Я поднимаюсь, наливаю воды в чайник и ставлю на плиту. Не вставая со стула, Эми поворачивается. Как и обещала маме, она наблюдает за нами обоими. Присматривает. Словно я могу обжечь пальцы о плиту или шлепнуться на попу, как Роберт. Сестра Пенни сказала маме, что я как малое дитя. Но посмотрите на него – он не может учиться так же быстро, как я. Не может даже приласкать как надо кота. Свои первые шаги он делает уже несколько недель, но до сих пор падает. Ему больше года, но он почти не говорит. На то, чтобы научиться ходить, мне после Зачистки понадобились считаные недели. Говорить полными предложениями я начала через пару недель после того, как произнесла первые слова. Да, верно, я училась быстрее многих, но даже самые медлительные из нас могли поддерживать разговор уже через месяц-другой. Воспоминаний меня лишили, но тело, мышцы забыли не все. Вот так моя левая рука не забыла карандаш. Стоило мне взять его, как она поняла, что с ним делать. Проблема не в том, чтобы начать все заново. Проблема в том, что, найдя правильный рычажок, можно делать забытое. Кто знает, на что еще я способна? Ставлю на стол чашку с чаем и сажусь. – Рука затекла. Можешь подержать его немного? – спрашивает Эми, и я подсовываю руки под Роберта. Она устраивается удобнее, а малыш продолжает спать. – Спасибо. Милый, правда? Я с сомнением пожимаю плечами. – Слишком шумный, когда бодрствует. Мне он больше вот таким нравится. – Ты права. Как он хныкал, требуя мамочку. – Мне показалось, она оставила его без особых колебаний. Улетели с мамой и не оглянулись. – Да, мама с трудом его переносит. Я это тоже заметила, причем проявилось это не только в очевидных вещах вроде того, что ребенок плакал, поскольку ему требовалось сменить подгузник. Желание уйти от малыша куда подальше возникло у нее едва ли не сразу после его появления. Именно она первой предложила пойти в паб, оставив дома нас троих. – Почему? – Даже не знаю, можно ли говорить. – Что? Скажи. Эми смотрит на меня молча, потом кивает. – Ладно, но это семейная тайна. И ты не должна никому говорить. Киваю. – Хорошо. – Прошлой весной, когда я была в сиделках, мне об этом рассказала тетя Стейси. Мама не знает, что я знаю. В общем, до того как папа и мама встретились, мама была с кем-то еще, и у них был ребенок по имени Роберт. Потом они разошлись. Стейси дружила тогда с мамой, так она и познакомилась с папой. Они поженились, а Роберт умер. Вот почему и Стейси назвала сына Робертом. Хотела как лучше, но мне кажется, что мама, когда видит его, думает о своем умершем сыне. – Ужасно! – У меня перехватывает горло. Сначала родители, когда ей едва исполнилось пятнадцать, потом сын. Не удивительно, что она – Дракоша. – Знаю, с мамой бывает трудно, но на то есть причины, – говорит Эми. – А о своем Роберте она никогда не говорит? – Никогда. По крайней мере, со мной. Смотрю растерянно на Эми. Мама полна противоречий. Казалось бы, вот она вся, как на ладони, но при этом, оказывается, столько прячется внутри. – Не понимаю ее, – говорю я наконец. – А ты смотри на это вот с какой стороны: ты поладишь с ней лучше, если будешь общительнее. Как она. С улицы доносятся голоса и шаги. Эми подносит палец к губам, и я киваю. Передняя дверь открывается, и через несколько секунд в кухню входят мама и тетя Стейси. – Мой мальчик, – с чувством вздыхает тетя Стейси и, забрав Роберта у Эми, начинает прощаться. – А где папа? – спрашивает Эми. Мама закатывает глаза. – Ему позвонили – какая-то срочная работа. Ушел и даже ланч не закончил. Она подметает крошки от раздавленных Робертом печенек. Через дыру в двери проскальзывает и трется о ее ноги Себастиан. – У тебя обед? – спрашивает мама и тянется за банкой в шкафчике. Тут ее внимание и привлекают остатки нашего ланча и чая. – Ну уж, наверно, никто бы не умер, если бы помыл за собой посуду! – сердито бросает она. Я вздрагиваю и с трудом удерживаюсь от того, чтобы тут же броситься к раковине. А она будет стоять, смотреть и указывать, что я делаю не так. Но внутренний голос шепчет мне: выскажи ей, что ты думаешь. – Не успели убрать, потому что занимались Робертом, – говорю я. Мама поворачивается ко мне, смотрит удивленно, потом кивает. – Ладно, оправдалась. Хорошо, что ты появилась не в подгузнике, – говорит она и смеется. Я смеюсь вместе с ней. Эми, когда мама отворачивается, одобрительно подмигивает. Все вместе мы готовим обед, и я, впервые за все время, чувствую себя почти расслабленной в ее присутствии. Позднее мы с Эми говорим маме спокойной ночи и идем к лестнице. В последний момент Эми останавливается и оборачивается. – Почти забыла. Мам, нам можно сходить завтра на Тейм-шоу? Шоу! Не его ли имел в виду Бен, когда предлагал пойти с ним и Тори? Я тоже поворачиваюсь. Мама откладывает книгу. – С кем? – Да все идут, мам. Ты их знаешь: Дебс, Хлоя, Джазз… все. Она смотрит на нас с прищуром. – Ну, если только все… Почему бы и нет? Но я сама потом вас заберу. – Спасибо, – говорит Эми, но на ее лице написано что-то еще. Мы поднимаемся наверх. Она закрывает дверь и закатывает глаза. – Надо же, она нас заберет! Как будто мы дети. Как будто нам по двенадцать. – Она что-то подозревает. – Что? – Эми смеется. – Если ты имеешь в виду меня и Джазза, то это далеко не все. – То есть? Она бросает в меня подушку. – Есть еще Бен. – Что? – Он подходил ко мне вчера в школе. Спрашивал, сможешь ли ты выбраться и пойти на шоу. По-моему, ты произвела тут впечатление. – Ох… – Ох? И все? Парень-то симпатичный, да? – Наверно. – Конечно, симпатичный и даже более того. Он из какой-то другой категории. И есть в нем что-то еще, что-то такое, чему я не могу пока найти определение. Но строить планы смысла нет – по крайней мере, пока рядом с ним Тори. – На него даже девчонки-шестиклассницы западают. Не замечала, правда, чтобы хоть одна чего-то добилась. Я пожимаю плечами. – По-моему, ему и Тори хватает. – Сомневаюсь, она – не его тип. – Почему это? Она шикарная. – Она и впрямь была шикарная, особенно когда улыбалась. Хорошенькая, пропорциональная фигурка. Длинные, темные струящиеся волосы. Тори могла бы стать моделью, если бы эта профессия не значилась среди запрещенных для Зачищенных. – Потому. Я просто знаю. Она злая и испорченная, а он милый. Это же очевидно.