– А потом пришла Регина? С кем она была? – Одна. Она была одна. Я издалека ее заметила и очень удивилась, откуда она знает, что я здесь? Решила, что Катя сказала, что я приходила, и эта мерзавка каким-то шестым чувством догадалась, что я жду ее на пляже. Уже потом, когда она ужасно удивилась при виде меня, я поняла, что она просто пришла на встречу, назначенную кем-то другим. Но этого другого я не видела. – Вы поговорили? – Да, я встала с песка и спросила, зачем она так подло поступила? И не боится ли она бумеранга, который всегда возвращается? – Что вы имели в виду? Вы ей угрожали? – Только то, что она раскрыла мою личную тайну, и теперь я считала себя вправе выдать ее секрет. Ее тайная нежелательная беременность никуда не делась, и я спросила у нее, готова ли она к тому, что завтра я расскажу об этом ее родителям, жениху, соседям? Я кричала, что пусть я потаскуха, которая изменяет своему мужу, но и она не лучше, потому что изменяет жениху, ждет ребенка от другого и готова убить малыша, лишь бы правда не выплыла наружу. – Кричали? – Да. Я плохо контролировала себя и говорила очень громко. – То есть тот, с кем у Регины была назначена встреча, мог слышать ваши слова, в том числе и про аборт? – Да. Анна лихорадочно облизала сухие губы и снова торопливо глотнула чаю. – И что было дальше? – Она зашептала, что я не посмею, что она всего лишь защищала свое право на счастье, что я не понимаю, каково это – оказаться в заложниках, что-то еще, какой-то бред, которого я не понимала. Мне стало противно, потому что я – не она, и совершить подлость вряд ли смогла бы. Она упала на колени, умоляя меня об аборте. Ведь я тоже врач и могла ей помочь. В какой-то момент я оттолкнула ее и ушла. Она упала, а я уходила прочь, не оборачиваясь. Про оставшийся лежать на песке платок я, разумеется, не вспомнила. – И вы, Валентин Михайлович, его нашли? – Лика повернулась к полковнику. – Разумеется. Все было так, как я тебе рассказывал. Твоя бабушка позвонила мне, я сразу приехал, нашел мертвых Регину и Андрея, но и платок увидел тоже. Я знал, что это Анин, я сам ей его купил, потому что она очень такой хотела. Я подобрал его с песка и засунул в карман, а потом осмотрелся. Вокруг были следы. Отпечатки туфелек, в которых была Регина, следы от сапог Андрея, те самые, с дубком, я тебе говорил, и рельефные узоры подошвы Аниных кроссовок. Я затер их все. У меня в голове мутилось. Я понимал, что Анна сердита на Регину за то, что девчонка все мне рассказала. И боялся, что сгоряча она совершила непоправимое, а Андрей их застукал и просто не пережил увиденного. Он к Ане относился как к дочери, а Регину всегда жалел. Впрочем, виновата ли Аня, или верна версия, которая возникла в одурманенном горем мозгу твоей бабушки, для меня это ничего не меняло. Нужно было скрыть следы возможного преступления, кто бы из них его ни совершил. Я и скрыл. – Но вы оставили мою бабушку жить с огромным грузом на душе. Она оставшиеся двадцать лет считала горячо любимого мужа изменником и убийцей, в то время как вы подозревали, что виновен не он, а ваша собственная дочь! – воскликнула Лика. – Я не мог зародить даже тень сомнения, что Аня могла совершить такое! – воскликнул в ответ Марлицкий. – Кроме того, она категорически отрицала свою вину, и у меня не было оснований ей не верить. – Анна, это вы убили Регину, а сейчас Катю? – спросила Лика строго, понимая, как наивно выглядит в глазах этой сильной женщины. – Нет, – покачала головой та. – Разумеется, вы можете мне не верить, но я никого не убивала. Ни тогда, ни сейчас. Когда я уходила, Регина Батурина была жива. И если я не мстила за раскрытие своего секрета двадцать лет назад, то сейчас это уж совсем не имело бы смысла. Моему мужу осталось совсем недолго, он смертельно болен, и наши с Димой отношения никому не причинят зла, даже если наконец перестанут быть тайной. – Ермолаев согласился уехать не просто так, а из-за найденного вами платка? – спросил молчавший до этого Антон. – Я все никак не мог понять, почему он согласился оставить вашу дочь и отправиться в Африку почти на десять лет, после того, как правда выплыла наружу. Почему не боролся за любимую женщину? – Да, я сказал ему, что Аня взяла на себя страшный грех. Что я закрыл дело, но не могу быть уверенным в том, что она не всадила девчонке нож в грудь, и что после того, что я сделал, он мне должен. Это была его часть платы за совершенное мной должностное преступление. – Анна, когда вы уходили с пляжа, вы кого-нибудь видели? – спросила Лика. – Да, – кивнула Марлицкая. – Я его видела. – Кого? – Твоего деда. Он вышел из переулка и зашагал в сторону пляжа. Мы с ним столкнулись практически лоб в лоб. Я машинально поздоровалась, а он на мгновение остановился, видимо удивился, что я тут делаю в такой неподходящий час, а потом строго велел мне быстро уходить. Дед велел Анне Марлицкой уходить. Это означало, что, собираясь тихонько на ночной пляж, он знал, что там должно что-то произойти. Что-то такое, чему Анна не должна стать свидетелем. Его разговор с Региной? Ее встреча с кем-то другим, кого она боялась и от кого дед решил ее защитить? Или Анна лжет, все эти годы лжет, и на самом деле дед обнаружил на пляже убитую Регину, а над ее телом дочь своего лучшего друга? И от этого у него сдало сердце? Как теперь узнать? Деда уже не спросишь, а Анна… – Вы забрали фотографии из альбома, который я оставила на качелях у Светланы во дворе? – Нет, – удивленно ответила Анна. – Я видела там какой-то альбом, но мне и в голову не приходило его открывать и что-то забирать оттуда. – Фотография, на которой вы в той самой косынке, пропала. – Но я же вообще не знала, что она там была! – воскликнула Анна. – И о том, что ты, Луша, могла видеть на пляже косынку, тоже не догадывалась. А что там еще было, на этих фотографиях? – В том-то и дело, что все, – мрачно сказала Лика. – Все важное, из-за чего их и украли. Вот только я понятия не имею, что это. Я думала, ваш платок… А получается, что-то еще. Что, я не успела понять. Распрощавшись с Марлицкими, Лика и Антон вышли на улицу. Воздух уже был по-ночному свеж, сгустились августовские сумерки, размывающие контуры предметов и создающие дымку, стирающую границу между вымыслом и явью. Лика зажмурилась, пытаясь заставить свой мозг вспомнить что-то еще. Ну почему воспоминания приходят к ней в основном во сне? И почему так медленно? Что еще прячется в глубинах ее сознания, кроме дорогого английского платка в клеточку? Что еще она видела или слышала тогда на пустынном пляже? Как узнать? Почему-то в этот момент Лика почувствовала, что совершенно пала духом. – В отель? – спросил у нее Антон, мягко обнимая за плечи и выводя из неожиданного транса. Она хотела кивнуть и тут вспомнила, что в отеле остался Викентий. Нет, она не переживет ни его прикосновений, ни объяснения причин отказа и неминуемого выяснения отношений. Она так устала за последние три бессонные ночи, что четвертую, чреватую скандалом, просто не перенесет. – Нет, – решилась она и посмотрела Антону Таланову прямо в глаза. – Я не хочу в отель, Тоша. Если можно, давай поедем к тебе. – Нужно, – коротко ответил он. Старый дом Талановых встретил их тишиной и какой-то легкой воздушной прохладой. Лика разулась в прихожей, даже носки сняла, прошлась босыми ногами по деревянным половицам, едва слышно поскрипывающим под ее весом. Хорошо здесь, спокойно. – Хочешь, я камин затоплю? – произнес у нее за спиной Антон. – Камин? – Ну да, я обустроил, когда дом ремонтировал. Нет ничего лучше, чем зимой сидеть перед камином на полу и смотреть, как трещит огонь. За окном мороз, снег, с залива ветер воет, а ты сидишь, смотришь на россыпь искр, чувствуешь тепло от камина и понимаешь, как выглядит счастье. – Как россыпь искр? – Как возможность сидеть перед камином вдвоем, – серьезно ответил он. – Я никогда этого не делал. А ты? – А у меня не было камина, – рассмеялась Лика. – Мои родители – сугубо городские жители. Папа всю жизнь наотрез отказывался строить дачу. Да и бабушка слышать о загородной жизни не хотела. – Почему ты не вышла замуж? – Не звал никто, – отшутилась она. – Я серьезно. – Сначала у меня были достаточно серьезные проблемы со здоровьем, – призналась Лика. – Все эти провалы в памяти, панические атаки… Это отвратительно выглядело со стороны, однокурсники считали меня ненормальной, и парни предпочитали обходить стороной. Да и родительская гиперопека… Они очень за меня испугались, старались оберегать от сильных эмоций, а любовь ведь сильная эмоция, правда? – Правда, – подтвердил Антон. – Ну вот. Невозможно ходить на свидания с мамой и бабушкой. Папа, конечно, всегда был на моей стороне, но нам с ним это не очень помогало. Потом я устроилась на работу, начала делать карьеру, мне нравилось, что у меня это получается. Когда я купила квартиру и переехала от родителей, то наслаждалась этой самостоятельностью. Одиночество ведь обратная сторона свободы. Вот я и была одна, зато свободна. Потом появился Викентий. – Викентий? – Да, мой начальник и… любовник. – Она помолчала, пытаясь подобрать менее резкое слово, но не смогла, не справилась. – Он женат, конечно, но я смирилась, потому что иначе я бы его потеряла, а мне этого не хотелось. – И сколько вы вместе? – Да мы не вместе. – Лика поморщилась, потому что одна только мысль о Викентии вызывала у нее боль, похожую на зубную. – Мы каждый сам по себе. Шесть лет. – Это его голос я слышал в трубке, когда с тобой разговаривал? – Да. Он приехал сегодня. На выходные. Точнее, до утра субботы, потому что потом ему нужно отправляться к жене. – Не противно? Я бы не смог делить ни с кем женщину, которую люблю. – Да нет никакой любви. – Лика проговорила это с некоторым изумлением, потому что сама только-только осознала эту немудреную истину. – Был интерес, влечение, желание самоутвердиться и что-то доказать, скорее всего самой себе. Остались привычка, рутина и неготовность что-либо менять. Вот и все. – Я бы так не смог, – снова повторил Антон упрямо. Сейчас он очень походил на того маленького мальчика из ее детства, который сжимал губы, не давая всунуть в рот ложку каши, набычившись, отворачивался, делая решительный жест рукой: «Не хочу». Это отрезвило Лику, которая вспомнила про существующую разницу в восемь лет, делающую невозможными любые отношения, кроме дружеских. – Тебе никто и не предлагает, – мягко сказала она. Подошла ближе, взъерошила светлые волосы, мягкость которых ладонь, оказывается, помнила с детства. – Я, наверное, пойду. Поздно уже. В ответ он крутанул головой, высвобождая вихры из ее длинных тонких пальцев, обхватил руками за талию, прижал к себе, так крепко, что и не вырваться. – Я тебя к нему не отпущу. Я не для этого ждал тебя двадцать лет. – Как ты мог меня ждать? – рассмеялась Лика, его крепкие руки на ее талии смущали неимоверно. Хотелось, чтобы они продолжили движение по ее телу и были везде. На лопатках, груди, бедрах и… Чтобы изгнать постыдные фантазии, она быстро выпалила: – Мальчишка! – Молодость – это недостаток, который быстро проходит. Причем с гарантией, что навсегда, – парировал он и поцеловал Лику. Поцеловал совсем не как мальчишка, а как опытный и умелый мужчина. И какая курица научила его ТАК целоваться? Вспышка ревности, глупой, неуместной, не имеющей под собой никакой основы, пронзила голову и тут же пропала, сметенная другими, очень новыми и до невозможности острыми ощущениями. От этой остроты, заставляющей пузыриться кровь, Лика застонала чуть слышно и тут же устыдилась этого неприличного стона, решительно высвободилась из его объятий. Он покорно отпустил, словно даже не сомневался, что она вернется. Сама и по доброй воле. – Антоша, мы не можем. – Почему? – осведомился он.