– Кайла, мы так рады принять тебя в нашу семью. – Он улыбается, берет меня за руку и целует в щеку. Щека у него колючая, а улыбка теплая, настоящая. Мама и Эми тоже встают. Они окружают меня, все высокие, на несколько дюймов выше меня с моими пятью футами. Эми берет под руку и гладит по волосам. – Какой чудный цвет, как топленое молоко. И такие мягкие! Мама тоже улыбается, но ее улыбка ближе к моей. Мужчина за столом откашливается и шуршит бумагами. – Распишитесь, пожалуйста. Мама и папа ставят подписи там, где он указывает, и папа протягивает ручку мне. – Распишись здесь, Кайла. – Мужчина указывает на пустую строчку в конце длинного документа. «Кайла Дэвис» напечатано ниже. – Что это? – Слова выскакивают раньше, чем я успеваю вспомнить постоянное наставление доктора Лизандер: «Прежде подумай, потом говори». Мужчина за столом вскидывает брови – на его лице поочередно отражаются удивление и раздражение. – Стандартный договор о переводе из принудительного лечения на отбывание наказания без заключения. Расписывайся. – Можно сначала прочитать? – спрашиваю я, идя на поводу проснувшегося упрямства, хотя другая часть меня уже шепчет: «плохая идея». Он щурится, потом вздыхает. – Да. Можешь. Остальным предлагаю подождать, пока мисс Дэвис воспользуется своими законными правами. Листаю страницы, но их дюжина, и строчки теснятся и расплываются перед глазами, а сердце начинает грохотать все быстрее. Папа кладет руку мне на плечо. Я оборачиваюсь. – Все в порядке, Кайла. Продолжай, – говорит он спокойно и ободряюще. Отныне я должна слушать его и маму. И тут мне вспоминается все, что терпеливо объясняла последнюю неделю медсестра: это часть того, что записано в контракте. Я краснею и ставлю подпись: Кайла Дэвис. Уже не просто Кайла – это имя выбрала администратор, когда я только-только открыла глаза в этом учреждении девять месяцев назад. У нее была тетя с такими же, как у меня, зелеными глазами. И теперь у меня есть собственная фамилия, потому что я – часть этой семьи. Это тоже указано в контракте. – Позволь, я возьму. – Папа поднимает мою сумку. Эми берет меня под руку, и мы выходим через последнюю дверь. Выходим, оставляя за спиной все, что я знала. Выезжаем из подземного паркинга по спиральному рампу. Мама и папа рассматривают меня в зеркало. Что ж, я тоже их рассматриваю. Может быть, думают, как так случилось, что у них две такие не похожие друг на дружку дочери и что с цветом кожи, обращать внимание на который не положено, тоже ничего не поделаешь. Эми сидит рядом со мной на заднем сиденье. Высокая, грудастая – ей девятнадцать, и она на три года старше меня. Я маленькая и худенькая, у меня легкие блондинистые волосы; у нее они темные, густые и тяжелые. Она – потрясная, так один из медбратьев отзывается обо всех медсестрах, которые ему нравятся. А я… Ищу слово, противоположное тому, какая Эми, и не нахожу ничего подходящего. Может быть, это и есть правильный ответ. Я – чистая страница. Ничего интересного. На Эми свободное красное платье с длинными рукавами, но один рукав подтянут, и я вижу ее «Лево». Смотрю и от удивления хлопаю глазами: так она тоже Зачищенная. «Лево» у нее более старой модели, шире и толще. Мой – тонкий, на золотой цепочке и похож на часики или браслет, но это, конечно, никого не обманывает. – Я так рада, что ты моя сестра, – говорит она, и этому можно верить, потому что большие цифры на экране показывают 6.3. Подъезжаем к воротам. У ворот охрана. Один из охранников подходит к машине, другие наблюдают из-за стекла. Папа нажимает кнопки, и все окна и багажник открываются. Мама, папа и Эми подтягивают рукава и высовывают руки в окна. Я делаю то же самое. Охранник смотрит на папины и мамины запястья – на них ничего нет – и кивает. Потом подходит к Эми и подносит к ее «Лево» какую-то штуку. Штука пищит. Он повторяет процедуру с моим «Лево» – прибор тоже пищит. Охранник заглядывает в багажник и опускает крышку. Шлагбаум поднимается, и мы проезжаем. – Кайла, чем бы ты хотела сегодня заняться? – спрашивает мама. Мама круглая и колючая. И нет, это нисколько не нелепо. Пусть она мягкая и полненькая, но глаза у нее острые, а слова резкие, отрывистые. Машина сворачивает на дорогу, и я оборачиваюсь. Больничный комплекс знаком мне только изнутри. Он длинный и высокий. Бесконечные ряды маленьких зарешеченных окон. Высокая ограда, башни с охранниками через равные промежутки. И… – Кайла, я задала вопрос! – Я… не знаю. Папа смеется. – Конечно, Кайла, не беспокойся. Разумеется, Кайла не знает, чем ей хотелось бы заняться, ведь она не знает, чем можно заняться. – Перестань, мама. – Эми качает головой. – Давайте поедем домой. Пусть Кайла немного обвыкнется, как и сказала врач. – Конечно, врачи ведь знают все, – вздыхает мама, и у меня такое чувство, что они продолжают какой-то давний спор. Папа смотрит в зеркало. – А тебе известно, Кайла, что пятьдесят процентов врачей заканчивали школу с худшими в классе оценками? Эми смеется. – Ну ты и скажешь, – говорит мама, но тоже улыбается. – А вы слышали про доктора, который не мог разобраться, где право, а где лево? – Папа заводит длинный рассказ о врачебных ошибках, и мне остается только надеяться, что в нашей больнице ничего такого не случалось. Но вскоре я забываю обо всем на свете и о том, что они делают и говорят, и только смотрю в окно. Лондон. В голове начинает складываться новая картина. Новая Лондонская больница отступает, сливается с окружающим ее морем. Бесконечные дороги, машины, здания. Некоторые, вблизи больницы, потемневшие, с заколоченными окнами; в других жизнь бьет ключом. Белье на балконах, какая-то зелень, занавески трепещут на ветру. И повсюду – люди. Одни едут в машинах, другие идут по улицам пешком. Толпы людей, а еще магазины и офисы, и в них тоже люди, торопятся, спешат во всех направлениях, не обращая внимания на охранников, которых все меньше и меньше, чем дальше от больницы. Доктор Лизандер много раз спрашивала меня об этом. Откуда у меня это стремление наблюдать и все знать, запоминать и организовывать все отношения и положения? Не знаю. Может быть, мне не нравится ощущение пустоты. Вокруг так много недостающего, того, что нужно исправить. В те дни, когда я только училась ходить, ставить одну ногу перед другой и не падать, я обошла все, какие только могла, этажи больницы, сосчитала их и нанесла на карту в моей голове. Я могла найти любой сестринский пост, любую лабораторию, любую палату с завязанными глазами. Я и сейчас могла бы закрыть глаза и все ясно увидеть. Но Лондон – другое дело. Целый город. Чтобы составить карту, пришлось бы пройти по каждой улице, а мы, похоже, едем по прямой к «дому», деревне в часе езды к западу от Лондона. Конечно, в больничной школе я видела карты и картины. Каждый день в течение нескольких часов нас пичкали общими знаниями, вкладывая в наши пустые мозги столько, сколько они могли принять, готовя нас к выпуску. Сколько именно – зависело от разных причин. Что касается меня, то я схватывала все, запоминала каждый факт, зарисовывала и записывала каждую деталь в блокнот, чтобы не забыть. Большинство других были не столь восприимчивы. Они только улыбались полусонно всем и всему. Когда нас зачищали, удовлетворенность и согласие в наших психологических профилях поднимали до верхних значений. Что касается улыбок, то у меня и повышать было нечего ввиду исходного отсутствия. Глава 3 Папа достает из багажника мою сумку и идет, насвистывая, с ключами в руке к дому. Мама и Эми выходят из машины. Я остаюсь на месте, и они поворачиваются ко мне. – Идем, Кайла. – В голосе мамы слышится нетерпение. Я толкаю дверцу. Сильнее и сильнее. Ничего. Смотрю на маму – выражение на ее лице полностью соответствует тону, и в животе у меня все стягивается и завязывается в узелок. Эми открывает дверцу снаружи и объясняет: – Тяни ручку вниз, а потом толкай дверцу. Понятно? Она снова закрывает дверцу. Я берусь за ручку и делаю, как говорит Эми. Дверца распахивается, и я выхожу, радуясь, что могу размять ноги и потянуться после долгого сидения в машине. Из-за дорожных «пробок», отклонений от маршрута и прочих задержек один час обернулся тремя, и с каждым часом мама все больше злилась и раздражалась. Теперь она хватает меня за запястье. – Посмотри. 4.4 только потому, что не может разобраться, как открывается дверца. Господи, вот уж потрудиться придется. Я хочу возразить, сказать, что это несправедливо и что дело не в дверце, а в отношении. Хочу, но молчу, потому что не знаю, что можно говорить, а что нельзя. Поэтому я ничего не говорю и только прикусываю изнутри щеку. Мама идет за папой в дом, а Эми обнимает меня за плечи. – Ты не обращай внимания. Она просто нервничает из-за опоздания с твоим первым обедом. А откуда тебе знать про дверцу, если ты в автомобиле никогда раньше не бывала, ведь так? Она выдерживает паузу, и я снова не знаю, что сказать, но теперь по другой причине. Эми такая милая. Стараюсь улыбнуться – получается что-то слабенькое, но теперь уже непритворное.