– Не думаю. Это уголовное дело. Парень подозревается в убийстве и почему-то выразил желание, чтобы его адвокатом была именно я. Странно – после каждой фразы она слышала собственное шумное дыхание. А может, это Магнус дышит. Эмили приподнялась и выглянула в окно. На крыше соседнего дома сидит черный дрозд. Наклонил голову и внимательно ее разглядывает. – Я вот что тебе скажу, – голос Магнуса заметно похолодел. Плюс четыре, не больше. Температура замерзания. – Адвокатура «Лейонс» да и все бюро этого типа за подобные дела не берутся. Прежде всего, это вне пределов нашей компетенции, но есть кое-что и похуже. Мы рискуем испоганить репутацию. Наши клиенты решат, что у нас какие-то делишки с бандитами. Это-то ты понимаешь? – Я так и думала. Но решила на всякий случай спросить. Мне почему-то кажется важным взяться за это дело. Что-то в нем есть особенное… Магнус на другом конце застонал. А может, зевнул. А может, дает понять, что пора кончать с этой чушью. – Эмили… твои представления о «важном и особенном» никакого отношения к делу не имеют. Ты адвокат в известном бюро «Лейонс», а не профессиональный борец за права человека. Кстати, поздравляю. Ты теперь настоящий адвокат. Это и есть самое особенное и самое важное. Металлическая дверь. Хоть и расположена в самой середине гигантского полицейского комплекса на Кунгсхольмене, но заметишь не сразу – настолько обыденный у нее вид. Единственное, что указывает, что это дверь в самую большую шведскую тюрьму, – маленькая белая табличка в стороне: «Следственный изолятор Крунуберг». Эмили никогда и в голову не приходило, что в самом центре Стокгольма есть тюрьма; а там, внутри, – подозреваемые. Подозреваемые в убийствах, грабежах, насилиях, наркодилеры. После разговора с Магнусом она довольно долго стояла у окна с телефоном в руке и старалась выдержать немигающий, почти гипнотический взгляд птицы на соседней крыше. По какой-то причине ей становилось все яснее, что выбора у нее нет, что бы он там ни говорил, Магнус Хассел. Подземный переход с бронированным стеклом. Четыре стальные двери в наивысшей весовой категории. Она попыталась сосчитать камеры наблюдения, но сбилась. Больше десяти. Наконец, оказалась в комнате, напоминающей банковскую контору: остекленная перегородка с окошком. Прочитала надпись: центр охраны. За стеклом сидел парень с очень близко посаженными глазами. Он уставился на нее так пристально, что Эмили решила – у него, наверное, слабое зрение. Плохо видит через стекло. Она нажала на кнопку. Громкоговоритель сначала зашипел, потом послышался надтреснутый голос: – Я не понял – кто вы? – Я звонила вам со входа. Я должна встретиться со своим клиентом. – Удостоверение личности? Она выудила из бумажника права и прижала к стеклу. – Кто вас прислал? – Никто. Меня заявили как частного адвоката. – Частного? – Да. Инспектор Юхан Кулльман должен был вам сообщить. – Вот оно что… – пробормотал вахтер и уставился на дисплей компьютера. Нажал несколько клавиш. – Вот оно что… частный адвокат… Отсюда из-за стекла была видна черно-белая шахматная доска экранов с камер наблюдения. Лифты, переходы. Скоро она увидит человека, подозреваемого в убийстве другого человека. Помещение напоминало больницу. Это и есть больница, только здесь почему-то пахнет по-другому и все двери заперты. Она передала пропуск еще одному вахтеру и в его сопровождении двинулась по коридору. Миновали еще три полутонные железные двери. Что будет со всей этой электроникой, если начнется пожар? И что будет с теми, кто сидит за этими дверьми? Отделение номер шесть: больничное. На стене – старый плакат KRIS[10]. У входа ее встретила женщина по имени, если верить бейджику, Жанетт Никореску. Эмили так и не поняла, кто она – надзирательница, медсестра или врач. В палате, где лежал ее клиент, окон не было. Полы и стены – выкрашенный в светло-зеленый цвет пластик. Трудно представить, что это помещение когда-то выглядело клинически свежим. Посередине – типичная больничная койка с множеством приспособлений и два стула. Плафон в металлической сетке на потолке. Невозможно ни повеситься, ни задушить кабелями охранника. А почему бы не задушить адвоката? Что за абсурд – человек, лежащий перед ней, вряд ли способен на такие подвиги. У парня никаких видимых повреждений, за исключением большого красного пятна на лбу. Лицо спокойное, глаза закрыты. Спит? Одна рука на одеяле, а на пальце прищепка, от которой идет тонкий проводок к монитору рядом с койкой. Измеряют насыщение крови кислородом. На экране то и дело выскакивают какие-то цифры и бежит пульсирующая змейка ЭКГ. Эмили присела на стул. – Он что, в коме? – Не совсем… – сказала Жанетт. – Есть шкала комы, принятая на конгрессе в Глазго. От трех до пятнадцати. Тройка – самая тяжелая форма, при восьмерке все еще нужен респиратор, четырнадцатая фаза – пациент может самостоятельно передвигаться, но слегка дезориентирован. Что касается вашего подопечного… между одиннадцатой и двенадцатой. – И как это? Звучит, по крайней мере, обнадеживающе. Двенадцатая из пятнадцати возможных – неплохо. Видимо, все-таки медсестра, а не надзирательница. – Да… но что будет дальше? Это вопрос времени. Он уже разговаривал с нами, но помутнение сознания очевидно. Черепно-мозговая травма, несколько небольших субдуральных гематом. В принципе надо бы дренировать, но на сегодня мы считаем, что можно обойтись без оперативного вмешательства. Поэтому он и лежит в шестом отделении. Жанетт Никореску вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. Точно – медсестра. Или даже врач. На бейджике этого нет. Наступила тишина. Время от времени чьи-то шаги в коридоре. Время идет, парень не двигается. Она вспомнила отца. Скрипнула зубами – с отвращением вспомнила о ночном приключении. Надо же быть такой идиоткой – избить соседа. А если он заявит в полицию? Или в правление кооператива? Эмили не могла вспомнить, чтобы когда-то даже слышала о подобных вещах. Надо взять себя в руки. Поменьше работать, а может, обратиться к психотерапевту. Снять стресс. Она уже пробовала – результат неплохой. Почему-то вспомнила Тедди. Интересно, знает ли он, что она теперь адвокат? А если знает, почему не поздравил? Он же иногда работает на их контору. Посмотрела на часы и наклонилась над койкой. – Привет, это я, Эмили Янссон. Твой адвокат. Парень не пошевелился. – Ты меня слышишь? Совсем молодой паренек, худенький, давно не мытые волосы. Тонкие бледные губы, прямые, словно их кто-то нарисовал по линейке. Кулльман назвал его имя. Беньямин. – Беньямин, покажи хоть как-то, что ты меня слышишь. Никакой реакции. Цифры на мониторе менялись в том же неторопливом ритме, вздрагивающая кривая ЭКГ выглядела успокаивающе, хотя она ничего в этом не понимала. Эмили встала и направилась к двери. Интересно, как защищать человека, с которым нет никакого контакта? – Тедди, – услышала она слабый голос за спиной и резко повернулась. Глаза по-прежнему закрыты. – Что ты сказал? Голос слабый, но она разобрала каждое слово: – Попроси Тедди понять. 6 Утренняя прогулка. «Гайномакс»[11] и кофе в «Севен-Элевен». Пятнадцатиминутный телефонный разговор с Линдой о Николе. Парень только что вернулся из Спиллерсбуды. Я вне себя от волнения, сказала Линда. Понятия не имею, как с ним управляться. Тедди поехал поздравить племянника с началом новой жизни. – Заперся в спальне и никого не хочет видеть, – шепнула ему сестра. Тедди постучал. – Могу я тебя обнять? Никола пробормотал что-то вроде «после, после, а то сдохну с похмелюги». Линда предложила погулять – пусть парень проспится. Они пошли по набережной. К лодочной гавани. Мусорные корзины переполнены – выпускные праздники в гимназиях. – Тедди, извини меня, в последний раз я… ты помнишь, я сказала, что единственное, чего хочу, – чтобы Никола не был похож на тебя. – Ладно, все в порядке. Не мечи икру. – Я мечу икру из-за него. Я не выдержу, если он опять туда загремит.