даже через столько лет. – Конечно, милая. – Фингерс кладет руку на ее хрупкое плечо и обращается ко мне поверх ее седой макушки. – Все эти разговоры очень расстраивают Мардж. Не стоит. Я потрясена и раздосадована. Столько лет я прятала и отвергала свою историю, и теперь мне срочно нужно ее отстоять. Потому что она моя, осознаю я. Она у меня в крови. Она часть меня. Прекрасная в своем несовершенстве. – Но… – Ложь! – Мардж бросает в меня печенье и начинает всхлипывать. – Жестокий обман! Вон! Вон отсюда! – Что ж, Сильви. – Фингерс хлопает своими крупными белыми ладонями и криво улыбается. – Думаю, на этом мы закончим. 44 Гера ЗА ОКНОМ ВСПЫХИВАЮТ две фары, похожие на светящиеся глаза. Они ползут к нам сквозь деревья. Еще один наряд полиции? Скорая помощь? Два констебля, которые нашли маму и Риту в лесу, теперь сидят у нас на диване, отложив фонарики на журнальный столик и достав записные книжки. С нашей помощью они «восстанавливают последовательность событий» – задают вопросы вполголоса, как в библиотеке. Мне кажется, будто я наблюдаю за собой со стороны, откуда-то с потолка. У женщины-констебля на переносице серьезные очки с увеличительными стеклами. У нее на колготках стрелка. Ее напарник весь раскраснелся. Их рации постоянно шипят и жужжат. Я боюсь, что шум разбудит Тедди и он спустится вниз, чтобы узнать, что случилось. А что, собственно, случилось? Мне хочется расспросить полицейских. Или хотя бы сверить показания с Большой Ритой. В голове одна большая пустота, похожая на каток, – холодная и скользкая. Мысли не могут на ней устоять. Все куда-то скатывается. Полицейский неотрывно пялится на меня. Кто-то из местных жителей позвонил в участок, объясняет он, бросая взгляд на маму. Анонимная наводка. В его голосе пробиваются визгливые восторженные нотки. Наверное, когда ты полицейский, найти убитого человека – это большая удача, особенно в таких тихих местах. Может, в таких домах они тоже редко бывают. Полицейская озирается по сторонам, цепляясь взглядом за напольные часы, за картины на стенах и наконец за террариум – гору сверкающих осколков на полу. Вдруг это даст им повод думать, что у меня был мотив? Надеюсь, они хотя бы не подумают на Большую Риту. Проблема в том, что она ведет себя так, будто в чем-то виновата. Нервничает, дергает ногой. Из ее горла рвутся всхлипы. Она их проглатывает. Малышка дремлет у нее на плече, завернутая в желтое одеяло, и Рита цепляется за нее, как будто боится, что ее могут отнять в любую минуту. Но полицейские даже ничего не спросили о ребенке. Они задают другие вопросы. Большая Рита говорит с запинками, особенно когда женщина-констебль упоминает отпечаток подошвы на лице Дона – подошвы тех самых ботинок, в которых была Рита и которые полицейские убрали в специальный пластиковый пакет. – Итак, обувь принадлежит Робби Ригби? – спрашивает полицейский, пристально глядя на нее. – Верно? – Верно, – бормочет Рита, утирая слезу рукавом розового кардигана. – Вы можете это подтвердить, миссис Харрингтон? – Да, офицер. – Невозможно даже представить, что всего несколько часов назад они с Доном ходили наверх «отдыхать». Она снова похожа на образцовую мать. Сидит, скрестив ноги в районе лодыжек. Прикрыла воздушное черное платье длинным кремовым кардиганом – хорошая идея, ведь на зеркальцах, которыми украшен ее наряд, осталась кровь, – и заправила волосы за уши. Теперь она выглядит не обезумевшей от горя, а просто шокированной и печальной, как и положено женщине, которая обнаружила «друга семьи» мертвым неподалеку от своего дома. В ней появилась какая-то целеустремленность. Ее зубы сжаты. В глазах твердая решимость. И когда полицейские не смотрят, она прожигает меня взглядом, как будто отчаянно пытаясь донести до меня какую-то мысль. Но я не знаю какую. Только знаю, что мама меня ненавидит и всегда будет ненавидеть, и эта ненависть теперь часть меня. Я боюсь, что полицейские тоже это заметили, потому что когда я поднимаю взгляд, то обнаруживаю, что оба смотрят на меня, как будто что-то во мне их настораживает. Наконец полицейский откашливается и смотрит в свои записи. – Итак, Ге… – Он, как и все, спотыкается о мое имя. – Гера. Я киваю. Сердце колотится где-то в ушах. Я понимаю, что мне бы, наверное, лучше расплакаться, как делают нормальные девочки, но не могу. Чувства заклинило. – Сейчас очень важно сказать правду, ты же знаешь, да? – медленно произносит полицейский, как будто я тупая. – Ничего, кроме правды. – Я слышала это по телевизору. Мама давится коротким всхлипом и качает головой, глядя на меня, как будто мне ни в коем случае не стоит говорить правду. Это сбивает меня с толку, потому что я всю жизнь слышала от мамы: «Просто скажи правду, Гера. Я не буду так сильно на тебя злиться, если ты просто скажешь правду, черт возьми». И кто, кроме меня, мог подстрелить Дона? И потом, если меня поймают, мне станет легче. Я знаю, что будет дальше. Меня разлучат с Тедди и отправят жить к другим плохим, опасным детям, в какое-нибудь суровое и далекое место вроде той школы из «Джейн Эйр». Тетя Эди, скорее всего, будет меня навещать, но не каждые выходные, ведь она так занята и часто ездит за границу. Большая Рита будет приезжать, натянув на лицо улыбку. А мама? Наверное, нет. С чего вдруг ей меня прощать? Она вернется к папе, а Леснушка займет мое место. Тедди полюбит свою новую сестренку не меньше, чем меня. Папа будет рад, что мама счастлива. А мне некого винить, кроме себя самой. Я вдруг понимаю, что все шло к этому уже давно, с того самого момента, как я приложила штору к обжигающей лампочке в Примроуз-Хилл. Я не сожгла дом – по крайней мере, не весь. Но я все равно все разрушила – сделала то, чего всегда боялась. – Итак, Гера и ее брат Тедди пошли в лес вместе с погибшим и… – он откашливается, – с ружьем? Полицейская искоса бросает на маму взгляд, полный отвращения, – мол, что же вы за мать такая? – Это была идея Дона, – говорит Большая Рита. – Он сказал, что с ним они в надежных руках. Полицейский приподнимает бровь: – Продолжай, Гера. Наверху бьют часы с кукушкой. Этот звук напоминает мне дятла, того самого, который живет за окном спальни Большой Риты. Доведется ли мне услышать его еще хоть раз? Когда меня уведут – прямо сейчас или утром? – Попробуй нам рассказать, хорошо, Гера? – говорит полицейская более доброжелательным тоном. – Мне показалось, что я увидела оленя. Там что-то двигалось… – Стойте! – Мама вскакивает с места, сминая в руках подол платья. – Офицер, не вижу никакой необходимости в том, чтобы допрашивать мою дочь, и без того получившую психологическую травму. Бедная девочка двух слов связать не может. Нужно дать ей время. И нам нужен адвокат. – Миссис Харрингтон, пожалуйста, сядьте. По-моему, ваша дочь вполне в состоянии сотрудничать со следствием. Нам нужно установить последовательность событий. Нам всем потребуется сделать официальное заявление в участке. В участке? Значит, прямо сегодня ночью. Я уеду сегодня ночью. На меня накатывает ужас. Большая Рита принимается всхлипывать в пушок на голове малышки. – Вы тратите время впустую. – Мы все поворачиваемся к маме. Что-то в ее голосе невольно захватывает всеобщее внимание. – Это сделала я. Ружье осталось где-то в лесу. Вы его найдете, если поищете. А теперь, пожалуйста, позвольте мне позвонить адвокату и мужу. Что? Что она делает? Я встречаюсь взглядом с Большой Ритой. Ее глаза, огромные, широко раскрытые от шока, едва не вылезают из орбит. – Таблетки, которые я принимаю от… болезни. – Мама постукивает пальцем по виску, морщится и издает короткий безумный смешок. – Они сказываются на моем зрении, офицер. Правда, Рита? Так что я, зная это, не должна была брать в руки ружье. Все вышло случайно. Я совсем перестаю понимать, что происходит. Комната трескается и разваливается от моего рваного дыхания и всхлипов. Я вижу, как Большая Рита, глядя на меня, произносит одними губами: «Все хорошо». Но это невозможно. Яркий свет фар уже скользит по окнам гостиной. Гравий хрустит под колесами. – Можете опустить руки, миссис Харрингтон. Я не стану надевать на вас наручники. Я умоляю их не забирать ее. – Дайте девочке чего-нибудь сладкого, – говорит женщина-констебль Большой Рите. Большая Рита хватает меня и прижимает к себе и к малышке, которая проснулась и начала плакать. Когда полицейские обступают маму, чтобы вывести ее из комнаты, она хватает мою руку и сжимает в своей. И впервые за много месяцев я чувствую, как ее любовь льется в меня сквозь кожу, пропитывает мое тело, как краска, розовая и теплая. Хлопает входная дверь. Мы резко оборачиваемся. – Джинни, милая, я дома. – Дуновение свежего воздуха. Шаги. Папа появляется в дверях. Его руки замирают, так и не успев до конца ослабить галстук. – Это что еще за вечеринка в честь моего приезда? 45 Сильви Я ПЛАНИРОВАЛА ОТПРАВИТЬСЯ прямиком в Лондон. Не оглядываясь. Но после странностей, которых я наслушалась в доме Мардж, я не нахожу в себе сил сделать это. Через полчаса после того, как Фингерс захлопнул входную дверь у меня за спиной, у меня все еще дрожат руки. Голова мутная, мысли отрывочные. Так что я сижу в машине, слушаю Ника Кейва и пытаюсь собрать себя в кучу, пока дождь стекает по лобовому стеклу. Я перекатываю на языке имя Джо и пытаюсь понять, почему в глубине души рада, что не узнала еще и фамилию. Это нормальная реакция? Или просто трусость? Еще одно свидетельство того, что я не в состоянии посмотреть в глаза своей родословной. Во рту привкус туши для ресниц. Я плачу. Окна в машине запотевают. Потом дождь прекращается. Солнце прорезается сквозь облака, горячее и неумолимое, и я чувствую себя немного глупо. Я выхожу из машины и вдыхаю сладкий запах влажной травы. В голове проясняется. На душе становится легче. И я вдруг понимаю, что должна сделать, прежде чем уеду отсюда. Я должна увидеть лес. Одна. Лес – осознаю я, входя под его сень, подчиняясь ему, – раскрывает свою истинную природу только одинокому путнику. И я ему безразлична. В этом месте у меня не больше прав на существование, чем у лисицы или куста ежевики. Я решаю, что мне это нравится. В этом есть какая-то свобода. В какую сторону? Впереди развилка. В одну сторону ведет узкая дорожка в тени деревьев, чьи изумрудные кроны смыкаются над головой. Наверное, здесь можно срезать до деревни. Дорожки всегда куда-нибудь ведут. Через пять минут ходьбы я замечаю высокий забор в глубине леса подальше от дороги. Над ним виднеется крыша. Заинтригованная, я углубляюсь в чащу и обхожу забор по периметру, пока не добираюсь до садовой калитки, через которую можно рассмотреть дом. Роскошный до неприличия. Я с завистью осознаю, что это идеальный дом прямиком из моих фантазий, в которых я разбогатела, нарожала кучу очаровательных диких детишек и вышла замуж за актера Доминика Уэста. Ну, может, в следующей жизни все получится. Табличка над главными воротами гласит: «Особняк Уайлдвуд»[11]. Если бы у меня был такой дом, я бы назвала его точно так же. Я стою и глазею, мысленно рисуя сцену в духе семидесятых: босые дети бегают по лесу с перьями в волосах, молодая няня гоняется за ними, выкрикивая их имена. Я прислоняюсь к стволу огромного тиса – он на сотни лет старше меня, и морщин на нем больше. Охваченная внезапной нежностью к этому дереву, я сползаю вниз, сажусь на корточки на приятной упругой земле, по-прежнему сухой, похожей на циновку. Птицы начинают чирикать, предупреждая друг друга о присутствии чужака. Я проверяю телефон: сеть не ловит; один пропущенный звонок от моего агента Пиппы, которая, скорее всего, хочет узнать, закончится ли когда-нибудь мой отпуск по семейным обстоятельствам; еще один – от обеспокоенной подружки, которая обзавелась несколько раздражающей привычкой каждый раз говорить мне: «Нельзя так себя запускать», как будто расставание после долгих лет брака – это самоубийственный поступок, первый шаг навстречу опасному пофигизму и неконтролируемому зарастанию волосами по всему телу. Я даже рада, что сеть не ловит, потому что я не могу примирить свою лондонскую жизнь вот с этим. Я не могу одновременно жить в двух этих мирах. Не могу быть двумя людьми одновременно. Так что я отгораживаю свои ипостаси друг от друга. Наверное, это и помогло так долго оставаться в браке со Стивом. Я зеваю. Тело тяжелое, как во сне. Меня выматывает эта необходимость постоянно сопоставлять и изолировать несочетающиеся части себя. Значит, я не справляюсь? Или просто начинаю расслабляться? Наверное, и то и другое. Может, поэтому лесные прогулки сейчас в моде? На поверхность всплывает воспоминание. Мы с папой гуляем по пляжу неподалеку от нашего дома. Папа наклоняется и подбирает кусочек выброшенного морем дерева, бледный и гладкий, полый внутри. Я сказала: «Как череп». Папа ответил: «Да, Сильви, именно так», а потом рассказал мне, что если рассечь человеческий мозг, очень тонко его нарезать, как салями, и посмотреть на него через микроскоп, то увидишь деревья. Дендриты, так они называются. И все твои мысли, все крошечные электрические послания, перебегают с ветки на ветку. «У каждого из нас внутри лес, Сильви», – сказал отец, а потом обнял меня и поцеловал в макушку. Сегодня его слова кажутся мне мудрыми и правдивыми. Я как будто воссоединяюсь с утраченной частью себя – с той маленькой девочкой, которая забиралась на деревья, чтобы почувствовать, как качаются верхние ветви и на голову ложится корона из листьев. Я закрываю глаза и улетаю куда-то в северное сияние, дрожащее на обратной стороне век. Кажется, что земля дрожит под ногами. А потом это происходит. Возникают смутные очертания, как зернистое изображение на УЗИ. Это я. Младенец. Я лежу на пеньке и плачу. – Прошу прощения, у вас все в порядке? Вам нужна помощь? Звук обрывается. Боже, да его я издавала. Я открываю глаза и вижу ослепительно-белые зубы. Бороду. – Лес всегда навевает людям довольно дикие сны. – Незнакомец смотрит на меня с подозрением – может, пытается понять, не под веществами ли я. Он очень красивый, медленно осознаю я. Голубые глаза.