Мама смотрит на Джанелли. Лицо у нее печальное. Я успеваю собрать остальные листки, так что увидеть Роберта и Кэсси она не успевает. – Что ты наделал? – шепчет мама, трогая лицо Джанелли на бумаге, и поворачивается ко мне. – Мы здесь вдвоем, и это останется между нами. Что с ним случилось? Я вижу, ты знаешь. У тебя все на лице написано. Тебе нужно научиться скрывать мысли и чувства, как это делаем мы. Но сейчас, пожалуйста, расскажи мне, что знаешь. И я рассказываю. О Феб и малиновке. О том, что сказал учитель. Как мы стояли молча и как он потом нарисовал ее. – Милый дурачок. Сейчас даже думать опасно, и они взяли бы его только за это. Послушай меня, Кайла. Я знаю – ты уж мне поверь, – как сильно это все расстраивает тебя. Как трудно все понять. Но тебе необходимо научиться держать все в себе, таиться. Иначе долго не протянешь. Я не хочу, чтобы тебя забирали. Пообещай мне, что постараешься, хорошо? Я обещаю. А что еще остается? Произношу нужные слова и сама в них верю. – Я уничтожу это. – Мама берет рисунок с Джанелли. – Другие такие же есть? – Она смотрит на стопку рисунков. А если увидит набросок с Робертом? Что сделает с ним? И, между нами, как она любит выражаться, я вовсе не уверена в ее чувствах по отношению к Маку. – Дай-ка посмотрю. – Мама протягивает руку… Но тут с лестницы доносятся тяжелые шаги, и она торопливо засовывает всю стопку под одеяло. Дверь открывается. – У вас здесь все в порядке? – улыбается папа. – Да, все хорошо. – Мама поворачивается к нему. – Небольшой кошмар, ничего страшного. Так, Кайла? – Да. Мне уже лучше, – подтверждаю я. Тем не менее папа не уходит. Ждет маму? В комнату входит и запрыгивает на кровать Себастиан. Начинает устраиваться, и бумаги под одеялом чуть слышно похрустывают. Наконец кот успокаивается. Я глажу его, и он мурчит. Где же ты бродил, когда был мне нужен, а, котяра? Мама выключает прикроватный свет, встает и выходит. Прежде чем закрыть дверь, оборачивается. – Постарайся поспать, – говорит она, а глаза как будто молят: уничтожь рисунки. После недолгих размышлений решаю спрятать. Поднимаю ковер под окном и засовываю под него листки. Глава 33 – Так нечестно. – Эми уперлась и, подбоченясь, стоит на своем. Я завязываю шнурки – скоро придет Бен. – Полагаю, ты права. Так нечестно, – говорит мама, и мне становится не по себе. Замолчи, говорю я Эми глазами, но прием не срабатывает. – Ты не разрешаешь нам с Джаззом гулять вдвоем, а Кайле почему-то позволено гулять с Беном. – Мы не гулять идем, а бегать, а потом у нас собрание Группы, – указываю я. – И он мне просто друг. – А друг ли? – Что ж, Эми, пожалуй, права. – Мама лукаво подмигивает мне и поворачивается к ней. – Вот что я скажу: почему бы тебе не побегать с ними? – Побегать? Ты серьезно? – Эми отшатывается в ужасе и убегает наверх. – Будь осторожна. – Мама подтягивает молнию на моей куртке. – Конечно. – Вижу, ты хочешь о чем-то меня спросить. – Правда? – Тебе нужно поучиться делать каменное лицо. Потренироваться перед зеркалом. – А что такое каменное лицо? – Я задаю один вопрос, чтобы отвлечь ее от другого. – Каменное лицо – бесстрастное лицо. Как у игрока в покер, которому важно сохранять нейтральное выражение, чтобы никто не мог понять, какая у него карта. Отвожу занавеску на окне, выглядываю. Ну же, Бен, хотя бы раз приди вовремя. – И отвечая на твой невысказанный вопрос, скажу: ты не такая, как Эми. Странно, но я чувствую, что могу отпустить тебя одну с Беном. А вот в ее здравомыслие с Джаззом мне не верится. Понимаешь? Звонит телефон, и она спешит поднять трубку. Мама видит больше, чем я иногда думаю, и больше, чем понимает Эми. Они с Джаззом постоянно друг друга трогают, держатся за руки да целуются, а у нас с Беном ничего такого нет. С другой стороны, они же не у нее на глазах милуются, а тогда откуда ей все известно? Миссис Али смотрит на вещи иначе. После того как она запретила мне бегать с Беном на ланче, мы почти не разговаривали всю неделю. Не иметь возможности побыть вместе хотя бы чуточку в течение дня – это неправильно. Конечно, миссис Али видела мой рисунок Бена, а мама не видела и не увидит, потому что я спрятала его вместе с другими под ковер. Снова выглядываю в окно и на этот раз вижу – Бен бежит по дороге. Наконец-то. – Пока, мам! – кричу я и выскальзываю за дверь. Как обычно, начинаем без раскачки. Поздоровались – и вперед. Может, это и есть чрезмерная физическая нагрузка? Мне нравится глухой стук подошв по асфальту, бегство в иной мир, где значение имеет только скорость. Ноги у Бена длиннее, и ему приходится приспосабливаться к моему ритму, так что его топ-топ и мой тап-тап смешиваются во что-то знакомое и легкое, звучащее особенно умиротворяюще после тишины последних нескольких дней. После случая с Джанелли настроение в школе изменилось. Когда забрали Феб, все только об этом и говорили, теперь же не слышно даже шепота. Этой темы никто не касается. Может быть, потому, что все видели, как с ним обошлись, и необходимости в полуправде и домыслах нет. Замену Джанелли не прислали, и уроки живописи отменены до дальнейшего уведомления. Мое свободное время заполнили занятиями в общей группе, где все сводится к выполнению домашней работы. Начинаю сбавлять ход, хотя обычно это делает Бен. Сегодня мне нужно поговорить с ним кое о чем. Бен обходится без комментариев; просто следует моему примеру и не спешит с вопросами. Вообще-то, он за целую неделю едва ли произнес хоть слово. Я заранее продумала, что и как сказать, но весь план идет насмарку, едва я поднимаю голову и смотрю на него. – Ты злишься? – Что? – Не притворяйся, что не слышал. Это продолжается всю неделю. Даже с воскресенья. – Не говори глупости. Конечно, не сержусь, – сердито говорит Бен. Я останавливаюсь. – В чем дело? Я сделала что-то не то? Он проводит ладонью по волосам. – Кайла, не всегда дело только в тебе, ясно? Я отступаю, словно получила пощечину. – Тогда в чем? – Тише. Я с опозданием ловлю себя на том, что повысила голос. Он берет мою руку, сплетает пальцы. Мимо проносится машина. Бен оглядывается по сторонам. Никого не видно. – Идем. – Он тянет меня к растущим вдоль обочины деревьям. В темноте едва просматривается тропинка, ведущая к забору с металлической калиткой, которая слегка мерцает в лунном свете. По другую сторону забора тянутся поля. До дороги несколько минут пешком; проходящие машины едва слышны. Бен останавливается и прислоняется к забору; его лицо теряется в тени. – Тихие слова в ночи (строчка из стихотворения Барбары Толман «Тихие слова»), – шепчет он, а потом подхватывает меня и сажает на забор, так что теперь мы смотрим друг другу в глаза. Я уже освоилась в темноте и вижу на его лице то же выражение, которое было тогда, в дождь, когда мне показалось, что он поцелует меня. То выражение, которое я перенесла на бумагу на последнем уроке у Джанелли. Бен наклоняется – так быстро, что я не успеваю отреагировать, – и легко касается губами моей щеки. – Я не злюсь на тебя, – шепчет он мне на ухо, и от этих слов по шее бегут мурашки. Внутри все переворачивается, а рука, словно сама собой, тянется к его губам и… Бен с сожалением качает головой и отступает. – Нам нужно поговорить. Времени мало. Я опускаю руку. Он снова прислоняется к забору, прячется в тени, но ничего не говорит. Листья шуршат на ветру, ограда подо мной как будто ледяная, и я уже начинаю дрожать от холода, а руки и ноги покрываются гусиной кожей. Бен придвигается ближе и берет мои руки в свои. – Мне недоставало наших пробежек, – говорит он, когда я сообщаю о запрете бывать на беговой дорожке. – Мне тоже. – Скучала по мне?