– Господин, я абсолютно уверен, что минувшей ночью все изменилось. Принц Фитц Чивэл, я сочту за честь отнести ваше белье прачкам. – Насмехаешься? – Я был полон недоверия. Он опустил глаза и тихо проговорил: – Я не насмехаюсь, господин. Разве не может бастард радоваться счастью другого низкорожденного и мечтать, что однажды и ему улыбнется удача? – Он посмотрел на меня, чуть склонив голову к плечу. – Чейд заставил меня назубок выучить историю Шести Герцогств. Вы знали, что незаконнорожденный сын наследницы трона однажды действительно стал королем страны? – Не совсем так. Ты, должно быть, говоришь о Принце-Полукровке. Он плохо кончил. Двоюродный брат убил его за то, что Полукровка обладал Даром, и захватил трон. – Возможно. – Эш взглянул на мой поднос с завтраком и расправил салфетку. – Но ему выпала удача, пусть и недолгая, верно? Вот и мне она однажды выпадет. Разве это справедливо, что на нас всю жизнь смотрят сверху вниз из-за того, как мы появились на свет? Почему я до конца дней своих должен оставаться сыном шлюхи, мальчиком на побегушках в борделе? Несколько клятв и кольцо – и вы могли бы стать королем. Вам это не приходило в голову? – Нет, – солгал я. – Это был один из первых уроков Чейда, который я усвоил. Думай о том, что есть, и не позволяй несбывшемуся отвлекать тебя. Эш кивнул: – Когда я стал учеником леди Розмари, мое положение сделалось на ступень выше, чем прежде. И если появится возможность подняться еще выше, я постараюсь не упустить ее. Я уважаю лорда Чейда, однако если бы человеку суждено всю жизнь оставаться тем, кто он есть… – Он искоса, с любопытством посмотрел на меня. Его слова болезненно кольнули меня. – Что ж, я не хотел тебя обидеть, Эш. Уверен, если ты будешь продолжать учиться у своей наставницы, то, безусловно, добьешься многого. – Спасибо, господин. Итак, ваша одежда? – Минуту. Пока я стаскивал с себя потную рубашку и мятые штаны, он подошел к дорожному сундуку лорда Фелдспара, чтобы выбрать для меня свежий наряд. – Это не подойдет, – бормотал он. – И это тоже, и это… А это что? Да, пожалуй… Но когда я повернулся к мальчишке, чтобы взять у него чистую одежду, то увидел, что он смотрит на меня, вытаращив глаза: – Господин, что с вашей спиной? На вас напали? Мне сказать, чтобы вам дали телохранителя? Пусть сторожит вашу дверь? Я потрогал болезненные места на спине. К моему удивлению, они не полностью зажили. Одна ранка все еще немного кровоточила, к двум другим было больно прикасаться. И я не смог с ходу изобрести подходящее объяснение, откуда у меня на спине множество колотых ран. – Никто на меня не нападал, это был несчастный случай. Рубашку, пожалуйста. Я старался держаться так, словно привык, что меня обслуживает личный слуга. Без единого слова Эш встряхнул рубашку и подал ее мне, держа за плечи. Обернувшись, я попытался поймать его взгляд, но он отвел глаза. Мальчишка понял, что я солгал. Но так ли велика была моя ложь? Это ведь в самом деле был несчастный случай. Я молча взял из рук Эша чистое белье, чулки и брюки. К счастью, он выбрал куда более практичную одежду, чем та, в которой щеголял лорд Фелдспар. Пуговок на ней все равно было множество, но хотя бы не смехотворно много. Эш успел даже вычистить и приготовить мои сапоги. Я сел и с некоторым облегчением обулся. – Спасибо, – сказал я. – Ты хороший слуга. – Я годами прислуживал своей матери и другим женщинам. Сердце мое упало. Я сомневался, что хочу узнать подробности жизни этого ученика. Однако он явно хотел рассказать о себе, и я не мог отказать ему. – Да, я слышал. – Лорд Чейд никогда не был клиентом моей матери, так что можете не опасаться, что я его сын. Однако он всегда был ко мне добрее, чем большинство людей. Я начал выполнять его поручения, когда мне было десять. Когда моя мать… когда ее убили, мне пришлось бежать. А лорд Чейд послал своего человека разыскать меня. И этим спас мне жизнь. Кусочки мозаики в моей голове складывались в целостную картинку. Чейд посещал публичный дом, где работала мать Эша, просто не уединялся именно с ней. Достаточно было толики доброты, чтобы мальчишка стал шпионить для него – возможно, даже не подозревая, чем занимается. Пара монет, несколько брошенных вскользь вопросов – и Чейд узнавал о других клиентах все, что ему нужно. Может, из-за этого жизнь мальчишки и оказалась в опасности, когда его мать умерла? Тут явно целая история. И пожалуй, не одна. Сын какого благородного семейства слишком далеко зашел в своих извращениях? Я не хотел этого знать. Чем больше знаешь, тем больше запутываешься в чужих делах. Прошлой ночью меня поймали в сети, словно рыбу. И любые попытки выпутаться из них приведут только к тому, что сеть затянется туже. – Я устал, – сказал я, дополнив слова утомленной улыбкой. – Я так устал, хотя день еще только начинается. Пойду проведаю своего товарища. Если тебе снова придется бежать, Эш, знай, что можешь обращаться ко мне как к другу. Он с серьезным видом кивнул. Еще одна ниточка паутины затянулась вокруг меня. – Я отнесу вашу одежду в стирку, а ближе к вечеру принесу обратно. У вас есть еще поручения для меня? – Спасибо. Пока всё. В собственных словах мне послышался голос Верити. Я вспомнил, как он отпускал слугу, который всегда прислуживал ему. Чарим. Так звали слугу. Как давно это было… Я опасался, что Эш обидится на то, как я отослал его, но тот лишь коротко поклонился и вышел, перекинув мою грязную одежду через руку. Я сел завтракать тем, что он мне принес. Интересно, сегодняшний завтрак вкуснее вчерашнего? Может быть, Фитцу Чивэлу Видящему подали яства более изысканные, чем приносили лорду Фелдспару? И если да, что это говорит о том, чего от меня ожидают при дворе, будь то аристократы или слуги? Начнут ли благородные господа искать моего расположения? Объявятся ли простолюдины, желающие наняться ко мне в услужение? Я просмотрел несколько писем из тех, что принес Эш. Попытки заслужить мое расположение, раболепные приглашения, преувеличенно любезные поздравления… Я зажмурился, потом снова открыл глаза. Груда писем никуда не делась. Надо будет как-то с ними разобраться. А может, это входит в обязанности Эша? Не зря же он даже не извинился за то, что читал их. Каково теперь мое место при дворе Дьютифула? Как бы его покинуть? Что будет с Би? У меня не было времени сказать Кетриккен, чтобы она послала за моей дочерью, но теперь я понял: это непременно нужно сделать. Ведь те, кто узнал во мне Тома Баджерлока, вскоре поймут, что в роду Видящих есть еще одна дочь, дочь, которую держат в тайне. Да принадлежит ли мне моя жизнь по-прежнему хоть в какой-то мере? Та жизнь, которую я вел последние сорок лет, внезапно разлетелась вдребезги. Вся ложь осталась в прошлом. Впрочем, нет, не вся. Надо будет поговорить с Чейдом и состряпать историю о том, чем я занимался все эти годы. Признаться ли, что я причастен к освобождению черного дракона Айсфира? Открыть ли, как я спас Дьютифула, когда его похитили Одаренные, и помог ему остаться наследником трона? Как вообще увязать Тома Баджерлока и Фитца Чивэла Видящего? Я вдруг понял, что говорить правду так же опасно, как и лгать. Крошечный кусочек истины может потянуть за собой другие разоблачения. И чем все кончится? Я сосредоточился на еде, не позволяя себе погрузиться в это море вопросов. Лучше будет не выходить сегодня из комнаты, если только кто-то не обратится ко мне при помощи Силы или не пришлет записку. Не стоит шагать в бурный поток, жонглируя множеством шаров. Поэтому, когда кто-то тихо постучал в дверь, я тут же отставил чашку и встал. Стук повторился. Но шел он не от двери в коридор, а из-за потайной двери, ведущей к старому логову Чейда. – Шут? – тихо окликнул я, но ответа не последовало. Я встал и открыл дверь. За ней оказался не Шут, а ворона. Повернув голову, она уставилась на меня глазом-бусинкой. А потом с поистине королевским достоинством преодолела вприпрыжку последние несколько ступенек и вышла на середину комнаты. Многие, лишенные Дара, думают, будто мы, люди Древней Крови, способны общаться с любым зверем или птицей. Это не так. Дар – это когда человек и животное по обоюдному согласию открывают друг другу свои мысли. Среди животных есть те, кто делает это более охотно, чем другие. Например, бывают кошки, которые готовы целыми днями общаться с кем угодно – болтать, ныть или приставать с просьбами. Даже люди, наделенные самой малой толикой Дара, часто встают, чтобы впустить кошку, еще до того, как она поскребется в дверь, или подзывают ее с другого конца комнаты, чтобы отдать лучший кусочек рыбки со своей тарелки. Я много лет был связан с волком, и от этого, наверное, мои мысли обрели форму, с которой волчьим родственникам было проще иметь дело. Волки, собаки и даже лисы порой говорили со мной. Как-то мне довелось беседовать с самкой ястреба – ее хозяйка сама меня об этом попросила. А один маленький хорек навсегда останется в моем сердце. Но нельзя просто метнуть свои мысли в голову животного и ждать, что оно поймет тебя. Я, правда, подумал, не попытаться ли, но Дар быстро становится делом обоюдным, а я не хотел, чтобы между мной и этой птицей возникли подобные узы. Поэтому я не стал прибегать к магии, а просто сказал: – Ты выглядишь уже получше. Открыть тебе окно? – Мрак, – каркнула птица. Сказано это было на удивление четко и разумно. Я слышал, что иногда птиц удается научить человеческой речи, но обычно они просто повторяют слова, не понимая их смысла. Ворона прошествовала через комнату, почти не подпрыгивая, внимательно оглядела окно и вспорхнула на сундук для одежды. Я не смотрел ей в глаза – дикие животные обычно этого не любят. Просто аккуратно обошел ее и открыл окно. Ветер и мороз ворвались в комнату: вьюги, продолжавшиеся уже несколько дней, поутихли, но облака обещали к вечеру новые метели. Я постоял, глядя поверх замковых стен. Очень много лет прошло с тех пор, как я в прошлый раз любовался этим видом. Там, где раньше были овечьи пастбища, теперь стояли крестьянские домики, там, где чернел лес, раскинулись пастбища. Еще дальше виднелась земля, где лес только начали сводить. У меня защемило сердце: мы с моим волком когда-то охотились в этих лесах, а нынче там пасут овец. Мир должен меняться, и почему-то человеку, чтобы процветать, приходится отбирать все больше и больше у дикой природы. Возможно, глупо сокрушаться о переменах, и возможно, лишь тот, кто живет одновременно в мире людей и зверей, способен на такие сожаления. Ворона взлетела на подоконник. Я отступил, чтобы не стеснять ее. – Счастливого пути, – пожелал я и стал ждать, когда она улетит. Птица наклонила голову и уставилась на меня. Потом по-птичьи оглянулась на мир за окном. И вдруг вспорхнула, пролетела через комнату и опустилась прямо на мой поднос с завтраком, отчего посуда на нем задребезжала. Широко расправив крылья, ворона каркнула, словно пытаясь напомнить мне: – Белые! Белые! – И, будто так и надо, схватила с тарелки и слопала полоску бекона. Поклевав недоеденный кусок хлеба, она сбросила его на пол. Посмотрела задумчиво, но доедать не стала, а окунула клюв в миску с яблочным компотом. Предоставив птице бесчинствовать на столе с завтраком, я подошел к сундуку лорда Фелдспара. Как я и думал, Чейд снабдил меня всем необходимым. Я нашел склянку чернил и гусиное перо. Немного подумав, убрал со столика письма. Перевернув перо, обмакнул его мягкий конец в чернила и посмотрел, что вышло. Сойдет. – Ворона, иди сюда. Я сделаю тебя черной. Она бросила клевать кусок бекона. – Белая! Белая! – Я сделаю тебя не белой, – сказал я и сосредоточил на ней свой Дар. Не белой. Она уставилась на меня одним блестящим глазом. Я ждал. Наконец она вспорхнула с подноса, уронив на пол ложку и опустилась на столик передо мной. – Расправь крылья. Птица таращилась на меня, явно не понимая. Я медленно раскинул руки в стороны. Расправь. Покажи мне белое. Понять, чего от тебя хотят, куда труднее, чем просто довериться. Ворона старалась. Она расправила крылья. Я попытался покрасить белые перья, но тут она захлопала крыльями и забрызгала чернилами нас обоих. Я начал все сначала. За работой я приговаривал: – Понятия не имею, останутся ли твои перья черными под дождем. А может, чернила высохнут и осыплются просто от ветра. А может, от них твои перья слипнутся. Расправь. Нет, так и держи. Пусть чернила высохнут. К тому времени, когда я перешел на второе крыло, она уже была более сговорчива, а мои руки и письма были сплошь в чернильных брызгах. Я закончил со вторым крылом и вернулся к первому. Пришлось объяснить птице, что мне нужно покрасить перья с внутренней стороны. – Теперь сохни! – велел я, и она послушно замерла с расправленными крыльями. Она слегка встрянула перьями, и я порадовался, увидев, что брызги чернил с них уже почти не летят. А когда птица сложила крылья, на мой взгляд, она уже была неотличима от обычной черной вороны. – Не белая! – сказал я. Она вывернула шею и клювом пригладила перышки. Похоже, она осталась довольна моей работой, потому что вдруг снова перепорхнула на тарелку с завтраком. – Я не буду закрывать окно, – сказал я и ушел, оставив птицу неопрятно пировать остатками моей трапезы. Я тщательно прикрыл за собой дверь, потому что Чейд был прав: если открыть и дверь, и окно, в его логово задувал страшный сквозняк. Поднимаясь по лестнице, я думал, как расскажу Шуту обо всем, что случилось за одну-единственную ночь. Глупая ухмылка против воли появилась на моем лице. Только тогда я наконец признался себе, что какая-то часть меня ликует. Столько лет, столько лет я стоял на опушке леса, глядя на освещенные окна вдали. Олений замок всегда был моим домом. И вот теперь, невзирая на все свои страхи и дурные предчувствия, я позволил себе на миг представить, как стою по левую руку от своего короля, вершащего суд, или сижу на пиру за Высоким столом. Я представил, как танцую со своей младшей дочерью в Большом зале. Скоро я расскажу обо всем Шуту, и он поймет, какие чувства рвут мое сердце на части. И вновь мне стало обидно, что он не был в зале вчера вечером и не слышал, как Старлинг пела о моей отваге и самоотверженных подвигах.