– Мне? Я бы предпочла занять ее место, Мариус. Она сказала это как будто случайно. Картинно зажала ладонью рот, словно сама испугалась тех слов, что вылетели. А потом прошептала: – Прости, я… И, всхлипнув, выскочила из кабинета, подхватив пышный подол платья, стуча каблучками по деревянному полу. Мариус успел только увидеть, что хорошенькие ушки Ровены сделались ярко-рубиновыми. Похоже, она и впрямь сболтнула лишнего. Вот что это было только что? Она хлопнула дверью, а в кабинете остался легкий, чуть терпкий запах ее духов. О-о, Мариус хорошо помнил этот аромат цветущего жасмина со свежей ноткой лимонной цедры. Ему тогда казалось, что он готов сцеловывать этот аромат с ее белой тонкой шеи, а потом с ключиц, прихватывая губами кожу в яремной ямке. Воспоминание мелькнуло перед мысленным взором – и рассыпалось уродливыми серыми хлопьями действительности. Ну не дурак ли? Он подавил в себе внезапный и совершенно неуместный порыв броситься за бывшей женой. Незачем. Все кончено, покрылось корой пепла и предано забвению. А ему нужно торопиться домой, чтобы забрать Тиба и передать его из рук в руки Энгеру Фирсу, старинному приятелю и директору школы. Пока ехал домой, нахлестывая Графа, Мариус все думал, и голова лопалась от попыток осмыслить все происходящее. В самом деле, ему более чем достаточно Ока Порядка, Магистра, Фредерика, крагха, двуликой, чтобы еще думать о Ровене. Но все равно думалось. И конечно же не в том ключе, как бы этого хотелось Ровене. Вспоминались по большей части ее ежедневные стенания по поводу того, что опять нечего надеть, и что жалованье стража слишком мало для человека, который каждый день рискует жизнью ради спокойствия земель Порядка. Покрасневшие от слез кошачьи глаза Ровены, прозрачные, зеленые. Она ведь искренне полагала, что отсутствие в гардеробе последней новинки сезона – трагедия. И по контрасту сразу же другие глаза – графитово-серые, но при этом очень чистые и какие-то светлые, что ли. Да, в глазах фье Ритц жили отблески того внутреннего огня, который заставлял ее, сдыхая от голода, от боли в изувеченном лице, от безысходности, растить сводного брата. Тиберик был обузой, да еще какой. Но за год он не умер, не заболел, и хотя и был худеньким, но отнюдь не выглядел изможденным, в отличие от сестры. Впрочем, на пирожках Марго фье Ритц тоже слегка поправилась, даже грудь вернулась на то место, где ей полагается быть. Тут Мариус рассердился. Мысли снова поворачивали не в ту сторону, куда было нужно. Нужно думать о том, что он планировал предать Магистра. А получалось про грудь под тонкой тканью сорочки. Когда он подъехал к дому и бросил вожжи подбежавшему Эндрю, солнце скрылось за тяжелой дождевой тучей. Порыв ветра поднял полы форменного сюртука Надзора, похлопал по лицу холодными ладонями. Осень окончательно вступила в свои права, но, глядя на особняк, на седую черепицу, Мариус внезапно решил, что осень к лицу его старому дому, темнеющему этаким древним изваянием в объятиях раззолоченных яблонь. Он поднялся по ступеням парадного крыльца и вошел в холл. А там его уже ждали – маленький Тиберик, приодетый по сезону, с добротным кожаным чемоданом, Марго с пакетом пирожков и двуликая в теплом платье в коричневую клетку. – Ну, я вижу, Тиберик готов, – сказал Мариус, осмотрев собравшихся. – Готов, – пискнул малыш. – Марго мне с собой пирожков собрала. Мариус подошел к нему, взъерошил коротко остриженные русые волосики и в очередной раз подумал, как хорошо, что взял Тиба, что может о нем заботиться. – Целуй Марго, и отправляемся. Тиберика не нужно было просить дважды. Пока нянечка и малыш расцеловывались, Мариус нащупал в кармане волчок артефакта, мельком подумал о том, что в Эрифрее будет теплее, потому что она на юге, а Роутон – почти самый север земель Порядка. – Ниат Эльдор! – Сиплый голосок Алайны Ритц заставил вздрогнуть. – Пожалуйста, возьмите меня с собой. Хмуро глянул в ее сторону. Девушка стояла, судорожно сжав на груди руки, и смотрела себе под ноги. Как всегда. Она почти никогда не смотрела в глаза, но внезапно сейчас это разозлило. Какого крагха? Разве он плохо с ней обращается? Разве хоть единожды наказал? Даже после того, как Алайна разукрасила физиономию сына полицмейстера синяками и ссадинами? Тогда, правда, он сам едва не добавил мерзавцу, но вовремя вспомнил, что не стоит сразу же ссориться со всеми важными людьми Роутона. – Не возьмем, – резко бросил он. И только тогда удостоился взгляда Алайны, рассерженного и в то же время опечаленного. – Пожалуйста, ниат. – Теперь в ее голосе были слышны непролитые слезы. – Мне так важно знать, где и как будет жить Тиберик. Я буду держаться от вас подальше, чтобы… – Не возьмем, если не наденешь шляпку с вуалью, – повторил Мариус, почему-то чувствуя себя последней сволочью. Алайна недоверчиво посмотрела на него, пытаясь понять, шутит или нет. – Что? – буркнул он. – Сходи за шляпкой, я подожду. У меня еще будут дела в Эрифрее, придется прогуляться по городу. Я же тебя одну не брошу, нет? Личико Алайны подозрительно дрогнуло, а потом она бегом умчалась к себе. – Алечка боится, что все будут на нее смотреть, – прокомментировал Тиб. Марго же добавила сварливо: – А вам, ниат, лишь бы над бедной девушкой поизмываться. Ей и без того досталось, бедняжке. И теперь ни семьи, ни мужа, ни детей. – Причем тут муж и дети? – Мариус развел руками. – Марго, милая, ты вообще о чем? – А притом, что кто ее возьмет, с этим уродливым синим пятном на полщеки? – Ты смотришь на меня так, как будто я его ей сделал, – проворчал он. – На старого приора так надо было смотреть. Ну да, двуликих опечатывают так, чтоб это было сразу видно и чтобы ни у кого из жителей земель Порядка не возникало сомнений насчет того, с кем они имеют дело. И снова – очень не вовремя – мысли о том, что Магистр наотрез отказался показать Око Порядка. А еще о том, что, возможно, это именно дневник Максимуса, замаранный в крови, лежал на его столе, и о том, что у самого Мариуса в бюро припрятан тот лист бумаги, который он подобрал в комнате Фредерика. Он посмотрел на лестницу, по которой торопливо спускалась Алайна Ритц. Шляпка оказалась очень уместна: густая вуаль надежно скрывала верхнюю половину лица вместе с печатью. Только губы и узкий подбородок было видно. Алайна молча подошла и стала рядом, а Мариус с удивлением отметил, что она выше, чем ему казалось. Макушкой до уха достает. И при этом такая тонкая и хрупкая, что, кажется, пальцем тронешь – зазвенит. А он ей на шею наступал… – Так, – он прочистил горло, – ну все, Марго. Мы отправляемся и вернемся к ночи. Будьте осторожны, если что, уходите из дома. Хотя, думается, никто вас не навестит. Он взял за руку Тиба, поднял его чемоданчик и оглянулся на двуликую. – Подойди ближе. Портальный артефакт захватывает тех, кто находится в радиусе не более шага. Девушка молча подошла и стала рядом, задев его тяжелой юбкой. А потом подобрала рукой подол так, как будто боялась запачкать ее о сапог приора. – А мы что, полетим? – подал голос Тиберик. – Полетим, да, – пришлось поставить чемоданчик на пол, чтобы достать артефакт. Прикинув мысленно расположение школы, Мариус покрутил настройки, кивнул всем: – Закройте глаза, чтобы не тошнило. Тиб, тебя это особенно касается. Марго, мы отправляемся. И привычным уже движением вдавил кнопку, активируя портал. …Он не предусмотрел только одно: ни Тиберик, ни Алайна раньше не путешествовали таким образом, и поэтому, когда эрифрейская мостовая резко ткнулась под ноги, Тиб попросту сел на попу, а девушка пошатнулась, так что пришлось ее придержать за локоть, чтоб не упала. – Простите, – прошептала она, высвобождая руку, – простите меня… – Прекрати постоянно извиняться, – рыкнул Мариус. И когда его начало раздражать, что она его боится до дрожи в коленках? Глаза прячет, постоянно просит прощения, даже за то, в чем не виновата. – П-простите, ниат… Он отвернулся, поднял Тиба с земли и указал на начало широкой липовой аллеи: – Нам туда, парень. Закрытая школа Энгера Фирса располагалась в одном из тихих центральных кварталов Эрифреи. Это был трехэтажный особняк с яркой бордовой крышей, облицованный красным и серым гранитом. На территории располагался небольшой сад, где могли гулять воспитанники, и лужайка, где эти же воспитанники играли в мяч. Сейчас вокруг было тихо и безлюдно, только дворник сметал мокрые листья с крыльца. Сад был наполнен влажным шелестом, пахло прелой листвой и грибами. В окна первого этажа были видны классные комнаты, и как раз мальчик в форме отвечал урок. Уверенно шагая вперед, Мариус покосился на Тиба: глазенки малыша зажглись интересом, но он все равно крепко держался за руку сестры. Лицо Алайны было скрыто темной вуалью, но она шагала тоже довольно бодро. Понимала, что мальчику нужно получать образование. Да и к чему лишний риск, если еще какой крагх наведается? – Тиберик, я хочу, чтобы ты старался, – сказал Мариус, – это важно, понимаешь? А если у тебя что-то не будет получаться, ты всегда сможешь спросить у старших товарищей. Ну или у меня, когда я буду тебя проведывать. – А Алечка тоже будет? – Тоже будет, – эхом откликнулся он, – куда ж мы ее денем. Он оставил брата и сестру на площадке перед входом, а сам отправился в кабинет директора. Постучался и, услышав голос Энгера, вошел. Фирс, всегда довольный жизнью весельчак, стоял у окна с миниатюрной чашечкой кофе. Он с ходу заявил: – А я вас сразу заметил! Твои родственники, а? – Нет. Мариус всегда поражался тому, как некоторые люди могут настолько не меняться с годами. Фирс не менялся последние лет десять: совершенно лысый, в очках в толстой роговой оправе, с аккуратной темной бородкой. Сам кругленький, как шарик, но одетый настолько дорого и элегантно, что эта излишняя полнота кажется этакой эксцентричной деталью его облика. Энгер словно застыл во времени. Про себя Мариус точно знал, что жизнь его побила изрядно, оставив отметины в виде шрамов, ранней седины и чрезмерной язвительности. – Тогда кто? – Фирс прищурился сквозь очки. – А впрочем, не важно. Ты малыша хочешь ко мне определить? Ну что же ты, дружище, не стой, присаживайся. Мариус послушно опустился в огромное кожаное кресло. Ему все нравилось в кабинете Энгера. Нравилось, что всегда тепло – Фирс не скупился на обогревающие кристаллы, нравилось, что в воздухе витают запахи кофе и ванили. Старинная мебель с резьбой, тяжелые бархатные портьеры цвета мха тоже нравились. В кабинете Энгера Фирса на Мариуса нисходили спокойствие и совершенно детская безмятежность – те чувства, которые должен ощущать человек в храме Пастыря. Но в храме Мариус постоянно задавался вопросами, на которые не имел ответов, и оттого чувствовал себя несчастным, а в кабинете Фирса просто радовался тому, что сам он – есть, и старый приятель Фирс тоже жив и здоров, и потому его неизменно охватывало легкое, искрящееся, такое мимолетное чувство счастья. – Значит, ты привел мне ученика, – начал Энгер.