За несколько лет я сделал в сарае несколько усовершенствований. Я добавил еще один изоляционный слой и обил стены гипсокартоном и гофрированным железом с внешней стороны. Три года назад я обнаружил, что Линди проскребла себе ход в стене за холодильником. Она успела отодрать несколько коробок от яиц, которые обеспечивали звуконепроницаемость, и я застал ее прямо за этим делом. Я не наказал Линди. Я удерживал ее в объятиях, пока ее рыдания не утихли, и отпустил. Я был не как мой отец. Ни одного звука не могло донестись отсюда, и Линди тоже не слышала ничего из внешнего мира. Это была ее последняя попытка. Она сдалась. Между нами установились менее напряженные отношения. Она перестала спрашивать, зачем я удерживаю ее и когда отпущу. Она перестала со мной драться. Ужинали мы в основном вдвоем, в сарае. Иногда Линди сидела рядом со мной на новом диване, но мы не касались друг друга. Я рассказал ей все: про детство в Ирландии, сестру, мать и наш побег в Новую Зеландию. Она сочувственно мычала, но потом неожиданно сказала: – Может, и сюда залезет грабитель? Лучше бы я ей ничего не говорил. Я часто выпускал ее на улицу летом и чуть меньше зимой – чтобы она могла увидеть солнце, подышать свежим воздухом и размяться. Я даже водил ее на горячие источники и озеро за домом. За все время, что мы жили здесь, я не видел там ни души. Я не осмелился купить ей купальник, но у нее были шорты, футболки и куртки. Она жаловалась, что не может плавать с цепью, но я придерживал ее, чтобы Линди было удобнее. Я пытался не смотреть на ее тело, когда она выходила из воды, но невозможно было не заметить ее стройную фигуру и соски, торчащие на груди. Потом мы лежали на камнях и устраивали пикники. И все же я не трогал ее. А потом, однажды ночью, посреди зимы 1990 года, мы вместе сидели на диване и смотрели фильм ужасов, и когда появился убийца с топором, Линди зарылась лицом мне в плечо. Я инстинктивно приобнял ее и аккуратно прижал к себе. Она подняла на меня глаза, и я вгляделся в ее безупречное лицо. Она потянулась ко мне и нежно поцеловала в губы. Я поцеловал Линди в ответ. Мой первый поцелуй. Она подалась вперед и оказалась прямо напротив меня, и не остановила меня, когда я провел рукой по ее спине. Не остановила меня, когда я положил руку ей на шею. Она еще раз уткнулась носом в мое плечо и снова поцеловала в губы, ее язык нашел мой, и я почувствовал, что твердею. Она тоже это почувствовала и сразу же отшатнулась. – Мы… Я не могу… – произнесла она. – Твой отец… – Я совсем на него не похож. – Я знаю. Я никогда не целовала его. То есть… он заставлял меня, но это было… не так. Мы снова страстно поцеловались. Наши рты слились в идеальном единстве. А потом я отстранился. – Спокойной ночи, Линди. – Но… – Я люблю тебя, – сказал я, запирая за собой дверь. Это заняло целых шесть лет, но к 1996 году я был уверен, что она любит меня. На 99 процентов. Когда мы консумировали наши отношения в 1992-м, мне было двадцать пять, а ей двадцать четыре. Мой отец чудовищно ее травмировал, и поэтому я позволил ей задавать темп. Хоть все и продвигалось очень медленно, она постепенно осознавала, что я никогда не смогу и не посмею обидеть ее, но и не смогу отпустить. Она доверила мне свою жизнь. Я доверил ей свою. Когда мы были дома, я снимал цепь. Но по-прежнему запирал дверь, когда уходил. А когда мы ходили к источникам, я использовал веревку вместо цепи. Кажется, Линди больше не возражала. Часть меня верила, что, если я отпущу ее, она не убежит. Но одного процента уверенности все же не хватало. Когда я не был на работе, мы все время проводили вместе. Я практически переехал к ней в сарай, и только иногда заходил домой, чтобы переодеться и принять душ, и еще иногда там готовил и приносил еду Линди. Я размышлял о всех практических преимуществах ее переезда в дом, но это было слишком рискованно. Ко мне периодически заходили то парень, ремонтировавший бойлер, то механик, то назойливый кредитор. Дела шли плохо. Магазин в городе вытеснил большой сетевой супермаркет, который покупал овощи у крупного центрального поставщика. Мне пришлось отказаться от аренды собственного помещения. Единственной моей торговой точкой стал рынок выходного дня. Я заключил сделку с местной больницей, чтобы покрывать их потребность в овощах и фруктах, но больница была небольшая, и ради контракта пришлось пойти на такие уступки, что я практически ушел в ноль. Линди мне помогала. Она стала вязать шарфы и шапки после того, как увидела в журнале рекламу каталога шерсти, из которого я начал заказывать все необходимое. Она украшала концы шарфов треугольниками или кисточками, а к шапкам пришивала уши, какие я носил в детстве. Я продавал их с прилавка вместе с собственными продуктами. Зимой я больше выручал за ее товар, чем за свой. Я настаивал на контрацепции. Линди отчаянно хотела ребенка, но это создало бы кучу проблем, а у нас и так едва хватало денег, чтобы оплачивать счета. Мы не могли позволить себе ребенка. К тому же что мне с ним делать? Взять его к себе в дом и растить так же, как растили меня, или оставить его в сарае с Линди? Там нам троим места не хватит. А что, если ребенка она станет любить больше, чем меня? Я настаивал на презервативах, и она в итоге согласилась. Я никогда ни к чему ее не принуждал и не давил. Я не стал подмешивать ей таблетки. Я думал об этом, но все равно не смог бы их достать и хотел, чтобы наши отношения были честными и открытыми. Когда четыре года спустя, в 1996 году, она сказала, что беременна, это застало меня врасплох. У нее два месяца не было месячных. Я этого не заметил. Это был единственный раз, когда я на нее разозлился. Она проткнула презерватив булавкой? Или сохранила использованный и каким-то образом сама себя осеменила? Линди клялась, что нет. – Наверное, презерватив порвался. Такое случается. Я читала об этом. – Мы не можем позволить себе ребенка, Линди, и ты это знаешь. – Я буду экономить на всем. Я могу вязать еще много всего другого. Свитера, пальто. Я буду работать в два раза быстрее. Я обещаю, у нас все получится, правда получится! – Но ее мольбы были ни к чему. Она уже ждала ребенка, и я никак не мог остановить это, не причинив ей вреда. Две недели я мучился мыслями о том, как мы будем справляться. Я наблюдал, как раздувается живот Линди, а ее возбуждение растет вместе с ним. Она знала, что не поедет в роддом, но постоянно приводила в пример меня. – Твоя мать два раза родила самостоятельно. Если она смогла это сделать, смогу и я. Я ездил в Окленд, чтобы купить книги о беременности и родах. Мы оба изучили их от корки до корки. Я заказал несколько медицинских учебников по акушерству. Больше всего я боялся, что Линди умрет при родах. Я изо всех сил притворялся, что радуюсь происходящему, а Линди, полагаю, изо всех старалась верить мне. Она не переставая фантазировала, то решая, что у нее будет девочка, то с уверенностью утверждая, что мальчик. Она говорила о том дне, когда мы сможем взять ребенка с собой на горячие источники, и о стишках, которые будем с ним или с ней разучивать. С каждым днем мою грудь все сильнее стискивала боль. В конце августа 1996 года у Линди начались схватки. Воды удачно отошли в душе. Я старался быть рядом с ней каждую свободную минуту. Я очень боялся возможных последствий, если ей придется справляться в одиночку. Когда я зашел в сарай и увидел ее на кровати на четвереньках, то сразу понял, что происходит. Я пытался блокировать воспоминания о схватках моей матери в той грязной комнате двадцать два года назад. Тогда я был слишком мал, чтобы понимать происходящее. Но теперь я был готов. У меня при себе уже имелся саквояж с инструментами. Я все стерилизовал специальной жидкостью и расстелил на кровати, где пыхтела и тужилась Линди, пластиковое покрывало. Время от времени она переворачивалась на спину, но так было еще больнее. Она как будто никак не могла найти положение, в котором ей удобно. Наконец она улеглась на бок, пока ее не накрыла очередная волна боли и все ее тело не покрылось потной пленкой. – Это же нормально, Стиви? Все же нормально? Я пытался убедить ее, что так и есть. Через семь часов, когда на этот поздний летний вечер спустилась тьма, Линди напряглась последний раз и издала такой крик, подобного которому я не слышал никогда в жизни, а их я наслушался достаточно. Она вытолкнула из себя головку ребенка. Я запустил в нее свои руки, мне удалось ухватить крохотные плечи ребенка, и тут младенец целиком выскользнул на пластиковое покрывало. Идеальная девочка. Она была покрыта пленкой почти что фиолетовой слизи. Я этого ожидал, или думал, что ожидал, но ничто не может подготовить тебя к реальности. Линди почти бредила от боли, страха и радости и потянулась к ребенку. – Она дышит? Она дышит? Я не мог понять. Она корчилась и извивалась в моих руках. Я хотел вытереть ее начисто, но Линди жадно потянулась к своей дочери. Ровно в тот момент, когда я положил маленькую девочку Линди на грудь, ее крохотный рот открылся, и она запищала, словно котенок. Меня переполняли изумление и восторг. Я перерезал пуповину стерилизованными ножницами. Мы с Линди плакали. Ее тело еще несколько раз сотрясли схватки, и с последним усилием вышла плацента. Я сделал ей чая и начал прибирать кровавые следы. Я помог Линди дойти до душа, и там мы вместе с ней обмыли нашу дочь в большом тазике с водой. Линди я тоже помыл, очень аккуратно. Она выбилась из сил. Я дождался, пока Линди и ребенок уснут, а потом взял крохотную девочку из рук матери и выскользнул из сарая, тихо закрыв за собой дверь. Уже миновала полночь. Я отнес ее в дом, плотно запеленал в одеяла, которые купил в комиссионном магазине в Окленде, и положил в деревянный ящик, щедро застеленный старыми газетами. Я отнес ящик в машину, положил его в изножье пассажирского сиденья, где никто никогда не сидел, и поехал в Окленд. Она даже не шелохнулась. Часть третья Глава 47 Салли В деревне все вернулось на круги своя. Теперь у меня была идеальная работа. На выходных я ездила в «Фарнли Манор» и играла на фортепьяно. А иногда и в будни, когда там проходили свадьбы. Еще мне предоставили безлимитный доступ к чаю, кофе, канапе и выпечке во время обеденных перерывов. Я и мечтать не могла о лучшем. К середине ноября на моем банковском счете оказалось два миллиона фунтов с продажи дома Конора Гири. Без налогов могло бы быть и три. Джефф Баррингтон уговаривал меня обратиться за финансовой консультацией, чтобы куда-нибудь эффективно вложить эти деньги, но они казались мне грязными. Я сделала большое анонимное пожертвование в благотворительный фонд для бездомных Стеллы и в фонд для молодых людей с отклонениями, в котором участвовала тетя Кристин. Остальное решила оставить на своем счете, пока не решу, как лучше распорядиться этими средствами. Марку оказалось непросто заново обосноваться в деревне. Несмотря на мои заверения, и Марта, и Анджела смотрели на него с подозрением. Тина была шокирована, когда привела его на нашу очередную встречу, но, когда я все объяснила, обещала помочь нам обоим. На первом сеансе Марк очень много плакал. Это меня сильно напрягало, так что мы вместе решили, что нам с Марком лучше пока походить отдельно, прежде чем снова устраивать семейную терапию. Разумеется, Марк был ужасно расстроен, особенно когда я передала ему все документы и он впервые увидел фотографии своей истощенной, беззубой сестры. Тина сказала, мне нужно быть с ним честной, но дать ему время разобраться с собственными эмоциями. Она предупредила, что он может разозлиться. Но я это и так знала, и я это понимала. Ему понравился мой новый дом, и вскоре он стал там самым частым гостем. Моя жизнь была прекрасна до того момента, как мне позвонила миссис Салливан с почты. В тот самый день, 28 ноября, я закрыла сделку по продаже дома. – Салли, – обратилась она ко мне, по-прежнему крича. Она так и не поняла, что у меня не было проблем со слухом. – В сортировочное отделение в Этлоне попало письмо для Мэри Нортон на твой старый адрес. Они оставили его мне. Мне его занести? Я сразу же накинула пальто и отправилась на почту за углом. Я взяла письмо у миссис Салливан парой щипцов. – Это может быть уликой, – объяснила я. – Полиция, возможно, захочет взять у вас отпечатки пальцев. Это ее развеселило. – Ох, Салли, ты такая смешная. Мы что, сейчас играем в «C.S.I.: Место преступления – Каррикшиди»? – Она разразилась хохотом. Когда миссис Салливан увидела, что я не улыбаюсь, она принялась громко объяснять: – Это программа по телевизору, Салли. Про следователей. – Спасибо, миссис Салливан, я знаю общую канву. Я ушла, так и не улыбнувшись. Почерк был мне уже знаком. Это был «С». И на письме стояла ирландская марка. Когда я пришла домой, то сразу позвонила Марку. Было всего четыре часа, но он сказал, что сейчас же приедет. Мы вместе осмотрели конверт. Он был толще, чем предыдущие. Я подумала, не стоит ли нам сначала позвонить в полицию, но мы оба не могли ждать. Марк принес с собой хирургические перчатки с завода. Он аккуратно открыл конверт, а я достала письмо. Вместе с ним выпала маленькая коробочка, а потом коробочка побольше с надписью: «НАБОР АКТИВАЦИИ ДНК». Дорогая Мэри! Мое имя при рождении – Питер Гири, и, хотя мое рождение не было зарегистрировано ни в Ирландии, ни где-то еще, родился я здесь. Моя мать – Дениз Нортон, отец – Конор Гири. Я твой брат. Я родился на шесть лет раньше, чем ты, в доме в Киллини. Наш отец забрал меня у Дениз, когда я приучился к туалету. Мне не было дозволено видеться с ней или с тобой, хотя моя спальня находилась по соседству с вами в пристройке нашего отца. Когда я стал старше, мне разрешили ходить в другие части дома. Тебя и нашу мать держали под замком. В молодые годы я не видел других людей – только на страницах отцовских газет, а потом по телевизору. У меня нет никаких воспоминаний о матери до шести лет, когда я провел вместе с ней в той комнате два ужасных дня. Теперь я понимаю, насколько с ней бесчеловечно обращались и как истязали. Она тогда была беременна тобой и до смерти напугала меня. Не буду сейчас вдаваться в детали, потому что не хочу тебя расстраивать. Я знаю, что ты родилась на следующий день после того, как я покинул ту комнату, но я больше ни разу тебя не видел, кроме последнего дня, когда отец сбежал, захватив меня с собой. Ты этого не помнишь? Тебе, наверное, было лет пять. Я не понимаю, почему никто не искал меня. Я понимаю, что нас разлучили, но верю, что мать скучала по мне, во всяком случае, до твоего рождения. Неужели она просто забыла меня? В Лондоне отцу удалось добыть нам фальшивые паспорта, и мы уехали в Новую Зеландию. Моя жизнь там была очень тяжелой. Я обучался дома, и даже после этого отец долгие годы держал меня в изоляции. Но хорошая новость для нас обоих заключается в том, что он уже давно мертв. Больше он не угрожает никому из нас. И все же я не чувствую себя свободным от него. Отец отравил и разрушил мою жизнь. Только благодаря наступлению эпохи интернета я смог что-то узнать о нем, о тебе и о матери. Наконец я узнал, что она умерла. Когда ты попала во все заголовки, собственноручно избавившись от останков приемного отца два года назад, я начал выяснять, где ты была и что с тобой происходило. Более ранние сообщения утверждали, что тебя удочерили в Англии. Когда впоследствии в газетах написали, что ты не убивала мистера Даймонда и была «нейроатипична», я подумал, что ты, возможно, такая же, как я. Поэтому я и послал тебе Тоби. Я подумал, с ним тебе станет легче пройти через сложный период. Мне даже в голову не приходило, что, если я отправлю тебе медведя, это приведет к поискам нашего отца в Новой Зеландии. Я вообще все плохо продумал, но, похоже, ты решила, что это он отправил его тебе, чтобы помучить. Полиция отследила и допросила меня, но я решил соврать и все отрицать. Я был трусом. Мне очень стыдно, но я не хотел быть втянутым в публичный скандал. Я показал полиции поддельный паспорт отца. Думаю, они не очень внимательно отнеслись к этому расследованию, потому что больше не возвращались. К тому же они все равно не искали человека, у которого был сын. Этого я не понимаю. Они как будто и не знали, что у нашего отца был сын? В этом году я понял, что ты, наверное, не знаешь настоящую дату своего рождения, так что послал тебе открытку, но я не знал, как раскрыть тебе тайну своей личности и стоит ли это делать. Надеюсь, мое существование тебя лишь удивило, но не шокировало. Или, может, ты всегда знала обо мне?