Нед дернул Ролло за плащ, оторвал юношу от Марджери и как следует пихнул. Тот отлетел на дальний край площадки. В этот миг Нед увидел Барта Ширинга, поднимавшегося по мраморной лестнице. Ролло восстановил равновесие, подступил к Неду и помахал у того перед носом пальцем: – Теперь моя очередь! И ударил. Он метил в пах, но Нед успел сделать шаг вперед и принять удар бедром. Было больно, но, охваченный яростью, он едва заметил эту боль. Юноша замахнулся, врезал Ролло кулаком по лицу, другим кулаком в грудь – раз, другой, третий, пятый… Ролло попятился, попытался защититься. Он был выше, руки у него были длиннее, зато Нед разозлился куда сильнее. Юноша услышал крик Марджери: – Стойте! Ну стойте же! Нед погнал было Ролло через площадку, но тут вдруг его схватили сзади. Ну конечно, Барт! Руки Неда оказались прижатыми к бокам, будто их привязали веревкой; Барт был намного больше и сильнее Неда с Ролло. Юноша отчаянно задергался, но высвободиться не смог, как ни старался, а затем внезапно сообразил, что его сейчас изобьют до полусмерти. Барт держал Неда, а Ролло принялся его вразумлять. Нед пробовал уворачиваться, но Барт не ослаблял хватки, а Ролло бил по лицу, по животу и в пах, снова и снова, снова и снова. Барт громко хохотал. Марджери визжала и пыталась остановить своего брата, но не могла с ним справиться – верзила Ролло был для нее слишком велик. Вскоре Барт утомился этим развлечением и перестал смеяться. Он оттолкнул Неда, и юноша повалился на пол. Он хотел было встать, но понял, что не может этого сделать. Один глаз целиком заплыл, но вторым он увидел, как Ролло и Барт подхватили Марджери под руки и ведут девушку вниз по лестнице. Нед закашлялся, выплюнул кровь. Вместе с кровью вылетел зуб. Юноша какое-то время разглядывал этот зуб на полу своим зрячим глазом. Потом его стошнило. Болело везде. Он снова попытался встать, но ноги не слушались. Тогда он улегся спиной на холодный мрамор и стал ждать, когда боль немного утихнет. – Черт, – пробормотал он. – Черт! Черт! 3 – Где ты была? – накинулась леди Джейн на Марджери, едва Ролло привел сестру домой. – Ролло избивал Неда, а Барт его держал! – крикнула в ответ Марджери. – Ты хуже зверя, подлец! – Успокойся, – велела мать. – Да ты погляди на Ролло, как он на свои кулаки пялится! Гордишься собой, что ли?! – Горжусь, – подтвердил Ролло. – Я сделал то, что давно надо было сделать. – Знал ведь, что одному тебе с Недом не справиться. – Девушка ткнула пальцем в Барта, который вошел в дом следом за Ролло. – И позвал его! – Это не важно, – бросила леди Джейн. – Тут кое-кто хочет видеть тебя. – А я никого видеть не хочу! – отрезала Марджери. У нее было одно желание – запереться в собственной комнате. – Не спорь, девочка, – холодно осадила мать. – Идем со мной. Решимость и гнев как-то мгновенно остыли. У Марджери на глазах избили юношу, которого она любила, и это была ее вина, его избили из-за ее любви. Она ощущала себя совершенно беспомощной, неспособной принимать правильные решения, а потому просто пожала плечами и последовала за матерью. Леди Джейн направилась в свой «закуток», из которого правила домом и повелевала слугами и домочадцами. Обстановка была скромной – жесткие стулья, письменный стол и prie-dieu. На столе выстроились в ряд фигурки святых, вырезанные из слоновой кости. На одном из стульев восседал епископ Кингсбриджа, худой и старый. Джулиусу было, должно быть, не меньше шестидесяти пяти, однако он сохранил резкость и прыткость движений, свойственную молодым. Из-за отсутствия волос на голове его лицо всегда казалось Марджери похожим на череп. Бледно-голубые глаза глядели зорко и настороженно. Марджери испугалась. Что могло понадобиться епископу от нее? – Епископ хочет кое-что тебе сказать, – пояснила леди Джейн. – Присядь, Марджери, – попросил Джулиус. Девушка послушно села. – Я знаю тебя с самого рождения, – начал епископ. – Тебя растили в христианской вере, доброй католичкой. Твои родители могут тобою гордиться. Марджери молчала. Слезы застилали глаза. Она словно наяву видела, как Ролло колошматит Неда, как заливается кровью любимое лицо… – Ты молишься, ходишь к мессе, исповедуешься раз в год, как положено. Господь тебе благоволит. Наверное. Все остальное в жизни шло наперекосяк – братец плевался от ненависти, родители оказались злыми и жестокими, ее ожидало замужество за типом хуже подзаборного пса, – зато перед Богом она всяко была чиста. Это утешало – хоть немного, но утешало. – И все же, – продолжал епископ – ты словно вдруг позабыла те добродетели, в коих тебя наставляли. Марджери сосредоточилась. – Ничего подобного, – возмутилась она. – Будешь говорить, когда епископ спросит, а не когда вздумается, – оборвала мать. – Поняла, непокорное дитя? Джулиус примирительно улыбнулся. – Ничего страшного, леди Джейн. Я понимаю, что Марджери расстроена. Девушка недоуменно смотрела на епископа. Он – земное воплощение Христа[19], достойный пастырь и защитник христианской веры. В чем он ее обвиняет? – Похоже, ты запамятовала четвертую заповедь, – объяснил Джулиус. Марджери неожиданно для самой себя устыдилась. Она догадалась, о чем речь. Девушка потупилась. – Какова четвертая заповедь, Марджери? – Почитай отца твоего и мать твою[20], – пробормотала она. – Громче, пожалуйста, и почетче. Марджери вскинула голову, но не смогла заставить себя встретиться взглядом с епископом. – Почитай отца твоего и мать твою. Джулиус кивнул. – А ты недавно ослушалась своих родителей, не так ли? Марджери покорно промолчала. – Разве ты не нарушила тем самым свой долг пред Господом? – Простите, – прошептала она, чувствуя, что вот-вот расплачется. – Раскаяться мало, Марджери. Нужно доказать раскаяние делом. – Что я должна сделать? – Перестань грешить. Тебе надлежит повиноваться. Она наконец-то отважилась посмотреть епископу в глаза. – Повиноваться? – Этого хочет Господь. – Правда? – Конечно, правда. Джулиус был епископом. Кому, как не ему, ведать, чего хочет Всевышний? Раз он говорит, что правда, значит, так и есть. Марджери снова уставилась в пол. – Прошу тебя, поговори со своим отцом, – сказал епископ. – Зачем? – Ты должна с ним поговорить. Не сомневаюсь, ты знаешь, что тебе нужно ему сказать. Я прав? Слова не шли с языка, и Марджери лишь молча кивнула.