– А мальчик? – А мальчик, возможно, умер. Дети, знаете ли, мрут как мухи. Мариус скрипнул зубами и глянул на Кресса так злобно, что тот съежился и качнулся всем телом назад. – Имущество семьи Ритц действительно перешло Надзору? Отвечайте, Кресс. Только правду. И все, что знаете! – Приор все загреб. А потом дом перепродал кому-то, я не знаю кому. – Служитель Святого Надзора нагрел руки на этом деле? Кресс пожал плечами: – Да бросьте, приор! Можно подумать, столичные так не делают. Девка могла унаследовать все имущество, но она оказалась двуликой. Мальчишку списали со счетов. Ну а имущество двуликих, всем известно… – Пошел вон, – прошипел Мариус. – Пошел вон, иначе я тебя сейчас по стене размажу. Кресс дернулся, посмотрел обиженно: – Да за что, приор? Можно подумать, это я руки нагрел. – Это Святой Надзор, придурок! – Мариус рявкнул во всю силу легких. – И если я хоть раз еще услышу нечто подобное, все отправитесь на виселицу! Все до единого! Когда хлопнула дверь, Мариус уронил лицо в ладони. Роутон, его Роутон оказался на диво грязным местом. И покойный ныне приор вытворял здесь то, что совершенно не подобает служителю Надзора. Встреча с действительностью оказалась куда менее приятной, чем ожидал. Хорошо еще, что мальчишку привел домой, н-да… Глава 2 Алайна Ритц Ее, не церемонясь, снова швырнули на каменный пол. Алька не успела сгруппироваться, ударилась коленями и локтями, слезы так и брызнули. – Посиди тут до вечера, – прозвучал сиплый голос, – да не нагадь! Мыть потом за тобой. – Иди к крагхам, – огрызнулась устало. – Помоешь. Хорошо, что тюремщик уже запирал снаружи дверь, иначе наверняка бы захотел вернуться и объяснить неудачливой воровке, что стоит, а чего не стоит говорить. Всхлипывая, Алька отползла в угол, привалилась спиной к стене и застыла, стиснув руками голову. Лоб и щеки пылали, треклятая печать Надзора по-прежнему ввинчивалась обжигающе-горячими корешками под череп, но уже не так, как в том доме. Там ей вообще казалось, что умирает и нет спасения ни ей, ни брату. Впрочем, его и так не было. «Чтоб тебя крагхи сожрали», – подумала с внезапной ненавистью Алька о том мужике, который так ловко ее стреножил и отволок к судье Бриссу. Конечно же, при ее везучести, она попала в дом к стражу Надзора. То-то ее так и проняло. То-то он ее чуть не пришиб. Алька почти кожей ощущала исходящую от него ненависть, яркую, пламенеющую. А как он ей на шею наступил? Чуть не сломал, козлина. Ну и теперь… А что теперь? Ей отрубят руки. Алька была готова поклясться, что именно этот страж позаботился о наказании. Обычно пойманным с поличным ворам всыпали розог. Если ловили повторно – да, рубили руку. Но не две. – Чтоб тебя крагхи сожрали, – повторила она шепотом и облизнула растрескавшиеся губы. Это же надо быть такой сволочью! Тем более что на момент поимки у Альки при себе не было ни одной краденой вещи. Голова по-прежнему болела. Дергало горячо и надоедливо со стороны печати и дальше за глазом, до затылка. Алька прислонилась больной стороной к холодным камням в надежде, что полегчает. Надо было думать – причем быстро, – как спасти Тиба. Она ведь обещала маме и папе, что будет заботиться, ежели что случится. И вот случилось. Наверное, сам Небесный Пастырь вмешался, отправив Тиберика и Альку к ручью в тот солнечный осенний денек. И верно, тот же Пастырь позаботился о том, чтобы Тиберик увлеченно играл с пойманным лягушонком, пока Алька решила сходить за хлебом и ветчиной. Увиденное зрелище отпечаталось в памяти, словно полотно безумного художника. Мама и папа лежали на траве, изломанные, страшные, бледные и вымазанные в земле и крови. Кровь была повсюду – на одежде, на траве, на смятой скатерти. Алька успела глянуть в неподвижные глаза мамы и, казалось, медленно каменела и умирала сама. А потом откуда-то сверху, из древесной кроны, вывалилось нечто. Он был похож на человека, очень похож. Только за спиной огромные крылья и вместо волос перья, и эти перья обрамляют перекошенное от ярости лицо. Глаза кровью налитые и совершенно безумные. В тот миг она даже не поняла, что существо было в одежде, видела только коричневые перья на руках, слипшиеся от пролитой крови. Существо смотрело на Альку, крылья подрагивали за спиной, ветер шевелил перышки на голове. А потом тварь указала на Альку страшным когтистым пальцем и прохрипела: – Ты. Идешь за мной. Пора возвращаться. Она так и не поняла, что с ней случилось. Мир словно подернулся серой хмарью, тело странно изогнулось, хрустнуло внутри. Звук был такой, как будто кухарка тяжелым ножом рубила куриную тушку. Алька посмотрела на свои руки – сквозь бледную кожу просвечивал ряд ярко-синих перышек, по всему предплечью. А вместо аккуратно подстриженных ногтей – жуткие черные когти, загнутые, острые, как у ястреба. И тогда, заверещав, она вдруг прыгнула на убийцу родителей. Он то ли не успел, то ли не смог защититься. Это было странно, он ведь был большим и сильным. А она его выпотрошила без особых усилий. Тогда хотелось убивать. Не важно как – за маму и папу. …Она сипло рассмеялась и посмотрела на свои руки. Бледные и худые, с обломанными ногтями. И кожа вот содрана на запястьях, браслеты наручников как будто специально с заусенцами. Скоро, очень скоро у нее и таких рук не будет. И тогда останется просто умереть, потому что никому не нужна безрукая. «Ты-то умрешь, да. Но как же Тиберик?» Щеки вспыхнули снова, стоило вспомнить, как она умоляла стража спасти мальчика. Да, надо признаться себе самой: в те мгновения она была готова вылизать гаду сапоги, да и вообще сделать все что угодно, только бы он забрал Тиба и сдал в приют. В приюте хотя бы не дадут умереть с голоду. А так-то… Даже если маленький послушный Тиберик сможет выбраться из окна, куда он пойдет? Кому нужен будет? Алька поняла, что по щекам снова текут слезы. Подняв лицо к единственному окошку, она мысленно молила Пастыря, чтобы спас хотя бы малыша. С тем, что сама скоро умрет, уже смирилась. «Он ни за что не пойдет разыскивать Тиба, – мысль отдавала полынной горечью, – это страж. Сколько ни умоляй, хоть в лепешку расшибись – все без толку». Перед мысленным взором невольно возникло холодно-отрешенное, очень злое лицо мужчины. Сжатые в тонкую линию губы, нос с горбинкой, высокие скулы и взгляд черных глаз – странный, как будто направленный внутрь себя, как будто и не было Альки. Он не на нее смотрел, а на сполохи давних своих воспоминаний. Что там такое было? Она не знала, да и не очень хотела знать. Самое главное, что от такого пощады не дождешься. И это означало, что сделать первые шаги по спасению Тиба должна она сама. Но как? Никак. Она была совершенно беспомощна. Даже наручники так и не сняли. Ее одолевала странная усталость, и холод, что шел от стены, почти не чувствовался. Алька еще раз потрогала лоб – горячий. Или руки совершенно ледяные. Вздохнув, она прикрыла глаза. Пить хотелось. И есть. Но к голоду она привыкла, а вот жажда мучила. Во рту как будто песку насыпали, и губы болят, потрескались, когда она вопила, в то время как страж применил магию Надзора. «Мне нужно, чтобы кто-то забрал Тиба и отвел его в приют». Кряхтя, Алька поднялась с трудом на ноги, доковыляла к двери, тяжелой, темной от времени, и что есть силы ударила в нее кулаками. – Эй! Откройте! Кто-нибудь! Ответом была звенящая тишина. Звуки вообще умирали в тюрьме еще до того, как их кто-нибудь слышал. Все правильно, тюрьме не нужны свидетели. Алька еще несколько минут побарабанила в безликую и равнодушную дверь, даже попыталась попинать ее ногами – все тщетно. Она снова заползла в свой угол, прижалась левой щекой, в которой все еще пульсировала боль, к холодному камню. «У приговоренных бывает последнее желание, – вяло вспомнила она, – остается только это». Закрыла глаза. И незаметно сползла в тяжелую, не приносящую никакого отдыха, дрему. Но там было хорошо. Можно положить голову на колени маме, вдыхать запах ландышевых духов и слушать, слушать. Ты растешь такой красавицей, Алечка. Знаешь, мы с папой ни разу не пожалели, что оставили тебя у себя. Когда я нашла на пороге сверток, я перепугалась жутко. Думала, что двуликие подбросили ребенка. А ты оказалась самой обычной, здоровой девочкой. «Как же ты ошибалась, мама». Алька вскинулась, когда загрохотал отпираемый замок. Тело как будто макнули в прорубь, от ужаса забыла, как дышать. Неужели вот оно? Так рано? Ведь день в разгаре! Она даже подняться не успела, как дверь лязгнула о стену, и в камеру ввалился тот самый охранник, который и волок ее сюда. По перекошенной роже было видно, что недоволен он происходящим, ой недоволен. Но почему? Что такого она сделала? – Поднимайся, ты! – рявкнул злобно. И, не дожидаясь ответа, в два шага пересек разделявшее их пространство, схватил Альку за шиворот и дернул вверх так, что внутри все екнуло. – Давай шевелись, шевелись! – И тут же, подлив в голос яда, добавил: – Светлейший приор Надзора желает тебя видеть. Крагхи бы его побрали с его поучениями… И тут в голове Альки наконец начала оформляться хоть какая-то мысль. Наверное, охранник так зол, потому что сейчас ему досталось от упомянутого приора. Но приор Эймс ведь умер, так говорили. Чувствуя себя тряпочкой в крепкой руке, Алька кое-как успевала перебирать ногами. Мимо мелькали небеленые стены; потом сообразила, что ее снова притащили к кабинету судьи Роутона. Дверь была красивой, новой, с золоченой табличкой и контрастировала с серыми, затертыми до сального блеска стенами. Тут охранник остановился, метнул на Альку раздраженный взгляд и очень деликатно постучал. – Позволите? – Да, введите приговоренную, – глухо прозвучало в ответ. Светлое полотнище двери мелькнуло перед глазами, и Алька растерянно уставилась на судью Брисса. Затем перевела взгляд на еще одного присутствующего и невольно съежилась. Хотелось стать маленькой-маленькой, с муравья, чтобы незаметно убраться куда подальше. Страж, тот самый. Он спокойно стоял у окна, повернувшись спиной к присутствующим и тем самым красноречиво давая понять о своем отношении ко всему происходящему. Алька уставилась на его широкую спину, затянутую в черную ткань формы Надзора, и тут ее словно тряхнуло. Ей сказали, что приор желает ее видеть. Так что ж, выходит, она со своей везучестью умудрилась залезть именно в дом нового приора Надзора? Взгляд невольно пополз чуть выше – к коротко остриженному затылку. Под линией роста волос начинался толстый рваный шрам и уродливой многоножкой прятался куда-то под воротник. В животе сделалось противно щекотно, все как будто замерло, сжалось в тугой комок, и Алька невольно попятилась, чтобы упереться спиной в охранника. Брисс окинул Альку долгим сочувственным взглядом. – Вы уверены, что не измените решения, приор Эльдор? Несколько часов назад вы требовали, чтобы девушке отрубили обе руки вместо одной, теперь требуете права выкупа. – Обстоятельства изменились.