– То есть Питер хорошо разбирается в финансах? – О, это точно. – Я рассказала тете Кристин о смерти Маргарет и наследстве, которым я поделилась с Питером перед его уходом. – Постой, – сказала она, – через сколько времени после того, как ты отдала ему деньги, он уехал? – Сразу. С деньгами было очень много беготни, и мне пришлось переводить ему их в криптовалюте… – Так, подожди, то есть Питер приехал, пробыл у тебя два месяца, ты отдала ему миллион евро и потом он исчез? – Питер не исчез, он поехал домой. Он написал, что не чувствует себя здесь на своем месте. Тетя Кристин какое-то время молчала. – Салли, ты советовалась с кем-нибудь, прежде чем отдать ему деньги? – Нет, я взрослый человек, и это мои деньги. – А ты не думаешь, что именно за этим он и приехал? – Конечно же, нет. Никто не знал, что у меня есть эти деньги. Я никому не говорила. – Но он знал, что ты не зарабатываешь себе на пропитание. И знал, что ты живешь в красивом новом доме. Я уже начинала злиться. Почему она считала меня дурой? – Он имел право на эти деньги, тетя Кристин. С того самого момента, как я начала ходить на терапию, мне говорили работать над проблемой доверия и не относиться к людям с предубеждением. Теперь ты говоришь, что папа был ужасен, и намекаешь, что брату от меня нужны были только деньги. Папа любил меня! – Не ты ли только что рассказывала, что Питер говорил то же самое про твоего родного отца? – Ты сравниваешь Тома Даймонда с Конором Гири? – Я почувствовала, как во мне закипает ярость. Я вскочила и нависла над ней. – Конечно же, нет… – Не смей при мне даже упоминать о них в одном предложении. Они ничем не похожи друг на друга… – Я остановила себя, ужаснувшись, что гнев снова берет надо мной верх. Тетя Кристин попятилась назад, поднявшись со стула, а теперь стояла за ним, будто защищаясь. Но я остановила себя. – Я… Я пойду спать. Тетя Кристин молчала. Мне стоило извиниться, но я все еще была слишком возмущена ее словами. То есть моя мать, Джин, тоже была жертвой домашнего насилия, физического и эмоционального? Это для меня было слишком. Не пробило еще и десяти часов. Завтра была суббота. Я должна играть в «Фарнли Манор». Тетя Кристин оставалась в своей комнате, пока я в одиночестве завтракала в то субботнее утро. Мне стало грустно, и я села за ее пианино, но не смогла заставить себя поднять крышку. В конце концов я вышла из дома, не прощаясь, и вызвала такси, чтобы доехать до станции. В поезде у меня зазвонил телефон. Это была Анджела. – Салли, ты до смерти напугала Кристин, она только что позвонила мне вся в слезах. Я молчала. – Ты меня слышишь? – Да, – ответила я. – И тот парень, который жил у тебя, – это твой брат? Я едва поверила, когда она мне рассказала. Почему ты не пришла ко мне? И почему не пошла с ним в полицию? – Это не твое дело, и тетя Кристин тоже влезла не в свое дело, когда тебе рассказала. – Кто еще знал об этом? Марк? – Да, он член семьи. Это наше личное дело. – Ты должна была сообщить мне, когда… Ты отдала этому парню миллион евро? – А что насчет тебя, Анджела? Что насчет той правды, которую ты не рассказывала мне? – О чем ты говоришь? – Это правда, что мама собиралась уйти от папы? Он применял к ней насилие? Я услышала тяжелый вздох. Мне очень хотелось, чтобы она сейчас начала все отрицать. Но Анджела ничего не сказала. Я повесила трубку. Все люди в вагоне пялились на меня. В такси от станции до «Фарнли Манор» работало радио, и таксист попытался завести со мной разговор по поводу одного из объявлений: «Первый подтвержденный случай коронавируса в Республике Ирландия. Мужчина из восточной части страны, недавно путешествовавший в Италию. Ожидается официальное заявление от министра здравоохранения». Я приехала на работу как раз вовремя. Я никогда в жизни так не нуждалась в инструменте. Лукас спросил, все ли со мной в порядке. Видимо, у меня опухли глаза, и я была слишком неразговорчива. Он организовал для меня полный кофейник и немного пирога и настоял, чтобы я хоть что-то поела, прежде чем начинать. Я отнесла поднос за рояль и заставила себя играть. Начала с фортепианной сонаты № 14 Бетховена – быстрого, яростного произведения, и мои пальцы бешено скакали по клавиатуре, пока я пыталась вылить всю свою ярость через руки. Я играла в первый раз с тех пор, как узнала, что Конор Гири был блестящим пианистом. Меня прервал Лукас и попросил играть мой обычный репертуар – спокойную, расслабляющую музыку. Но мой овладел гнев. Я опрокинула поднос на толстый светлый ковер, облив ближайшие диваны и гостей. Все отвели глаза. Лукас тут же кинулся к гостям. Я пошла в гардероб и забрала свою сумку и пальто. Я еще раз вызвала такси, чтобы доехать до дома. К счастью, машина приехала быстро, ведь если б Лукас вздумал сделать мне выговор, я бы точно его ударила. По пути домой я снова плакала. Я пыталась делать дыхательные упражнения, пыталась поставить себя на место тети Кристин, на место Анджелы, но рациональное начало во мне вопрошало – почему они не могут поставить себя на мое место? Разве моя ярость не оправдана? Я взяла из ящика с инструментами молоток и как раз была в процессе уничтожения своего фортепиано, когда в дверь позвонили. Я не обратила на это внимания и начала колотить молотком еще сильнее, пока не услышала громкий стук в окно у себя за спиной. В раздражении я повернулась. Это был Марк. – Что с тобой происходит? Я оставил, наверное, сообщений десять! Что-то случилось? Марта сказала… – Марк, пожалуйста, уходи, я не хочу сейчас ни с кем разговаривать. Пожалуйста! Я старалась говорить спокойно. Когда Марк зашел в раскрытые двери, за его спиной остановилась полицейская машина. Из нее вышла инспектор Ховард с патрульным полицейским. Она улыбалась. – Салли, у нас наконец есть для тебя новости про Конора Гири. Я могу войти? Она посмотрела на Марка в ожидании, что он сейчас уйдет. – Я Марк Батлер… Марк Нортон, брат Дениз Нортон, дядя Салли. Я хотел бы услышать, что вы хотите рассказать. Инспектор Ховард посмотрела на меня. – Ты не против, Салли? Я чувствовала, что у меня напрочь исчезли все эмоции и я невероятно устала. Я не продлевала свой рецепт на валиум, потому что он вызывал слишком сильное привыкание, но мне было что-то нужно. К черту Тину с ее советами. Алкоголь. Я впустила их всех внутрь и налила себе стакан «Джемисона». Марк был шокирован, увидев разбитое вдребезги пианино, но я сказала, что сейчас не готова это обсуждать. Полицейские обменялись взглядами. Я никому ничего не предложила, но это сделал Марк, как в своем собственном доме. Он отправился делать кофе. Инспектор Говард начала рассказывать мне массу всего, что я уже знала. Только я знала больше. Полиция имела все резоны полагать, что Конор Гири скончался в 1985 году. Он жил в Новой Зеландии под вымышленным именем. У него имелся сын по имени Стивен Армстронг. Тут появился Марк и поправил ее. Я не сказала ни слова, но Марк все рассказал им про Питера и про то, как он жил в моем доме. Это заставило инспектора Ховард сорваться. – Здесь? Когда? – Где-то, мне кажется, с середины декабря и до прошлой недели, верно, Салли? – Что? Как он вышел на связь? Я предоставила Марку все объяснять. Ховард и ее помощник сделали идентичные записи. Она задала неизбежный вопрос, почему мы не предупредили полицию. Марк объяснил, что я настаивала на сохранении личности Питера в тайне. – И где он сейчас? – Уехал путешествовать по Ирландии. Салли с ним на связи, да, Салли? Они все уставились на меня, и на глаза снова навернулись слезы и потекли по щекам. Марк подошел и положил руку мне на плечо. – Что такое? Что он сделал? Трясущимися пальцами я отыскала в телефоне сообщение, которое получила всего два дня назад. Я передала телефон сначала Марку, а потом инспектору Ховард. Марк ничего не сказал, но вздохнул, как мне показалось, с облегчением. Инспектор Ховард попросила нас прийти в участок в понедельник с утра. – Он не преступник, а жертва, такая же, как Дениз и я, – сквозь слезы произнесла я. Они поднялись и направились к выходу.