– Извини. Я забыла, что ты знал ее. Она была твоей старшей сестрой. Хотелось бы и мне ее помнить. – И за это мы тоже можем поблагодарить Тома Даймонда, – произнес Марк желчным тоном. – Он делал все, что мог и что считал лучшим для меня. – Мне уже надоело, что все вокруг плохо говорят об отце. Может, он и не делал, что на самом деле следовало, но все это было из лучших побуждений. У меня была масса времени, чтобы поставить себя на его место и как следует подумать, как бы себя повела я. Тина помогла мне это увидеть. Я простила его. Мы не можем изменить прошлое, – наконец выдала я. – Я не могу понять только одно, – произнес Марк. – Если все это время Питер знал о тебе и Дениз, если он помнил все, что говорил и делал Конор Гири, почему он так и не пошел в полицию? Страх перед публичностью довольно паршивое оправдание за покрывательство педофила, особенно после его смерти. – Мне это понятно, Марк. Я могла быть такой же, как он. Он не сделал ничего плохого. Почему он должен ассоциироваться со своим – с нашим – психопатом-отцом? Я проигнорировала его пораженный взгляд. Глава 48 Питер, 2012 Линди пять лет не могла простить, что я унес ребенка. Она назвала ее Вандой. Во время беременности я делал вид, будто поддерживаю ее. Я думал, будет проще оставить ее с ее фантазиями. Они делали ее такой счастливой. Я оставил коробку с ребенком у главных ворот собора Св. Патрика в Окленде посреди ночи. Было холодно. Я надеялся, девочка выживет, и покрепче укутал ее в одеяла. Когда я уходил, то услышал, как она начала хныкать. Я не убавил шаг и продолжил идти по пустынной улице, пока не сел в машину и не ухал домой. Линди была в дикой истерике, когда я вернулся. Сначала она думала, что я увез ребенка в больницу, потому что с ней что-то случилось. Я ничего ей не сказал. За последующие годы Линди так часто нападала на меня, что мне пришлось вернуть кандалы. Она пыряла меня вязальными спицами, ножами и ножницами, изуродовала мне руку смесью сахара и кипятка, пыталась задушить меня самодельной удавкой. Я дважды попадал в неотложку в больнице. Сотрудники были убеждены, что я просто дерусь с приятелями. Я их не переубеждал. Одна медсестра угрожала позвонить в полицию, но когда заглянула в мою медицинскую карту и увидела, что я тот самый Стивен Армстронг, который так рано осиротел, то смягчилась и вместо этого прочла лекцию, как плохо связываться с дурными компаниями. Линди злилась долгие годы. Все стало по-старому. Я снова жил в доме и раз в неделю закидывал ей продукты. Но по-прежнему приходил каждый день. Я бессмысленно болтал о событиях из новостей. Она ничего не отвечала. Брошенный ребенок на ступенях собора Св. Патрика стал общенациональной сенсацией, и, благодаря радио и телевидению, я смог следить за развитием истории до того момента, как шесть месяцев спустя ребенка удочерили. Я вздохнул с облегчением. Я понадеялся, что это поможет Линди смириться с нашими обстоятельствами, но, не произнеся ни слова, она ясно дала мне понять, что наши отношения окончены. Вязать для продажи она тоже отказалась, и проблема денег встала еще острее. Мне нужно было заняться чем-нибудь, чтобы прокормиться. Я был умен. Мне стоило бы пойти в колледж, чтобы стать кем-то. Я прочел столько книг в юности и мог сделаться ученым, или врачом, или инженером. Единственной причиной, по которой этого не произошло, была Линди. Я не хотел ее оставлять. Так что я стал огородником, и теперь мы жили впроголодь. Я по-прежнему не мог ее отпустить. Я держался за надежду, что когда-нибудь она меня простит. Я записался в компьютерный класс в местном общественном центре и овладел базовыми навыками. Я получил место младшего менеджера в агентстве по недвижимости. Им нравилось, что я был себе на уме и не задавал никаких вопросов. Но ходить пить с ними пиво по пятницам я не хотел. Через три месяца они решили меня повысить. Это значило увеличение зарплаты, но мне пришлось бы показывать людям дома. Мне не требовалось повышение. Благодаря телевизору я знал, как функционируют нормальные семьи. У меня такой никогда не было, и я не хотел сталкиваться с ними в незнакомых домах. Я решил двигаться дальше и устроился на работу в местный благотворительный фонд по борьбе с раком. В мои обязанности входили в том числе холодные звонки по всему Бей-оф-Пленти с предложением подписаться на ежемесячные взносы. Это у меня получалось плохо. Я совсем не привык разговаривать с людьми, и менеджер заявил, что со стороны звучит так, будто мне наплевать. А нужно уметь задевать струны человеческой души. Оплата шла только с процентов. За первый месяц я заработал меньше, чем в агентстве по недвижимости. Я снова обратился на биржу труда. Один из банков в городе предлагал вакансию. Работа на полный день, заключавшаяся в каталогизации счетов для новой компьютерной системы. Наниматели были впечатлены уровнем моего самообразования. Один из них вспомнил, что о смерти моего отца писали в газетах; он сделал пожертвование в мой фонд. Они обращались со мной как с местечковой знаменитостью: «Вы и есть тот пацан?» Я признался, что предпочитаю держаться особняком и хотел бы работать в одиночестве. Кажется, от этого ответа они пришли в особый восторг. Должность, на которую я претендовал, предполагала небольшое предварительное обучение, сразу после которого я мог приступить к самостоятельной работе. Спустя неделю мне предложили место, на которое я с радостью согласился в сентябре 1999 года. Тренинг по компьютерной системе был выездным и проходил в Веллингтоне. Я никак не мог бы ездить каждый день туда и обратно. Я был вынужден оставить Линди одну. В день перед отъездом я, как всегда, купил ей пару пакетов продуктов, но, когда попытался поговорить с ней, она включила радио на полную громкость, чтобы заглушить мой голос. Этот курс можно было пройти за день. Остальные слушатели в основном оказались моложе, но до них все как будто медленно доходило. Обучиться работе с системой было чрезвычайно просто. К тому же под конец недели нам все равно выдали буклет с объяснением всего процесса. По вечерам мы возвращались в дешевый отель. Девушки ходили вместе ужинать. Некоторые из них каждое утро возвращались с похмелья. Я покупал сэндвичи и съедал их в своем номере под телевизор. Их предложения присоединиться я полностью игнорировал. Одна из преподавательниц курса сказала, что мне, возможно, стоит поработать над социальными навыками, но зато похвалила мой талант к обучению. Для меня оказалось мучением так долго находиться вдали от дома. Хотя я был уверен, что Линди меня ненавидит, мои чувства к ней не угасли. Я часто думал о том выражении экстаза на ее лице, когда я положил ребенка ей на грудь. На меня она так никогда не смотрела. Но она говорила, что любит меня. Пока не появился ребенок, мне этого было достаточно. Я часто думал отпустить ее, а потом исчезнуть, но куда я мог отправиться? У меня не было денег на самолет, хотя я на всякий случай продлил действие паспорта. Когда-то я откладывал деньги для побега, но потом мне пришлось потратить их на оплату счетов. Линди знала мое настоящее имя и всю историю. Она бы рассказала. Я бы провел всю оставшуюся жизнь в тюрьме. Может, в какой-то момент она и правда меня любила, но только не сейчас. За последние годы я очень много раз менял замки на двери сарая. Я знал, что ей никогда не удастся выбраться. Когда пришла пятница и тренинг закончился, я пять часов ехал до Роторуа на полной скорости. Я был дома в полночь и сразу же пошел в сарай. Она лежала на кровати, но тут же села. – Где ты был? – спросила Линди. Лицо у нее было заплаканное, а голос – совсем тихий. – Я пытался сказать тебе в субботу вечером, но ты не хотела слушать. Она разразилась слезами. – Я думала, ты умер. Это было как в тот раз, когда твой отец умер, но я… я скучала по тебе. Я подошел и протянул к ней руки. Она кинулась к моей груди. Несколько следующих недель мы говорили столько, сколько никогда в жизни. Как будто хотели восполнить все годы молчания. – Я так злилась на тебя. Я приняла, что ты отнял мою свободу. Я отказалась от попыток убежать. Я полюбила тебя вопреки собственной воле. Ты всегда был таким добрым и внимательным. Полной противоположностью своего отца. Но потом единственным моим желанием стал ребенок. Я тебя не обманывала, клянусь! Именно поэтому, когда я забеременела, это показалось мне чудом. Я никогда ни о чем тебя не просила – долгие годы. Но ребенок сделал бы нас настоящей семьей. Это существо, которое можно любить безоговорочно. Мне стало больно от этих слов, и я ответил: – Слушай, дети постоянно болеют. Я никак бы не смог отвезти ее в больницу к доктору. Ты бы хотела, чтобы твой ребенок вырос здесь? Вот так? – Я обвел руками ее комнатку без окон. Линди обернулась с совершенно растерянным лицом, и тут я понял, что этот сарай был ее домом гораздо дольше, чем любое другое место. Она жила здесь шестнадцать лет, и после того, как отец умер, она чувствовала себя здесь в безопасности. Ей было тридцать лет. Эта комнатка без окон, по мере сил мной благоустроенная, казалась ей вполне нормальной. Я сразу пожалел, что напомнил, насколько противоестественна эта ситуация. Ее попытки убежать уже никак не были связаны с поиском дома, но только с поиском своего ребенка. Я знал, что удерживать ее взаперти – это неправильно, но она успела забыть об этом. Постепенно мы снова стали близки, пока Линди в итоге не пустила меня обратно в свою постель. Она больше не просила о ребенке, и, как только смог себе это позволить, я сделал вазэктомию: однодневную и относительно безболезненную процедуру. Я снова снял цепь, и Линди была мне безгранично благодарна. Я чувствовал себя монстром. Именно этим словом моя мать обращалась к отцу. Я помнил. На работе я быстро миновал уровень цифровой каталогизации счетов. И написал в головной офис IT-отдела и предложил им несколько усовершенствований по программе, которую они тогда писали, чтобы она стала более удобна для пользователей. Я научился пользоваться другим программным обеспечением и, отклонив предложение стать помощником руководителя IT-отдела в головном офисе банка в Веллингтоне, начал искать другую работу. Я сменил их довольно много – год в маленькой брокерской конторе, два года в страховой компании, но это всегда было недалеко от Роторуа. В 2004 году я стал IT-специалистом в «Рабобанке» Роторуа. На этот раз мне выделили собственный кабинет. Дела шли в гору. Во время обвала 2008 года наш банк провел серию сокращений, и у меня уменьшилась зарплата. Тем не менее я был им нужен и остался на своей должности. В 2009-м, когда в Америке произошло несколько крупных мошенничеств с кредитными картами, я предложил свою кандидатуру в наш отдел кибербезопасности. И меня взяли. Теперь мой заработок был достаточно высок, чтобы поддерживать для нас с Линди комфортный уровень жизни. Я постепенно поднимался по карьерной лестнице и, когда начал сам проводить собеседования, старался нанимать всех кандидатов из маори, которых мог. Бытовой расизм прошлого теперь справедливо рассматривался как позорный. Культура маори проникала в культуру пакеха. Теперь язык маори обязательно включался в нашу повседневную переписку, и все имейлы подписывались не только с «Наилучшими пожеланиями», но и «Ngā mihi». Я часто думал о Ранджи и его потенциале, который позволил бы ему занять любую должность, которую мы предлагали. У него был врожденный талант к математике, который он начал в себе замечать, только когда как следует ею занялся. Времена и подходы поменялись к лучшему. Я установил люк на крыше сарая Линди, чтобы у нее было естественное дневное освещение. Я уставил дальнюю стену с телевизором стеллажами с книжными полками. Обновил ей ванную. Она никогда ни о чем не просила, но радостно смеялась после любого подарка и улучшения. Когда летом мы пошли на горячие источники, мне уже не нужна была цепь. Линди взяла мою руку в свою, и мы зашагали бок о бок. Я наносил лосьон от солнца на ее мягкую кожу, чтобы она не сгорела. Мы занимались любовью в траве. Она снова начала вязать. Все это к чему-то шло, и вот одним весенним вечером 2011 года я не запер за собой дверь. А потом я не запирал за собой дверь целые выходные. – Почему ты не запираешь меня? – удивилась она. – Я доверяю тебе. Я люблю тебя. Ты можешь жить со мной в доме. – Нет, все нормально, мне хорошо здесь. Неужели ей было неинтересно посмотреть на дом? Когда мы отправлялись к озеру, то никогда мимо него не проходили. Из-за двери сарая она тоже его не видела. Я снова ее пригласил, в следующие выходные. Я выключил телефон, который никогда не звонил, и спрятал в машине. Линди робко зашла в дом и стала медленно ходить по комнатам. – Так много места, – сказала она. И, я думаю, по сравнению с сараем так и было. Я попросил ее остаться на ночь, но она никак не могла удобно устроиться на моей кровати, и в какой-то момент растолкала меня и попросилась обратно в сарай. Я кивнул в знак согласия и притворился, что снова заснул. Я наблюдал из окна, как она идет. А потом издалека проследил за ней, пока Линди не открыла дверь сарая и не исчезла внутри. Дверь она плотно затворила за собой. Я не спал всю ночь и наблюдал за дверью в ожидании, что она улизнет. Она этого не сделала. На следующей неделе я позвонил в контору и сказал, что болен. Каждое утро я выезжал на проселочную дорогу и парковал свой автомобиль в незаметном месте. Я уходил в кусты напротив дома и наблюдал в бинокль, не попытается ли Линди бежать. Каждый вечер я приезжал «домой с работы» и обнаруживал, что она с довольным видом смотрит телевизор, или вяжет, или готовит ужин. Максимум, что она делала, – это ходила вокруг дома и заглядывала в окна. Линди даже ни разу не дернула дверь, хотя я оставлял ее открытой. Она радостно приветствовала меня каждый вечер с широкой беззубой улыбкой и сияющими голубыми глазами. Несколько раз мне удавалось уговорить ее поужинать со мной в доме, но ей всегда было там некомфортно. – Это призрак твоего отца, – говорила она, и действительно, некоторые его вещи до сих пор оставались в доме. Я не знаю, почему так дорожил его очками и стоматологическим саквояжем. Я тут же их выкинул. Я поставил пароль на свой компьютер, хотя она, конечно, совсем не умела им пользоваться. У меня был рабочий телефон. Линди видела такие по телевизору, но все равно не смогла бы включить. И все равно я его прятал. Прошло несколько месяцев. Линди была вольна ходить, куда хочет. Она подарила мне самодельное одеяло на Рождество 2011 года. Мы впервые отметили его в доме вместе. Я купил елку и украшения, и она развесила мишуру и гирлянды. Еще я купил бутылку вина. Мы оба не привыкли к алкоголю, так что быстро опьянели. Это было приятное чувство. Мы сидели на переднем крыльце дома, скрываясь от палящего летнего зноя, и поднимали тосты друг за друга, как настоящая женатая пара. Я размышлял, насколько разумно будет отвезти Линди в город. Но быстро отказался от этой идеи. Она никогда об этом не просила, и нам обоим пришлось бы придумывать новые имена и легенду. Линди, кажется, забыла, что ее похитили. И я не хотел ей напоминать. И, думаю, она могла бы вести себя странно с другими людьми. Нет, Линди была моей. Я бы не осмелился разделить ее с остальным миром. Я был счастлив, как никогда в жизни. И она тоже. Однажды в марте следующего года я вернулся с работы и пошел прямо в сарай, потому что Линди по-прежнему предпочитала его, но быстро понял, что она, видимо, в доме. Я начал ходить по комнатам и звать ее. Я нашел Линди на полу в ванной, без сознания. Ее лицо оказалось липким и горячим. Вокруг нее на полу было несколько луж рвоты. Двумя вечерами ранее она начала жаловаться на боль в животе, и я попросил ее точно описать симптомы. Я всегда так делал, когда ей было нехорошо. Потом шел в аптеку, сам рассказывал эти симптомы и покупал то, что мне предлагали. Она описала пульсирующую боль внизу живота. Я предположил, что это менструальные боли, и она подтвердила, что у нее сейчас месячные, но эта боль была другая. Этим утром она почувствовала себя хуже и выглядела очень бледной. После работы я зашел в аптеку и описал ситуацию. Аптекарша попросила меня нажать на правую сторону живота, и когда я не выказал признаков усиления боли, она предложила мне домерид от тошноты и парацетамол от боли. – Это не аппендицит. Скорее всего, вы что-то не то съели, – сказала аптекарша, – или это желудочный грипп. Знаете, он сейчас ходит. В панике я окунул Линди в холодную воду, чтобы сбить температуру и привести ее в чувство. Она закричала от боли и схватилась за правый бок. – Черт! Похоже, это твой аппендикс, нужно везти тебя в больницу! Я не сомневался. Было быстрее отвезти ее самому, чем вызывать «скорую». Когда я поднял Линди, она снова закричала, и ее стошнило мне на локоть. – Я боюсь, – выдавила она. – Не надо, они быстренько тебя заштопают. – Нет, – прошептала она, – я боюсь их. Людей. Она снова упала в обморок, пока я нес ее до машины. Меня больше не волновали возможные последствия. Я даже не думал об именах, о легенде или о тюремном сроке, который меня ждет. Я положил Линди на заднее сиденье на левый бок. Ее начала бить сильная дрожь, но, казалось, она по-прежнему оставалась без сознания. На каждом углу я протягивал к ней руку. Я уже доехал до главной дороги, когда она издала тот странный булькающий звук. Все ее тело сжалось, а потом она обмякла. Я остановился на обочине дороги и залез на заднее сиденье. Ее глаза были широко открыты от ужаса, но Линди не двигалась. Я положил руку на ее сердце, но не почувствовал сердцебиения. Я начал трясти Линди и прижимать к себе. Из ее рта вытекла струйка желчи, но я все равно поцеловал Линди. – Пожалуйста, нет, – зашептал я. – Пожалуйста, пожалуйста, вернись. Я привез ее домой и вымыл в ванной. Ее кожа пошла пятнами. Я вымыл и причесал ей волосы, не позволяя голове уйти под воду. Когда Линди стала сухой и чистой, я одел ее в любимую одежду: зеленую хлопковую юбку, ботинки на резиновой подошве и мягкий синий свитер. Я аккуратно завернул Линди в коврик из овечьей шерсти из сарая. Прежде чем я смог снова положить ее в машину, мне пришлось обработать тело дезинфектором.