Падая, она закричала. Но рот оказался плотно зажат мозолистой ладонью. Вокруг была темнота – но уже не холодная, осенняя, а уютная темнота, едва подсвеченная лайтером откуда-то сбоку. Алька с трудом сообразила, что уже не падает, а потом… – Ш-ш-ш-ш, тихо, гостей перепугаешь. Она кивнула, давая понять, что все сознает, и Эльдор тут же ее отпустил, отстранился. Алька поморгала, борясь с головокружением, приподнялась на локте – и тут же, ойкнув, рухнула обратно. Она, оказывается, совершенно голая лежала на кровати приора, а сверху он старательно, по самое горло, укрыл ее тонким шерстяным одеялом. «Стыд-то какой», – отчаянно думала она, не зная, куда девать глаза, и понимая, что уши сделались не то что красными, а наверное, уподобились раскаленному железу. Последнее, что помнилось, – это падение, хруст сломанных веток, боль в правом предплечье. Алька прислушалась к себе. Ничего не болело. – Ты руку сломала, – разрешил ее сомнения Эльдор. Он сидел рядом, на краю кровати, и внимательно на нее смотрел. – Я… – И вот уже и щеки заполыхали. Он. Нес. Ее. Голой. Видел голой. Что можно после всего этого говорить и делать, Алька не знала. Но приор продолжал вести себя так, словно ничего не произошло. – Я ее залечил, – негромко сказал он. – Я умею… немного. Как ты себя чувствуешь? Алька даже нашла в себе силы улыбнуться. Надо же, приор Роутона вдруг заинтересовался состоянием здоровья собственной рабыни. – Голова кружится, – честно призналась она, глядя снизу вверх на Эльдора. – Ничего больше не тревожит? – Нет. И зарылась поглубже под одеяло, только нос наружу торчал. Ситуация складывалась весьма пикантная. Голая двуликая в кровати и приор, одни в темной комнате. И он вовсе не торопился уходить, все сидел и смотрел. А потом вдруг протянул руку и что-то вынул из ее волос. Оказалось – длинное синее перо, волнистое, мягкое. Эльдор повертел его перед глазами и внезапно улыбнулся, и Алька вдруг поняла, что это первый раз, когда она видит его таким – живым, настоящим. – Синее, – сказал он и отложил перо на тумбочку. – Заберешь потом к себе в комнату. – С-спасибо, – растерянно прошептала Алька. Это непривычное, теплое выражение лица приора, непонятный интерес в глазах сбивали с толку, заставляли ползти мурашки по пояснице и мерзнуть пятки. Она уставилась на него, как кролик на удава, с ужасом ловя себя на крамольной мысли, что ей не нравится, что вокруг поговаривают о повторной женитьбе приора Роутона. – Что ты видела в башне? – спросил Эльдор. – Что там произошло, Алайна? Я понял, что тебе там стало дурно. И все очарование момента пропало, осыпалось хрупкими иголочками инея в грязь. Алька закрыла глаза и поежилась под одеялом. Увиденное в башне… Об этом хотелось забыть. Просто никогда не видеть. Потому что все это теперь словно прилипло, пачкая, заставляя стискивать зубы и дышать глубже, чтобы не стошнило. – Я пыталась высмотреть артефакт, о котором вы говорили, – запинаясь, начала она, – искала что-то механическое, быть может. Знаете, ведь свет, которым светится башня, не идет из нее… Приор поднял брови. – Он идет в нее. Как будто тянется отовсюду. Такими паутинками, знаете, неровными, они изгибаются волнами, сплетаются в жгуты. И все это сходится к алтарю, приор Эльдор, но на алтаре нет никакого артефакта. Она увидела, что густые брови Эльдора сошлись на переносице, а ноздри хищно подергиваются, как у собаки, почуявшей дичь. – Там лежал человек, ниат, – прошептала Алька, – совершенно голый. Плети света обволакивали его и как будто впитывались внутрь. Он лежал как будто мертвый и не шевелился. И еще… у него была брюшина вскрыта, и свет лился и туда, внутренности светились оранжевым. – Любопытно, – пробормотал Эльдор и глубоко о чем-то задумался. Потом спросил: – Тебе там стало плохо, да? – Как будто что-то ударило в спину и прошло сквозь позвоночник. Алька подумала, что ее голос прозвучал слишком жалобно, поэтому высунулась из-под одеяла по подбородок и выдавила слабое подобие улыбки. – Но это ничего. Правда, я едва не разбилась. – И, вспомнив внезапно, тихо спросила: – Ниат Эльдор, а как же я теперь без печати? Донесут ведь. У вас столько гостей, и если я сейчас выйду, то… – Не выйдешь. – Эльдор рассеянно провел рукой по коротко стриженным волосам. – Оставайся здесь до утра. Это не просьба, это приказ. Он помолчал еще немного, затем резко поднялся и пошел к двери. Уже взявшись за щеколду, обернулся. – Отдыхай, птичка. Ты это вполне заслужила, спасибо тебе. И вышел. – Подождите! – пискнула Алька. Она едва не сорвалась следом, но вовремя вспомнила, что кроме одеяла на ней ничего нет. А дверь уже тяжело захлопнулась, и Алька осталась совершенно одна, в хозяйской постели и без малейшей идеи о том, что будет дальше. Она в отчаянии откинулась на подушку, потом свернулась клубочком, подтянув колени к груди. После превращения, видать, обострилось обоняние, белье пропахло Эльдором, знакомая уже вязь ароматов – кофе, дерево, еще что-то, вызывающее ассоциацию со старыми книгами в потрепанных переплетах. И этот запах отчего-то не казался противным, каким мог бы казаться запах жестокого хозяина. Наоборот, Алька как-то быстро успокоилась, веки налились тяжестью. Она зевнула, уткнулась носом в подушку. Мысли текли лениво. Отчего-то вспомнилась старая спальня в родительском доме. Там тоже пахло книгами. И вокруг было очень много книг. И кожей пахло, и клеем, но это в мастерской. А в спальне Алайны Ритц царил сладковатый, пудровый аромат пожелтевших страниц и немножко ванили. Алька протянула руку и взяла с тумбочки перо. Оно было мягким, почти шелковым, завивалось на кончике. Алька решила, что поставит его в мамину вазочку, когда вернется к себе в комнату. Хотелось верить, что ей не придется теперь жить, не выходя из спальни приора. Потом она отложила перышко, положила ладонь под щеку и закрыла глаза. Сон пришел на удивление быстро, и ей все казалось, что она парит высоко в небе, покачиваясь в потоках ветра, а далеко вверху блестит бледно-золотая монета полной луны… – Вставай, лежебока! Голос Эжени просочился сквозь дымку утренней дремы. Алька открыла глаза, увидела над собой тяжелый бархатный балдахин, удивленно заморгала, заметив незнакомое окно, слишком широкое для ее комнатки… А потом вспомнила. И щекам стало жарко. Она осторожно повернулась на голос Эжени. Девушка, уперев руки в боки, стояла рядом с кроватью и задумчиво осматривалась. Золотые пылинки парили в солнечном свете вокруг ее светло-русых волос, уложенных в бублики вокруг ушей, и само лицо, казалось, светится радостью. – Вставай, – повторила она, – приор уже работает в кабинете и ждет тебя вместе с утренним кофе. – Ох, – только и сказала Алька. – Но, замечу, ты была звездой бала. – Эжени вдруг широко улыбнулась. – Только ленивый не обсуждал приора, который настоящий мужик, коль не боится держать в доме двуликую, и не только держать, но еще и пользовать ее в постели. А его бывшая жена, говорят, набралась так, что под конец запуталась в платье, упала и лила слезы в три ручья, сидя здесь, у запертой двери спальни. Видать, ей жалованье приора покою не дает. Эжени почесала затылок, потом ее взгляд потемнел, она смерила Альку пристальным взглядом. – Он не слишком тебе навредил? А то знаю я этих ниатов, им все вынь да положь, чтоб все готовое. – Э-э-э, – уныло протянула Алька, совершенно не зная, что и сказать. Но ведь Эжени нельзя говорить, чем они на самом деле занимались за закрытой дверью. Выходит, придется лгать. Или просто пропустить вопрос мимо ушей. – Ну, не хочешь говорить, не надо, твое дело. – Девушка усмехнулась. – Я дам тебе настойку, чтоб не понесла, уж что-что, а ребенок тебе сейчас точно не нужен. Однако… Приор снял с тебя печать? Алька села на кровати, прижимая к груди одеяло, и виновато опустила голову. – Ну-ка, дай посмотрю. Через мгновение теплые, испачканные мукой руки Эжени легли на ее щеки, поднимая лицо вверх, к свету. – У приора губа не дура, – заключила девушка, – надо тебя откормить. «Не надо, – мысленно возопила Алька, – я же летать не смогу!» – Ты хорошенькая, очень милая, – добавила Эжени. – Понимаю, отчего он на тебя так запал. – Да ну, глупости какие! – Алька отмахнулась. – Я двуликая, он двуликих ненавидит. – Ну да, ну да. И как он, сильно тебя ночью ненавидел? Послушай, подруга, ты-то слепая, но я-то нет. Последние дни ниат приор смотрит на тебя ну просто нитковыдиральным взглядом. Девушка выпрямилась, потом взяла со стула Алькино платье и белье, переложила на кровать. – Нитковыдирательным? – Это так, знаешь ли, когда смотрит и взглядом выдирает все нитки из швов. Что при этом случается с одеждой? – Она должна развалиться на части… – И упасть на пол. – Эжени весело рассмеялась, хлопнула ладонями по переднику. – Ну все, все. Давай поднимайся, ниат Эльдор ждет. И Алька почему-то тоже рассмеялась. Особенно ей понравилось словечко «нитковыдирательный». Правда, что ли, Эльдор так на нее смотрит? В это невозможно поверить. А что, если и правда так?