– Времени на самом деле не существует. Время есть только на земле. На Небесах не будет никакого времени, так что технически мы уже женаты. Технически мы уже занимаемся этим. – Значит, технически мы уже давно этим занимаемся. В чем тогда проблема? – В нашей свободной воле. Господь ждет от нас решимости, ждет, что так мы продемонстрируем свою любовь к Нему. Когда мы только начали встречаться, Хлоя садилась рядом, пока я играл, и радостно тыкала пальцем в каждое новое существо, возникавшее на экране. В день нашего знакомства в церкви несколько лет назад я испытал ощущение, которое редко испытывал в невиртуальном мире, – словно я перешел на следующий уровень, словно оказался достоин, словно окружающие одобрительно мне улыбались. Я больше не прятался в туалете от толпы в столовой во время обеда в школе. С Хлоей было легко дружить: взяв у отца из салона новую машину, мы катались по лесу у нее за домом вместе с ее младшим братом Брендоном, который сидел на заднем сиденье и задавал направление, представляя, что мы на сафари. – Погнали в Мемфис, – произносил он с уверенностью заправского плейбоя, выкуривая леденец в виде сигареты. – Давайте посмотрим на стеклянную пирамиду, парни. Брендон разряжал обстановку; пока он сидел рядом с нами, мы сосредотачивали все внимание на нем, а не на себе. Гроза гремела громче и ближе. – Окей, – сказал я в трубку, которая прожигала мне ухо, – что-нибудь придумаем. Вновь повисла тишина. Я встал, подошел к окну и указательным пальцем приподнял одну из алюминиевых жалюзи. Желтые огни фонарей баюкали низко висящие тучи. Сосны качались на ветру, рассыпая иглы по подъездной дорожке. Вдали на шоссе мелькнули фары, скрываясь за плотной стеной дождя, который закончился так же стремительно, как и начался. Грома я больше не слышал. В отличие от брата Нильсона и моего отца с их грандиозными представлениями о Судном дне, я всегда считал, что Армагеддон будет не громче помех на радио. Как белый шум, когда мир после грома внезапно немеет под проливным дождем. Самой страшной, страшнее ночных кошмаров, была мысль остаться одному в компании навеки уснувших родителей, от которых осталась лишь мирская оболочка. Может, однажды, вернувшись из школы, я обнаружу только кипящую на плите кастрюлю и бубнящее в пустом доме радио. После того как родители переставили свой старый телевизор ко мне в комнату, я засиживался допоздна, чтобы посмотреть полночные новости, думая о других людях, которые тоже еще не спят, тоже чем-то заняты, и у меня возникала мысль, что Господь не покинет так много людей, какое-то время я чувствовал себя в безопасности. С Хлоей я всегда чувствовал себя в безопасности, по крайней мере, пока она не дотронулась до меня в машине. До того момента мне казалось, что Бог не торопит меня, терпеливо ждет, пока я пытаюсь стать ровней своему отцу. Теперь же я не мог отступить перед ее растущим желанием близости. Не мог ни колебаться, ни заикаться, ни давать ей повода истолковать все это по-другому. Возможно, один грех перекроет другой, более страшный – грех гомосексуальности, – и у нас появится шанс прожить вместе благочестивую жизнь. – Ты еще там? – спросила Хлоя. – Да. Мы договорились посмотреть фильм вечером у Хлои дома. За этим свиданием пряталось еще кое-что, о чем мы не решались сказать друг другу, но что оба прекрасно понимали. Когда настанет время ложиться спать, Хлоя, скорее всего, скажет, что хотела бы приготовить вместе завтрак, и попросит меня переночевать в подвале, где спит Брендон. Ее мать, возможно, пристально на нас взглянет, но в конечном счете уступит: мы ведь ночевали как-то в одном гостиничном номере во Флориде. Шуметь не будем, рисковать тоже. Я куплю презерватив за двадцать пять центов в автомате на бензоколонке в соседнем городке. Родителям скажу, что мне нужно уехать подальше, чтобы проветриться и помолиться. Ночью, если выдастся подходящий момент, я проникну к ней в комнату, а там будь что будет. Я никогда не задавался вопросами о том, сколько длится секс, какой завтрак готовят наутро или какой фильм стоит посмотреть перед ним. Но самое главное, я никогда не думал, сможет ли секс – не поцелуи, не объятья, не ласки, а сам секс, этот резкий переход к половому акту без прелюдий, – сделать из меня если не гетеросексуала, то хотя бы кого-то, кто способен его изображать. Я никогда не предполагал, что буду готов зайти так далеко, нарушить одно из главных правил церкви. Мечтая о мужчинах, я всякий раз останавливался, прежде чем успевал представить себя рядом с объектом своих фантазий. Передо мной всегда был кто-то другой, и выступал он лишь для меня одного. Интересно, каково это – совершить подобное с кем-то еще, с тем, с кем проведешь остаток жизни, и всегда помнить, что вы сделали в момент отчаяния? Сможем ли мы когда-нибудь замолить грехи перед Богом? А если ничего не получится? Что, если блуд нас погубит и нам останется лишь гнить во грехе? – У вас дождь там идет? – спросила, зевая, Хлоя. – Здесь идет. – Нет, – солгал я, прислушиваясь к звуку дождевых капель, стучащих по черепице. Мне хотелось отделить ее жизнь от своей. Но потом я понял, к чему это приведет, и сказал: – То есть да. – Так да или нет? – удивилась она. – Не знаю. Как-то так. – Я сел на ковер и нажал кнопку на джойстике. – Дождь идет. Не знаю, почему я сказал, что его нет. Пещера зияла прямо перед героем, и ее нельзя было обойти. Что бы ни пряталось внутри, оно наверняка того стоит. Именно мамины драгоценности – ее серебряные ожерелья и яркие кольца, их блестящий символизм, тот факт, что они передавались по материнской линии и могли поведать об истории рода и сразу нескольких его поколениях – я жаждал обнаружить, когда заставлял героя открывать очередной сундук с сокровищами и все глубже заходить в пещеру с дрожащими сталактитами. В девять лет эти драгоценности казались мне настоящими сокровищами и занимали все мои мысли. Однажды мы с семьей стояли на полуразрушенном пирсе; мы отдыхали тогда во Флориде. Пирс сотрясался каждый раз, когда о его обветшалые опоры била волна. Едва вода соприкасалась с соединявшими их ржавыми металлическими стержнями, раздавался жуткий скрежет. Отец взъерошил мне волосы, и я бросил в воду пластиковую бутылку из-под колы, в которую вложил записку: Дорогой пират. Как поживаешь? Приятно познакомиться, хотя я и не знаю, кто ты. Но хочу узнать. Пожалуйста, напиши мне письмо в ответ и, если сможешь, пришли немного сокровищ. Твой друг Гаррард Вернувшись домой, измученные десятичасовой поездкой на машине, мы увидели желтый клочок бумаги, приклеенный к входной двери. Это оказалась карта нашего двора, где знаком Х было отмечено место, в котором пират Лонзо зарыл сокровища. Мама изобразила страшное изумление и обхватила свое лицо ладонями; когда она опустила руки, на щеках остались красные следы от пальцев. «Вот это да! – ахнула она. – Ну и дела!» Вдвоем с папой мы кроссовками вдавили лопату глубоко в утрамбованную глину. На глубине в три фута мы нашли коробку, в основном наполненную фальшивыми драгоценностями, но были среди них и настоящие, которые, как я узнал позже, принадлежали бабушке – она больше их не носила. Бабушка с дедушкой и придумали закопать клад, после того как мама позвонила и рассказала им, что я бросил в море бутылку с запиской. После того как мы сполоснули коробку из садового шланга, я спрятал сокровище в нижний ящик стола. Временами я доставал блестящие золотые украшения, увешивал ими шею и запястья и довольный вертелся перед зеркалом. Я делал это до тех пор, пока однажды отец не сказал, что мне надо прекратить, что Лонзо рассердится, если узнает, как я играю с его сокровищами. – Я хочу жить с Лонзо, – сказал я. – Хочу быть пиратом. – Тебе не понравится, – ответил отец. – Лонзо заставит тебя драить палубу днями напролет. Станешь его рабом, и от постоянной качки тебя будет тошнить. Холодный фронт сегодняшней ночи принес сильнейший ветер, который сбивал струи воды из мойки высокого давления прямо на ветровые стекла машин, оставляя на них пятна. Вода шипела и испарялась от соприкосновения с раскаленным на солнце металлом. Я вышел из служебного гаража и, прикрыв глаза ладонью, глянул на длинный ряд машин, ветровые стекла которых мне предстояло отчистить «Уиндексом». Сзади меня один из рабочих вдавливал кнопку гидроподъемника, чтобы поднять машину Хлои до уровня плеч и заменить в ней масло. После мне предстояло отогнать машину к Хлое домой, а свою оставить в салоне и осуществить задуманный план. Сегодня утром после чтения Библии брат Нильсон задержался чуть дольше обычного. Он стоял, опираясь рукой на «Мустанг». – Мне все-таки интересно, – обратился он ко мне, когда я проходил мимо с большой связкой автомобильных ключей, – ответишь ли ты на мой вопрос? Я не мог понять, дразнит он меня или действительно интересуется мнением о Ближнем Востоке и хочет понять, готово ли следующее поколение к борьбе с терроризмом. – Оставьте парня в покое, – сказал брат Хэнк, высунувшись из кабинета. – Ему еще рано думать о политике. Его голова сейчас забита девчонками. – Девчонками? – улыбнулся брат Нильсон. – Ну что ж, я не против. – Он попробовал выпрямиться, но поморщился от боли. – Только не забывай, что в мире есть вещи поважнее. Он протянул мне ладонь, и я был вынужден переложить ключи в другую руку, чтобы ответить на рукопожатие. Хватка становилась все крепче, и в какой-то момент мне показалось, что мы сломаем друг другу пальцы. Брат Нильсон смотрел на меня в упор, взглядом, полным какого-то тайного знания, будто одним этим прикосновением смог определить, что́ успело осквернить мою ладонь сегодня утром, до восхода солнца; будто презерватив, который я купил на бензоколонке, нес в себе скрытый аромат, доступный ноздрям лишь истинных праведников. – Мы живем накануне конца времен, – сказал он мне. – Будь начеку. Я поставил мойку на пол, взял бутылку «Уиндекса» и бумажные полотенца и отправился на стоянку счищать пятна с ветровых стекол. Вдалеке на холмах я увидел, как на ветру качаются сосны; я был благодарен ему, этому прохладному потоку воздуха, хотя понимал, что опасность сгореть на солнце увеличилась. Мой лосьон от загара и так уже смыло водой, кожа на кончиках пальцев сморщилась. Я чистил пятое или шестое стекло, когда ко мне подошла женщина. – Простите, – сказала она, и ее улыбка растворилась в солнечных бликах на лобовом стекле. – Не могли бы вы мне кое-что рассказать об этой машине? Я планирую в скором времени купить авто, но ни черта в них не понимаю. Я повернулся к гостье. Тени на ее тяжелых веках слегка размазались; она беспокойно возилась с цепочкой сумки, висевшей у нее на плече. Речь шла о самом обычном «Таурусе», одном из многих выставленных во дворе. Я не понял, чем ее заинтересовала конкретно эта машина. Не понял, почему из всех рабочих она выбрала именно меня. Но вспомнил слова отца, которые он иногда проговаривал, пока мы читали Библию: что время от времени Бог предоставляет нам идеальную возможность. Наша задача, как истинных христиан, не упустить такую возможность и вести заблудшие души к Господу. Позади гостьи стояла помятая, побитая градом «Камри» с приглушенным двигателем и открытой водительской дверью. Я собирался сказать ей: «Мэм, вы выглядите потерянной». Или: «Мэм, нельзя оставаться в стороне». И представил, как обрадуется отец, узнав, что я проповедовал своему первому покупателю. Но я не смог. Ее вопрос был таким прямым, таким простым, что уклониться от него казалось предательством. – «Таурус» – хорошая модель, – начал я. – Машина надежная, пробег довольно приличный. Почти не изнашивается, если регулярно за ней следить. Но, сами понимаете, это всего лишь «Таурус». Она положила руку мне на предплечье и улыбнулась. – Очень мило с вашей стороны, – сказала она. – Но не обязательно быть настолько честным. Мне захотелось упасть ей на грудь и ощутить ее объятия. Захотелось бросить бумажные полотенца и «Уиндекс», забраться к ней в машину и уехать, исчезнув за холмами, а потом незаметно выкинуть в приоткрытое окно презерватив. – Так странно. И как только они сделали такие жуткие звуковые эффекты? – сказала Хлоя. Мы смотрели, как Джанет Ли заходит в душ, напрягая бледные икры. Мы знали, что случится дальше, но все равно смотрели, затаив дыхание. Хлоя нанесла на лицо тональный крем, чтобы скрыть рубцы от прыщей, и распустила волосы. В тот вечер мы оба принарядились. Я надел черную рубашку и тонкий пиджак, который снял сразу же, как вошел в дом. На Хлое было новое платье – раньше я его не видел. Если ее мама и подумала, что мы странно одеты, вслух она об этом не сказала. Мы сидели на диване в подвале перед экраном телевизора, мерцавшим голубым светом. Время от времени Брендон прокрадывался по лестнице и выскакивал из-за дивана, пытаясь нас напугать. Он схватил Хлою за руку в тот момент, когда на экране убийца резко отдернул шторку в ванной. – Ты уже слишком большой для таких игр, – сказала Хлоя. – Займись чем-нибудь поинтереснее. – Сами займитесь чем-нибудь поинтереснее, – ответил Брендон и запрокинул голову, удивительно точно пародируя сестру. – Кто смотрит ужастики на свидании? Брендон был облачен в воскресный пиджак. К лацкану он приколол яркую красную розу, которую наверняка сорвал в соседском саду. Он обожал одеваться как герои его любимых видеоигр. Когда мы спросили, в кого он нарядился сегодня, он ответил, что в Джеймса Бонда из «Золотого глаза», и сложил руки пистолетом, выставив вперед указательные пальцы. Меня его внезапные появления только радовали, потому что они вынуждали Хлою невольно от меня отодвигаться. Каждое мгновение, проведенное на ее диване, казалось то победой, то поражением, а зачастую и тем и другим одновременно. Я словно был на войне и каждую секунду оказывался по разные стороны баррикад. Брендон вынул из кармана леденец-сигаретку и сделал вид, что собирается закурить, но вместо этого откусил кусочек. – Не забудь, мы сегодня с тобой вместе ночуем, – напомнил он и замахнулся на меня остатком леденца, точно ножом. – Психо II. Новое нападение Бейтса. Мы смотрели, как камера крупным планом снимает зияющий зрачок Джанет Ли. Хичкоковский кадр намеренно замирал на секунду, чтобы усилить чувство страха, сделать его невыносимым. Хлоя придвинулась ближе. – Все равно страшно, – сказала она, – даже с дурацкими звуковыми эффектами. Впервые я узнал о сексе, когда мне было столько же, сколько Брендону, в одну ясную ночь, когда не было слышно отцовского храпа и я знал, что он не спит. Дом как будто расслабился и затаился в укромных углах, и потому я смог бесстрашно пройти сквозь темную гостиную, провести рукой по холодной поверхности стеклянного столика и ощупать острые пластиковые нарциссы в фарфоровых вазах. Я сел в отцовское кожаное кресло и включил телевизор. В гостиной было то же спутниковое соединение, что и в отцовской спальне (мамина спальня не была подключена к этому каналу), поэтому я мог увидеть, что он смотрит в бессонные часы после изнурительной молитвы. Среди помех на экране я различил полунамек на обнаженное бедро и открытый рот с ярко-красными губами, смыкающийся на чем-то длинном и твердом. Я услышал низкий женский стон – искусственный, совершенно не похожий на праведные стоны отца во время молитвы. Экран горел не более минуты-двух – видимо, столько времени потребовалось отцу, чтобы почувствовать вину. И все-таки на следующий день я рассказал матери об отцовском преступлении, чувствуя даже тогда, что, раскрывая его секрет, лучше утаиваю свой, гораздо более страшный. – Думаю, он просто переключал каналы, – сказала мама примирительным тоном. – Зачем ты за ним шпионишь? – Потом натянуто улыбнулась. – Давай приготовим сегодня крем-брюле. Достанем бабушкино серебро, будет весело. Уже час я лежал на спальном мешке в темном подвале Хлоиного дома. Я решил, что дождусь, пока Брендон уснет, и только тогда поднимусь по лестнице. Презерватив я спрятал под резинку пижамных штанов, упаковка до боли расцарапала мне кожу. Я понятия не имел, что делать: прокрасться к Хлое в комнату и объявить о своих намерениях? Встать в дверях и ждать, пока она сделает первый шаг?