Алька съежилась еще сильнее. Точно, он ведь хотел лишить ее обеих рук. Да что ж за чудовище такое… – По уложению эти пять лет она должна оставаться жива, – нерешительно напомнил Брисс. – Хотите сказать, что будут проверки? Альке в спокойном голосе почудилась усмешка. Судья смутился и умолк. – Не тяните время, Брисс, тем более что надлежащую сумму я уже внес. Ошейник. Алька затравленно уставилась на судью. Ноги подгибались от ужаса. Что они там еще придумают?! Какой, к крагху, ошейник? Судья вздохнул и внезапно улыбнулся. Едва заметно, уголком рта – но улыбнулся, и именно ей, Альке. – По желанию приора Святого Надзора, фье Алайна Ритц, вы приговорены к рабству сроком на пять лет. Подойдите ближе, я должен надеть на вас Знак Повиновения. Ее подтолкнули в спину, и Алька механически сделала несколько шагов вперед. Судья Брисс поднялся, обошел стол, и она увидела в его руке тонкий ремешок из грубой кожи. – Волосы приподними, – сухо сказал он. Алька кое-как собрала волосы и перекинула их вперед, в наручниках по-другому не получалось. – Ты его снять не сможешь, – спокойно объяснил судья, – но пять лет – не велик срок. Благодарите Пастыря, фье Ритц. И ниата приора тоже. – Я не понимаю, – сипло шепнула она, – что дальше будет? Судья не успел ничего сказать, за него ответил приор: – Отсечение кистей рук заменяется рабством сроком на пять лет. Холодея от ужаса, Алька взглянула на приора, случайно поймала его взгляд и поторопилась опустить голову. Смотрел на нее приор так, как будто, не будь здесь судьи, уже давно свернул бы шею. – У кого… рабство? – Язык едва ворочался, а кровь словно ледяной водицей заменили. – У меня, – коротко бросил приор и снова отвернулся. Алька растерянно посмотрела на судью, но тот лишь пожал плечами. Мол, что я тут поделаю. Это же приор Святого Надзора. Она и сама не знала, как хватило сил прошагать вслед за приором до выхода из здания тюрьмы. Перед глазами маячила широкая спина, взгляд Альки против воли останавливался на белом шраме, похожем на жуткую многоножку, и ей все время казалось, что приор сейчас обернется и ударит ее – так, что полетит через весь коридор. Но он не обернулся и не ударил. Не говоря ни слова, растворил дверь и вышел наружу. Алька, ежась и ощупывая кожаный ремешок на шее, засеменила следом и невольно замерла на высоком крыльце, увидев черный закрытый экипаж Святого Надзора. Приор дернул плечом, сбежал по ступеням и нырнул в его темное нутро. Уже оттуда прозвучал едкий оклик: – Тебе специальное приглашение нужно? Садись, и поехали. Злить его явно не стоило, и Алька, потирая свободные наконец запястья, юркнула внутрь и уселась в углу кожаного дивана. Приор постучал по стенке экипажа, и они поехали. В карете царило тяжелое молчание. Алька сжалась в комок, с тоской глядя на плотно задернутые занавески. Все еще не верилось, что все так изменилось, что ее руки останутся при ней, но… теперь ближайшие пять лет она будет принадлежать приору. Зачем она ему? Почему изменил решение? И вдруг словно болезненная судорога пошла по телу. – Тиберик! – вскрикнула она. – Ох, Тиберик… Пожалуйста, умоляю вас, давайте заедем… Он же совсем маленький, он пропадет один! Молчание. Лицо приора окаменело, и он как будто ничего не слышал, смотрел куда-то сквозь нее. – Ниат, вы благородный человек, пожалуйста, не отказывайте! И понимая, что еще немного, и они окажутся слишком далеко от Горчичного проулка, чтобы возвращаться, Алька скатилась с дивана на пол и бухнулась перед застывшим словно изваяние приором на колени. Он, будто проснувшись, смерил ее тяжелым взглядом. В потемках глаза казались совершенно черными и злыми. – Перестань. Не раздражай меня. И без того тошно. – Вам же ничего не стоит заехать… – пробормотала Алька, окончательно теряясь. С головокружительной скоростью она погружалась в вертящуюся воронку беспросветного отчаяния. Нет, он ни за что не согласится. Не послушает… Но что тогда остается? – Ниат Эльдор, – прошептала она, ловя его взгляд, – умоляю… Он молча пожал плечами и вздохнул, как будто Алька была не более чем надоедливой зверушкой. А она, вконец уверившись, что от этого бесчувственного бревна не дождешься и капли сострадания, юркой змейкой извернулась, дернула ручку двери экипажа и на полном ходу вывалилась на дорогу. Подняться и рвануть в нужном направлении было сущей ерундой. Алька вскочила, озираясь, увидела проем между соседними домами и припустила туда. – Стой, дура! – неслось из-за спины, но она не слушала. Она доберется до Тиберика, чего бы это ни стоило. Она обещала маме заботиться о нем, обещала… Улица, ряд каменных домов внезапно крутнулись перед глазами, рассыпаясь осколками, затылок окатила жаркая волна боли. И каким-то образом Алька поняла, что лежит на мостовой, опрокинувшись навзничь, и совершенно не может пошевелиться. Не ощущалось власти над телом, ее желания жили отдельно, а руки-ноги были как кучка мягких тряпочек. Высоко над головой в осенней синеве медленно плыло пышное облако, словно ком хлопковой ваты. Потом рядом появилась черная фигура. – Ошейник, – невозмутимо сказал приор. – Ты не убежишь. А в следующий раз я тебя просто задушу, и плевать я хотел на судью Брисса и на дурацкие правила этого городишки. Вставай. Брата твоего я уже забрал. – Так почему же… сразу не сказали, – мяукнула Алька. Прозвучало жалко, как у голодного котенка. – Я не обязан отчитываться, – нахмурился приор, – тем более перед собственной, хм, рабыней. Алька несмело шевельнулась. Чувствительность возвращалась. А вокруг уже собиралась толпа зевак, трепетали шепотки на ветру: двуликая, двуликая. Если бы могла, срезала бы кожу на щеке к крагхам, только бы не светить этой чернильной гадостью. Она села, сжала руками голову, затем снова посмотрела на приора и просипела: – Тогда позвольте мне зайти туда. Там осталась очень ценная для меня вещь. Он приподнял бровь, гладкую, перечеркнутую старым шрамом. Когда-то кожу там рассекли, и было видно, что рану зашивали кое-как. – Пожалуйста, – шепнула Алька, уже ни на что не надеясь. – Хорошо, пойдем, – внезапно буркнул приор Эльдор. – Только быстро. Здесь совсем недалеко. И, не говоря больше ни слова, пошел вперед. Экипаж остался ждать. Алька торопливо поднялась и потрусила следом. Выглядело все это, наверное, отвратительно. Все равно как собачонка за хозяином. «Ну а что, и ошейник имеется». – Она потрогала кожаный обруч. Ее пошатывало, улица то и дело угрожающе кренилась то в одну сторону, то в другую, но Алька мужественно дошла до Горчичного проулка. Сердце екнуло, когда увидела разбитую дверь. – Это правда? Правда, что вы забрали Тиберика? – оглянулась на замершего приора. Он сложил руки на груди и уставился на нее так, словно хотел раздавить. Брови нахмурил, и оттого лицо обрело совершенно зловещее выражение. – К чему мне лгать? – О, Пастырь обязательно отблагодарит вас, – быстро прошептала она, делая шаг внутрь. Схватила вазочку с подоконника, прижала ее к себе и уже смело повернулась к приору. – И это все? – Опять приподнятая бровь. – Что такого в этой посудинке? – Это мамина. – Алька еще крепче сжала пальцы на керамическом горлышке. – Все, что у меня осталось. Приор резко отвернулся, но Альке показалось, что он пробормотал ругательство. Что-то вроде «проклятый сукин сын». Снова оказавшись в полумраке экипажа, Алька прижала к себе вазочку и закрыла глаза. Усталость давила, глаза слипались против воли. А по коже – едкий, словно кислота, взгляд приора. И это тяжкое молчание. Что ему, крагх побери, нужно? Почему выкупил? Почему забрал брата? В доброту приора Алька не верила, а значит, все это он проделывал с тайным умыслом. Знать бы еще с каким. За себя Алька не боялась. Даже если он потащит ее в койку – ну и что, это всего лишь один мужчина. Не десятки и не сотни, как в борделе. Один. Но вот что подтолкнуло его забрать к себе Тиба? Не выдержав, Алька подняла голову, храбро встретила обжигающий взгляд и спросила: – Зачем мы вам, ниат Эльдор? Он долго и молча смотрел на нее – и куда-то сквозь, снова окунаясь в собственные воспоминания. Потом вздрогнул, словно опомнившись, и сухо проговорил: – Вы с братом незаконно лишились имущества. Прежний приор Надзора счел возможным нарушение всех правил, и поэтому это несколько умаляет твою вину. У тебя, в твоем положении, был выбор – либо в бордель, либо воровать. Ты выбрала второе, не слишком хороший выбор в отсутствие такового. Я терпеть не могу двуликих, но и совесть у меня есть, так что поживешь в моем доме. Будешь помогать Марго по хозяйству, будешь делать все, что она скажет. Брат твой пока поживет с нами, потом я устрою его в хорошую школу для мальчиков. А ты… Впереди пять лет спокойной жизни. Только на глаза мне не показывайся, прибью. – Спасибо, – прошептала она, – вы действительно благородный человек, ниат, и я… Она хотела сказать, что будет стараться, но он перебил: – Не надо. Не надоедай мне. Нам с тобой говорить не о чем, вообще не о чем. И я рассчитываю на твое благоразумие. Помни, что я имею полное право тебя наказывать. И если, упаси Пастырь, ты что-нибудь стащишь в моем доме, то, клянусь, я сам отрублю тебе руки. Поняла? В сумраке экипажа его лицо виднелось бледным пятном, и черты словно набросаны штрихами. Весь из ломаных, острых линий. Едкий. Совершенно безжалостный.