Женя была в хорошем настроении, и я в лицах рассказывал ей о побеге Алекса в ресторане. Она слушала нетерпеливо, подгибая ноги. Мы вошли в такой раж, что стали придумывать план сведения маман и Макса. Когда я ей рассказал про Макса, она тоже согласилась, что маме именно такой чел и нужен. Я мечтал, чтобы мама наконец-то оторвалась от своей редакции, мартини, белой софы и отправилась с Максом поиграть в города. Еще мне нравилось, с каким азартом Женя отнеслась ко всему этому. Я просто не мог поверить, что я не один плыву в лодке и что кроме весел здесь есть еще один пассажир, который помогает держать равновесие. И если будет шторм, то его вдвоем будет не так страшно переживать. Да, я боюсь штормов, зато я не боюсь грозы. Мы решили, что нужно чаще приглашать Макса в гости, устраивать совместные вылазки на природу или культпоходы во всякие такие интересные места, где будут мама и Макс. Я даже вспомнил, как Макс однажды пригласил маму кататься на мотоцикле, но она отказалась. Надо еще избавить ее от влияния Нателл. Сама кудахчет, как курица, и курятник вокруг себя собирает. Я не хочу, чтобы мама превратилась в такую же кенгурятиху с ковриком для йоги в одной руке и ведром майонеза – в другой. Когда наш ажиотаж немного поутих и мы уже стали валяться и маяться дурью на ковре, я попросил Женю еще немного рассказать о себе. Иногда она могла долго рассказывать, но иногда всерьез замыкалась, и меня это пугало. Я понимал, что всё это из-за того случая в детстве, и хотел ей хоть как-то помочь. Тогда Женя решила показать мне свои школьные дневники. Таких записей я еще ни у кого не видел. «Отказалась идти к зубному и заплакала». «Молчит, когда ее спрашивают на уроке». «Приглашаем родителей в школу, так как Женя не разговаривает с одноклассниками». «Отказывается садиться за парту с мальчиком». И тому подобное. Лицо у Жени было грустное. Я чувствовал, как она следит за моим выражением лица, когда я всё это читал. Я обнял ее, но мне стало еще страшнее. У меня снова стали появляться мысли, нужно ли всё это продолжать, но я даже не мог перестать ее обнимать, какое там не продолжать. – Ну вот, теперь ты почти всё знаешь обо мне, – тихо сказала Женя, лежа у меня на коленях. – Понимаешь, я решила, что если я кого-то полюблю, то буду всё сразу о себе рассказывать. У меня уже было так, когда вот из-за этих моих проблем с общением я расставалась с бойфрендами. Не то чтобы я казалась им какой-то дефективной, просто им не хватало терпения. А я по-другому не могу. Она гладила мои колени, а я думал, кто мог посметь ее обидеть хоть как-то. Я бы морду ему набил, хотя еще ни разу этого не делал. Даже хотел спросить о ее прошлых отношениях, но решил, что когда-нибудь она сама мне всё расскажет. – Знаешь, Саш, мне иногда кажется, что это ты старше меня, – улыбнулась она. – Почему? – Не знаю. Ты так хорошо всё объясняешь, столько знаешь. Мне, например, нравится, когда ты мне про мотоциклы что-то объясняешь или какую-нибудь такую фигню. Вот это Женя выдала. Наверное, она слишком сильно меня полюбила. Она даже не представляет, как я боюсь ее спугнуть каждым движением. Мы стали рассматривать друг друга. Я уже давно заметил маленький шрам на ее верхней губе. Это ее любимый кот рассек губу. Мне всё время хотелось целовать этот шрам. Он едва заметен, но делает лицо каким-то необычным. Это как метка, что с ней надо быть осторожней. Как на коробку с вазами ставят маркировку, чтобы не разбить. Так и ей поставили шрам, чтобы было видно, что она очень хрупкая. Я показал ей шов на ноге, который оставался от падения с велосипеда. Получался какой-то парад изъянов, но почему-то рассказывать о них было не страшно и не стыдно. В какой-то момент мы дошли до состояния азарта, как будто хотели показать, у кого из нас сильнее увечья. Мой шрам был не такой красивый, как на ее губе, и к тому же большой. Но она его целовала. Я еле сдерживал слезы. Никто еще не целовал мои шрамы. Мне казалось, что мое сердце целуют изнутри. Даже голова закружилась. Это не было какое-то возбуждение. Это было больше. Чем-то напоминало детскую игру рельсы-шпалы, но в сто раз сильнее. Я помню, еще в детстве, когда медсестра делала мне какой-то укол и протирала кожу ваткой со спиртом, мне это очень нравилось. Я всегда ждал этого момента. Губы Жени были лучше и теплее ватки со спиртом в миллионы раз. Женя раскрыла ладонь правой руки и показала маленький шрамик в середине. – Я просто тебе раньше не показывала, – улыбнулась она. – Стеснялась. Я сразу вспомнил, что и правда ее правая рука от меня постоянно ускользала. Вот в чем дело, оказывается. В детстве она засунула карандаш в розетку, и руку сильно шарахнуло. Даже дырка была, и она помнит, как ее руку с дыркой подставили под струю холодной воды. Теперь уже ничего не болело, а шрам остался. Еще одна отметка для внимательных. Теперь была моя очередь показать какую-нибудь свою уродинку. Я поднял майку в районе левого плеча и показал Жене небольшой ожог. Как-то мы c Максом что-то варили на кухне. Я сидел у стола, а он стоял надо мной с кастрюлей и пролил кипяток прямо на плечо. Врач сказал, что ожог со временем пройдет, но он так и не прошел. Уменьшился в размерах, возмужал, но не прошел. – А он тебя не портит, – улыбнулась Женя и погладила пятно на моем левом плече. Потом мы решили рассказать друг другу наши страхи. Оказывается, Женя боится, когда видит на улице мужика с мешком. В детстве подруга рассказала ей историю, как ее похитил мужик, спрятал в большой мешок и она спаслась только потому, что в мешке завалялись ножницы и она прорезала дыру. Жене стал с тех пор сниться такой повторяющийся сон. Еще ей всё время снилось, что она летит в незнакомую страну без денег. Она призналась, что боится грозы и молнии. Она боится, когда ей проверяют горло палочкой, потому что ее сразу тошнит. Боится, что, если родит, растолстеет. Боится выкидывать мусор, потому что ей кажется, что, когда она зайдет в мусорку, ее запрут с внешней стороны. Боится, что кто-то напрыгнет на нее из-за угла. Одна из причин, по которой она стала спать на матрасе на полу, – ее страх, что, если ляжешь на кровать, из-под нее вылезет рука и схватит за ногу. Она боялась насекомых, особенно тех, у которых много ножек. И других существ с ножками она тоже боялась: вдруг, пока она спит, паук заползет в ухо или нос. Она боялась смотреть из окна высоких этажей, начиная уже с девятого. Женя боялась сдавать кровь из пальца и из вены и всё время просила, чтобы медсестра заранее приготовила для нее нашатырь. Я решил тоже не отставать. До мешка и двухвосток мне, конечно, было далеко, но кое-что и меня пугало. Я боялся, что меня могут похитить инопланетяне и стереть мне мозг. Наверное, я сериала про Скалли и Малдера в детстве пересмотрел. Я боялся, что ко мне в окно кто-то ночью заглянет, хотя всё время жил на высоких этажах. Иногда я воображал самые страшные лица, но часто это были какие-то непонятные существа зеленого цвета с большими глазами навыкате. Иногда они напоминали персонажа картины «Крик» Мунка. Я боялся свиных голов на мясных рынках. Мне казалось, что они могут ожить и отомстить людям. Когда мы с мамой в детстве ходили на рынок, я никогда не заходил в мясной отдел, а всё время ждал ее на улице и не понимал, как мама может ходить среди этих морщинистых отрубленных голов и еще что-то выбирать. А запах там был просто ужасный. Я боялся, что у меня отключат интернет. Мне и в шестнадцать лет иногда страшно, когда я ночью лежу в тишине и слышу, как лифт в подъезде останавливается на моем этаже. Когда он едет, я только и думаю: пожалуйста, небо, не на моем этаже! Боялся, что мама так и не найдет себе любимого. Боялся собак. Еще я боялся, что кто-то может подойти со спины и ударить меня, поэтому я часто оглядывался, когда гулял. В детстве я боялся, что я не родной ребенок. Объявятся какие-то настоящие злые родители-алкоголики и заберут меня у мамы. Теперь я боюсь, что не смогу до конца быть с Женей и предам ее доверие, но этого я ей не сказал. – Психологи сейчас бы поржали над нами, – не унималась Женя. Мне очень захотелось нарисовать Женю. Такую, какая она есть, со шрамами. Я даже подумал, что, если не нарисую, сойду с ума. Надо было всё это выплеснуть на бумагу. Всё, что я сейчас увидел и услышал, настолько меня переполняло, что я мог взорваться. Она даже не боялась передо мной раздеваться. Мне было очень сложно сосредоточиться, но я впал в какой-то транс и усадил ее в такую позу, чтобы были видны ее эти два шрама. Я рисовал не ее. Я рисовал все шрамы мира. Всю любовь мира. Всё счастье мира сейчас было на моем листе. Я бы не продал его ни с каких аукционов. Женька ни капельки не устала сидеть неподвижно, как будто она была для этого создана. Она привыкла молчать, а молчание и неподвижность – это почти одно и то же. Сохраняется какая-то внутренняя сила, которая и держит в одном состоянии. Это была не любовь, не дружба, а что-то такое, когда ты хочешь, чтобы это никогда не прошло. От любви можно задохнуться. От дружбы можно разочароваться в людях. Если бы Женя бросила меня через месяц, я бы всё равно был расплывчато счастлив. Как тот цветок, который распускается на закате и цветет одну ночь. Когда я закончил, она кинулась смотреть. Несколько секунд рассматривала рисунок, ее глаза плавно лазили по бумаге, а я следил за ними. Потом заплакала и обняла меня. – Я тебя люблю, – услышал я всхлипывание в районе плеча. Когда я вернулся наутро домой, маман уже не спала и делала кофе. Мне так нравится, как она делает кофе. Иногда мне даже кажется, что это единственная вещь, которая доставляет ей удовольствие. Хотя нет. Есть еще мартини и сериал про какого-то мужика, который обличает врущих людей. – А, – шутливо проворчала она. – Блудный сын вернулся. Нашел себе молоденькую, старая мать уже не нужна. Эх, видел бы тебя дед! – А дед – что? Тоже заводил себе молоденьких старушек тайком от бабушки? – обнял я маму и подставил чашку для кофе. – Уж не знаю насчет старушек. Но когда он по утрам возвращался не пойми откуда, у него было точно такое же лицо, как у тебя сейчас. – Что вы с отцом решили? – А мы что-то должны были решить? – Ну, вы теперь хоть не рычите друг на друга? – Слишком много чести ему. Рычать я еще буду. Так, поговорили и разошлись. А вот за Алекса тебе надо взбучку сделать. – Мам, ну ты же видела, как он сбежал, поджав хвост. Он же размазня, разве нет? – Может, ты и прав. Знаешь, честно говоря, мне все эти проверочные свидания кажутся уже бессмысленными. – Вот и я про то. Давно пора сказать Нателл, чтобы она не мучила тебя своими мужиками. Если это лучшее, как она говорит, то представляю, какие там у нее остальные знакомые. Мама взяла свою чашку и переместилась в кресло. Ноги она положила на журнальный столик. – Звонила тетя Таня. Говорит, они с Ромой разводятся, – было заметно, что мама очень переживает за брата и его семью. – Да-а-а. Что тут скажешь. Я до сих пор в шоке. – И я. Если такие люди разводятся, то чего говорить о нас. – О нас – это о ком? О лузерах? – сказал я, садясь в кресло рядом с маман, и мы засмеялись. – Мам, я хочу тебя познакомить с Женей. – О нет. У вас всё так серьезно? Значит, свою мать ты бросишь раньше, чем она того ждала, – маман достала сигарету.