Эми улыбается в ответ, и у нее это выходит много лучше. – Пока не вошли, оглядись, ладно? Справа от дома, там, где стоит машина, похрустывают и шевелятся под ногами камешки. Передняя лужайка – зеленый квадратик травы. Слева – большое, крепкое дерево. Дуб? Листья желтые, оранжевые, красные, много опавших. Листья опадают осенью, напоминаю я себе, а что сейчас? 13 сентября. По обе стороны от входной двери всклокоченные красные и розовые цветы роняют на землю лепестки. И так много пространства вокруг. Так тихо после больницы и Лондона. Я стою на траве и глубоко вдыхаю прохладный, свежий воздух. В нем запах сырости, жизнь и умирание – как и в опавших листьях. – Идем? – говорит Эми, и я следую за ней в холл. За ним комната с диванами, лампами и столиками. На стене – огромный, плоский черный экран. Телевизор? Он гораздо больше того, что был в больничной рекреационной. Правда, там меня после первого раза к телевизору больше не подпускали – начались кошмары. Эта комната ведет в другую – с длинными рабочими поверхностями, шкафчиками вверху и внизу и здоровенной духовкой, перед которой склонилась со сковородкой мама. – Иди в свою комнату, Кайла, и разложи до обеда вещи, – говорит она, и я вздрагиваю. Эми берет меня за руку. – Сюда. – Она тянет меня в холл, потом по лестнице наверх, в другой холл – с тремя дверьми и еще одной лестницей. – Наши комнаты – здесь, папина и мамина – выше. Вот это – моя дверь. – Эми указывает направо. – Там, в конце, наша общая ванная. У них – своя, наверху. А вот эта – твоя. – Она кивает на дверь слева. Я смотрю на Эми. – Входи. Дверь приоткрыта. Я толкаю ее и вхожу. Комната больше моей больничной. Моя сумка уже здесь, стоит на полу, где оставил ее папа. Оглядываюсь – туалетный столик с ящичками, зеркало над ним, рядом платяной шкаф. Раковины нет. Большое широкое окно выходит на переднюю лужайку. Две кровати. Эми входит следом за мной и садится на одну из них. – Мы подумали и решили для начала поставить две, чтобы, если ты захочешь, я могла остаться с тобой. В больнице говорили, что это, возможно, неплохой вариант, пока ты не освоишься. Больше она ничего не говорит, но я могла бы продолжить. Должно быть, им рассказали. На случай, если у меня будут кошмары. Кошмары случаются нередко, и если, когда я просыпаюсь, рядом не оказывается кого-то, уровень падает слишком низко, и «Лево» отключает меня. Я сажусь на другую кровать. Рядом что-то округлое, черное, пушистое. Протягиваю руку… и останавливаюсь. – Не бойся. Это наш кот, Себастиан. Очень дружелюбный. Осторожно касаюсь шерстки пальцем. Теплая. Мягкая. Он шевелится, вытягивает лапки и зевает. Я, конечно, видела кошек на фотографиях. Но здесь совсем другое. Это не какой-то плоский образ – живое, хрипловатое дыхание, шелковистый, переливающийся мех, большие желто-зеленые глаза. – Мяу. Я вздрагиваю. Эми встает, наклоняется. – Погладь его. Вот так… – Она проводит ладонью по его спинке, от головы до хвоста. Я копирую ее жест, и он издает глубокий урчащий звук, вибрацией проходящий от горла через все тело. – Что это? Эми улыбается. – Он мурлычет. Значит, ты ему нравишься. За окном темно. Эми спит здесь же, в комнате. Себастиан тихонько мурлычет рядом, когда я поглаживаю его. Дверь приоткрыта – для кота – и снизу доносятся звуки – звон посуды, голоса. – Малышка у нас тихая, правда? – Это папа. – Уж да. Совсем не то, что Эми. Та с первого дня, как только появилась здесь, без конца болтала и хихикала. – И до сих пор не успокоится. – Он смеется. – Да, она совсем другая девочка. Немного странная, верно… смотрит этими большими зелеными глазами и смотрит. – Она такая милая. Ты только дай ей оглядеться, привыкнуть. Дай ей шанс. – Он ведь у нее последний, да? – Тише. Дверь внизу закрывается, и я ничего больше не слышу. Только бормотание. Я не хотела уходить из больницы. Нет, оставаться там вечно я тоже не хотела, но в тех стенах мне все было знакомо. Там я знала, чего ожидать. Здесь все неизвестно. Но все не так страшно, как мне представлялось. Я уже вижу, что Эми – милая. Папа вроде бы в порядке. Себастиан, как мне представляется, будет лучшей заменой шоколаду, если уровень упадет слишком низко. И кормят здесь намного лучше. Мой первый воскресный обед. У нас такое каждую неделю, говорит Эми. Обед и – не душ, нет, а ванна – полная до краев, горячая ванна, и как результат – почти 7 к ночи. Мама считает меня странной. Надо иметь в виду и стараться не смотреть на нее так. Меня затягивает сон. В голове проплывают ее слова. Последний шанс… Неужели у меня были другие шансы? Последний шанс… Я бегу. Волны хватаются за песок у меня под ногами. Левую вперед… теперь правую… снова левую… снова правую… Рваное, с хрипом дыхание… вдох… выдох… Легкие, кажется, вот-вот лопнут. Но я бегу. Золотой песок рассыпается под ногами и тянется вдаль насколько хватает глаз. Я карабкаюсь вверх, соскальзываю вниз и бегу. Ужас хватает за пятки. Он ближе и ближе. Я могла бы обернуться и встретить его лицом к лицу, посмотреть, что он такое. Я бегу. – Шшш, я с тобой. Я сопротивляюсь, потом понимаю, что это Эми и она меня обнимает. Дверь открывается, из коридора в комнату льется свет. – Что происходит? – спрашивает мама. – Просто приснилось что-то, – отвечает Эми. – Но теперь все в порядке. Правда, Кайла? Сердце постепенно успокаивается, в глазах проясняется. Я отстраняюсь. – Да, все хорошо. Я произношу эти слова, но какая-то часть меня все еще бежит. Глава 4 Я плыву между деревьями, верчусь и вытягиваюсь на земле, на траве и ромашках. Я одна. Смотрю на ползущие по небу облака, принимающие полузнакомые формы, складывающиеся в полузнакомые лица. Имена ускользают, и я не пытаюсь их удержать – просто лежу неподвижно и никем не притворяюсь. Пора. Я рассеиваюсь, как туман, и исчезаю. Вместо деревьев и неба – тьма опущенных век, вместо щекотанья травы – прочность кровати. Тихо. Почему так тихо? Биологические часы подсказывают, что сейчас позже 5 утра, но звонок не прозвенел, и по коридору не разъезжают, лязгая и дребезжа, тележки с завтраком. Лежу тихонько, замираю, задерживаю дыхание и прислушиваюсь. Мягкое, ровное дыхание. Близко. Неужели я вырубилась прошлым вечером? Неужели у меня в комнате Следящий? Если так, то он не столько следит, сколько спит.