— Что, опять твои красавицы следствие затеяли? — спросил милиционер наобум. Но заведующая не купилась на его мнимую осведомленность и сделала наивные глаза: — Понятия не имею. Да и некогда мне следить за их глупостями. Своих забот хватает. — И какие ж у тебя заботы? — поинтересовался Барабас. Не иначе красавица его на разговор заводит. Ну-ну, посмотрим. — Страшно мне, Виктор Семеныч. Женщина уже немолодая, постоять за себя не могу, а защитить некому… — Ой-ой! Бедная ты, несчастная! — лукаво прищурился капитан. — Это тебе-то, Марина, страшно? Да ты у нас любого террориста на скаку остановишь. — Тьфу на вас! — отмахнулась Марина Станиславовна. — Не приведи господи, скажете тоже. Нет, людей я не боюсь, это вы правильно говорите. А вот другого… — Чего ж другого? — добродушно поинтересовался Барабас, вытирая салфеткой рыжие усы. Заведующая придвинулась поближе, навалившись на стол своей внушительной грудью. — Говорят, сейчас нечистая сила в городе развелась. Грабят людей на улицах. И называются «Стражники». Все в черном, лиц не видно — жуть! И милиция их не то что поймать — увидеть не может. Чуть что, прям в воздухе растворяются. Участковый посмотрел на нее скептически. Изображая из себя простую суеверную бабу, мадам заведующая явно переигрывала. — Это где ж ты такое слышала? — спросил Барабас. — Да где-где! Все кругом рассказывают. Страшно на улицу выйти. — Ну-ка, Марина, не финти, — участковый резко сменил тон, что всегда очень действовало на собеседников. Этот прием он, должно быть, отработал еще в МУРе. — Зачем тебе дались эти Стражники? Неужели твои девки теперь с ними зарубились? Марина Станиславовна поджала губы. — Ничего от вас не скроешь, — пробормотала она. — Да нет, на сей раз не девки. Парень тот, помнишь, который у нас сторожил несколько дней? Вот он рассказывал, будто бы от Стражников прячется. — Так это они вам витрину кокнули, вашего сторожа искали? Ну и сама виновата. Я уж тебе говорил и еще скажу. Додумалась: кого попало на охрану заведения сажать. Сэкономить решила? Сэкономила — теперь за стекло плати, небось дороже выйдет. Хоть бы документы у него спросила. Скажи спасибо, что тебе весь салон не вынесли! — Документы мне незачем смотреть, я человеку в глаза смотрю, — гордо возразила Марина Станиславовна. — Парень был правильный, не пьянь, не жулик. А в ту околесицу, что он про Стражников тогда нес, я действительно не поверила, виновата. А вы бы на моем месте поверили?.. Вот скажите, Виктор Семеныч, в милиции хоть известно, что это за Стражники за такие? Чего от них ждать? Я ж боюсь вот чего — чтобы снова в салон не наведались. Узнают, что Алешка у нас работал, и устроят страшную месть. Тут пришел черед тушеваться участковому, чего Марина Станиславовна никак не ожидала. Барабас насупился, опустил глаза, поскреб рыжую щетину на подбородке, за которую его и прозвали Барбароссом. Повертел в руках пустой стаканчик, словно хотел попросить еще кофе, но махнул рукой. И поглядел на госпожу Борисоглебскую глазами настоящего побитого барбоса. — Милиции, уважаемая, по этому поводу ничего не известно, — произнес он наконец скучным голосом. — Абсолютно ничего. Считается, что все разговоры о Стражниках — бабьи сплетни или происки желтой прессы. Если какие сигналы поступают, приказано фиксировать и докладывать наверх, но мер не принимать. Если хочешь, добавь к своему старому заявлению про витрину то, что ты мне сейчас рассказала, или новое напиши. Я зафиксирую. Марина Станиславовна растерялась. Она привыкла считать, что Барабас знает все, а чего не знает, до того докопается. Уж он-то не мог позволить, чтобы на участке что-то творилось за его спиной. И вдруг он смотрит на нее тусклыми казенными глазами и бубнит: приказано, фиксировать. Неужели стареет бывший опер, теряет интерес к жизни? — Ага, — разочарованно сказала заведующая после паузы. — То есть никто ничего не знает и помочь не может. — Хелп йорселф[5], — ответил участковый. — Знаешь, что это такое? В Америке в забегаловках написано. Типа самообслуживание. Помоги себе сам. — Ну спасибо, — обиделась Марина Станиславовна. — А милиция у нас на что? Она выразительно постучала ладонью по столу, с которого Барабас несколько минут назад забрал традиционный конверт. — Ты, Марина, на меня не наезжай, — в свою очередь рассердился Казюпа. — Я тебе сказал, что мог. Так и передай. — Кому передай? — не поняла Марина Станиславовна. — Сама знаешь кому. Колобкам своим, которые у тебя следствие ведут. Любашке и компании. А мне пора. За кофе благодарю. Он встал и вышел неожиданно быстро для его плотной комплекции, так что Марина Станиславовна даже не успела по заведенному обычаю проводить дорогого гостя до дверей салона. Марина была женщина умная, и долго разгадывать загадку, предложенную участковым, ей не пришлось. Она сразу все поняла. Вышла в зал, дождалась, пока Любочка начнет укладывать клиентке волосы и включит фен, заглушающий голоса. Приблизилась вплотную и сказала маленькой парикмахерше прямо в ухо: — Барабас просил тебе передать. Милиция со Стражниками справиться не может. Вся надежда на тебя. Любочка не удивилась, только как-то напряглась и кивнула. Марина Станиславовна пыталась поймать в зеркале ее взгляд, но сотрудница сосредоточенно смотрела на круглую щетку, которой вытягивала светлые пряди. Вид у надежды местной милиции Любы Дубровской был совсем не веселый. …Знаешь, Юдит, как ни странно, твою тихую маму действительно было за что убить. И сделать это могли разные люди по разным причинам. Поразительно, насколько Всевышний не оставляет человеку ни малейшей лазейки, чтобы уйти от ответственности за свои поступки. Ты учила это в школе и, надеюсь, не забыла. Твоя мама была настоящим, как говорят по-русски, тихим омутом. Она никогда не жаловалась, не ныла, не требовала внимания. Если бы она хоть намекнула, что ей плохо в Иерухаме, все могло бы сложиться по-другому. Но я об этом не подозревал. Я мог бы поклясться (если бы Закон не запрещал клятвы): у меня не возникало сомнений, что все вы счастливы. Я считал семью самым дорогим подарком, доставшимся мне от Всевышнего. Лучше бы Рада устраивала скандалы, как другие женщины, чем в один прекрасный день взять и разбить свою и мою жизнь. Но это все лирика, давай перейдем к делу. Версия первая, самая очевидная. До нашего отъезда в Израиль у моей бывшей жены был знакомый, русский парень, который хотел стать евреем и с этой целью старательно изучал иудаизм. Я встречался с ним на занятиях и на праздниках в синагоге, но Рада общалась с ним более тесно. Верю, что ничего предосудительного в их отношениях не было. Многие тогда считали, что он еще не созрел для гиюра, но ему удалось убедить наших раввинов в своей готовности. Видимо, он хорошо владел даром убеждения. Итак, мамин приятель перешел в иудаизм и стал евреем, но это его увлечение быстро кончилось. Вскоре он отошел от религии, увлекся бизнесом на грани криминала, потом занялся политикой. От еврейства не осталось и следа. Сейчас это один из лидеров националистического движения, провозглашающего «Россию для русских» или что-то подобное. Помнишь песню нашего московского друга Миши Болотовского про мальчика Моню, который выкрестился и пошел в черносотенцы? Вот тебе примерно тот же вариант, с той разницей, что этот господин по собственной воле стал мальчиком Моней. Не буду называть его имени, хотя уверен, что оно тебе знакомо, если ты следишь за новостями. И вот в Москву приезжает твоя мама, которая знает, что когда-то наш партайгеноссе был евреем. И не просто был — отчаянно добивался этой высокой чести. Представляешь, какое впечатление это могло бы произвести на его товарищей по партии! Папа, погоди. Ты действительно считаешь, что этого достаточно для убийства? Ведь мама не единственная знала о бывшем еврействе твоего националиста. Тогда он должен был убить всех, кто был в курсе дела — например, тех, кто учился вместе с ним в ешиве, а это десятки человек. Даже если большинство из них уже в Израиле, кто-то все равно остался. А кроме того, вряд ли мама пошла бы ябедничать национал-патриотам на их руководителя. Это совсем не в ее характере. Ты говоришь, он хорошо был знаком с мамой — значит, он это наверняка понимал. Ты рассуждаешь вполне логично, но в поступках людей не всегда присутствует логика. Дело в том, что в последнее время у этого господина появились какие-то общие дела с хозяином издательства, где работала мама. Скорее всего, он просто увидел ее там, и… Он же бывший бандит, и для него убийство — самый простой и доступный способ решения проблем. Но есть и другая версия. Мне не нравится поджог издательства и смерть хозяина. Все это выглядит очень подозрительно. Возможно, владельца «Подвала» и маму убили за одно и то же; возможно, там крутились какие-то темные дела, и мама знала больше, чем следовало. Нам удалось выяснить, что уже после ее смерти кто-то приходил в издательство и спрашивал о ней. Да, это была ее подруга, парикмахерша. Но тебе об этом знать необязательно. _____ …Но все это только предположения. Я согласен с тобой, что они звучат не очень убедительно. Больше всего меня настораживает «привет» от Третьей стражи на стене сгоревшего издательства. У нас есть основания считать, что собака зарыта именно здесь. Папа, ты меня удивляешь. По-моему, как раз надпись на стене — полнейший бред. Я и рассказала тебе о ней просто для полноты картины. Скажи, а откуда ты знаешь про Третью стражу? Ты иностранец и не ходишь в кино… Дорогая моя девочка, разумеется, я не хожу в кино, не смотрел этого фильма и в жизни, с Божьей помощью, ничего подобного смотреть не буду. Но кое-что про Третью стражу мне известно. Это совсем не то, что ты думаешь… Больше пока не могу тебе ничего сказать, потому что мы еще не закончили расследование. Кто это — мы? Ты и Борис Бараев? Почему наша семейная трагедия вдруг стала так интересна израильскому миллионеру? Господин Бараев просто не хочет, чтобы где-то безнаказанно убивали евреев. Что касается нашей, как ты выражаешься, семейной трагедии, то она не особенно интересна даже мне. Между мной и моей бывшей женой давно уже нет ничего общего, и я не стал бы тратить свое время, выясняя, кто и за что мог ее убить в вашей замечательной, культурной, благополучной Москве. Единственное, что меня волнует — чтобы ничто не угрожало тебе и маленькому. Только ради вас я занялся этим делом. Папа, где же была твоя забота все эти годы? Почему ты ни разу не позвонил и не спросил, как мы здесь живем на одну мамину зарплату? А известно ли тебе, девочка моя, как я жил «все эти годы»? Сколько грязи было вылито на нашу семью после маминого бегства? А поскольку от семьи остался один я, то мне достались все помои. А сколько денег понадобилось отдать в пожертвования, чтобы меня все-таки согласились экзаменовать на раввина! Я обязан был срочно жениться, но разве девушка из хорошей семьи пойдет за мужчину, от которого ушла жена? Она же думает о своих будущих детях, о том, как им будет трудно жениться и выходить замуж самим, имея папу с запятнанной репутацией. Благодарение Всевышнему, нашлась Захава, которую врачи еще в детстве предупредили, что она никогда не сможет стать матерью. Так мы с ней оказались вместе — два инвалида, два изгоя. Понимаешь ли ты, что после вашего отъезда я стал паршивой овцой, которую из снисхождения терпели в стаде?.. Половина нашего диалога ведется молча, поэтому я могу не отвечать, правда? Не заставляй меня быть судьей между отцом и матерью. Думаю, скоро ты убедишься, что я и мой будущий ребенок в абсолютной безопасности, и перестанешь тратить свое драгоценное время на расследования. Ты считаешь, маму могли убить разные люди, и у них были на то причины? Уж коли на то пошло, такие причины были и у тебя. Ведь ваше разводное письмо подделано, и если это выплывет наружу, твой брак признают недействительным. Окажется, что все эти годы ты жил в блуде и получил полномочия раввина незаконно…