— Юдит, у тебя муж еврей? — это был первый вопрос, который он ей задал еще по телефону. И, услышав недоуменный, но утвердительный ответ, предложил встретиться. Юля помнила папу худым, ссутуленным, вечно погруженным в огромные тома священных книг и комментариев, одетым, согласно ортодоксальной традиции, в потрепанные черные костюмы с чужого плеча. Теперь он разительно переменился — правда, костюм остался черным, но был хорошо сшит и даже производил впечатление сдержанной роскоши. Добротная черная шляпа, золотая булавка в галстуке, золотые часы, зеркально начищенные ботинки — все говорило о том, что Арье Черняховский на жизнь не в обиде. Особенно же красноречиво кричали об этом его самодовольное, улыбающееся лицо и неожиданно появившиеся в его фигуре округлости: небольшой плотный животик и слегка припухлые щеки, обрамленные аккуратно подстриженной черной бородой, ничуть не похожей на прежнюю взъерошенную «мочалку». От сутулости не осталось и следа, держался он теперь прямо, даже несколько откинувшись назад и выпятив живот как символ своего благополучия. Впрочем, Юлин живот, конечно, привлек больше внимания. Папа благосклонно скосил на него глаза, поинтересовался, когда ожидается младенец, подробно выспросил, чем занимаются Юлин муж и она сама, и на прощанье небрежным жестом вручил ей триста долларов. Беседовали они на скамеечке неподалеку от маленького, словно игрушечного памятника Шолом-Алейхему. Время от времени по Малой Бронной в сторону еврейского культурного центра проходили мужчины в таких же, как у рава Арье, черных костюмах, женщины и девушки в прямых юбках до пят. Они оживленно переговаривались на иврите, и Юле казалось, что она находится не в центре Москвы, а в одном из престижных религиозных кварталов Иерусалима. Из скудных объяснений отца она поняла, что в Москве он находится по делу, связанному скорее с бизнесом, чем с религией (папа — бизнесмен?), и работает теперь с небезызвестным Бараевым. Ей эта личность действительно была небезызвестна — все-таки Юля закончила в Москве еврейскую школу, и какие-то слухи о выдающихся евреях нашей эпохи до нее доходили. Но большинству москвичей имя Бориса Бараева говорило так же мало, как коренным израильтянам — фамилия русского олигарха Владимира Лебяжьего, тихой сапой скупившего контрольные пакеты крупнейшей израильской газеты и второго по значению телевизионного канала. В то же время у себя на родине, в Израиле, Бараев был такой же притчей во языцех, как Лебяжий в России, хотя деятельность обоих давно распространилась за границы родной страны. Разница была в том, что Лебяжьему в свое время пришлось бежать за рубеж от преследований российских властей и правоохранительных органов, а Бараев до сих пор имел незапятнанную репутацию по всему миру. В Москве дочерние фирмы Бориса Бараева без лишнего шума застраивали столицу монументальными жилыми небоскребами и вычурными офисными зданиями. В других странах он возводил верфи, плотины, перерабатывающие комбинаты. Каким-то хитроумным способом ему, израильтянину, удалось отхватить даже жирный кусок иракских послевоенных тендеров. В его руках находилась изрядная доля мирового брильянтового рынка. В то же время этот владелец заводов, газет, пароходов предпочитал не афишировать свой размах и лишний раз не мелькать перед широкой публикой. По сравнению со своими российскими коллегами израильский олигарх обладал еще целым рядом симпатичных качеств. Он не был капризен и злопамятен, не страдал манией величия и мелочной подозрительностью. Люди, попадавшие в его окружение, пахали день и ночь, не зная отдыха, но их труд высоко оценивался, причем не только материально. Шеф никогда не упускал случая прилюдно похвалить и поблагодарить даже рядовых своих сотрудников, если они того заслуживали. Короче говоря, бедному шлимазлу Арье Черняховскому из занюханного Иерухама несусветно повезло, что его судьба пересеклась с блестящим Борисом Бараевым. Отец пообещал Юле, что не оставит без помощи ее и малыша, но она не слишком обрадовалась внезапной щедрости будущего дедушки. Большие деньги — большие проблемы, знала она. Быть богатым в России опасно, быть богатым евреем опасно вдвойне. Каким бы идеально шоколадным ни был этот Бараев, за ним числится немало сомнительных художеств, и некоторые из них нет-нет да и просачиваются в прессу. Другое дело, что на фоне громких скандалов с другими богачами эти истории проходят незаметно. Пока проходят, потому что мистер Бараев еще не прокололся по-крупному. Юля боялась не столько за отца, который в минуту опасности всегда может вспорхнуть и улететь в теплые края, сколько за себя и свою семью. И после первой встречи решила, что не будет поддерживать с ним тесных отношений, тем более что эти отношения надо скрывать от мамы — таково было условие рава Арье. Но долго хранить тайну ей не пришлось — в следующий раз они увиделись на маминых похоронах. И все же сейчас у Юли не было другого выхода. Богатый израильтянин Арье Черняховский, приближенный могущественного Бараева и самый близкий, несмотря ни на что, человек для мамы, был единственным, кто мог помочь. Она рассказала отцу все, не упомянув только о настырной парикмахерше, от которой, собственно, она и услышала неожиданные подробности маминой смерти. Не стоит вмешивать посторонних людей, тем более что эта Наталья Андреевна вряд ли снова появится на горизонте — Юля ее достаточно решительно отшила. Отец, впрочем, не спрашивал, откуда она знает о мамином увольнении и пожаре в «Подвале». Сидел молча, сцепив холеные пальцы на колене, и только поднял брови, услышав, что мама постилась в Йом-Кипур. — Умереть в такой день — благословение Всевышнего, удел праведников, — пробормотал он на иврите и удивленно покачал головой. Юля остановилась было, но он кивнул ей: продолжай. Закончив рассказ, она с грустью подумала, что, наверное, зря понадеялась на помощь отца. Он ведь так и не простил маму, это она поняла по некоторым его сдержанным репликам в ее адрес. Так зачем ему копаться в обстоятельствах ее странной гибели? Мало ли за что могут убить человека в этой стране, «где нет страха Божьего», как сказал праотец Авраам, придя в Египет. — Юдит, ты боишься за себя и за маленького? — спросил отец неожиданно. Он называл ее только еврейским именем. Юля пожала плечами. Да нет, она не боялась. Мамина жизнь была слишком далека от нее. — Вижу, что боишься. Иди домой и успокойся. Мы выясним, кто убил твою мать. Мы? Кто же это «мы»? Неужели миллиардер Бараев начнет расследовать убийство бедной московской еврейки? Вслух она произнесла: — Ты уверен, что ее убили? Отец посмотрел на нее с недоумением: — Ты же сама мне только что все рассказала. Разумеется, ее убили. Мы найдем убийцу. Юля вздохнула и вдруг прижалась лбом к папиному плечу. Рав Арье осторожно погладил ее по голове и украдкой оглянулся. Здесь, конечно, не Израиль, но кто-то из правоверных евреев может оказаться рядом и увидеть, как он обнимает девушку в светской одежде. Не все же догадаются, что она его дочь. По дороге домой Юля пыталась понять, откуда взялось ощущение недосказанности. Как будто она собиралась сообщить отцу какую-то важную деталь, но не успела. Только у подъезда, глядя на дверь, размалеванную псевдоготическими буквами, Юля сообразила, что было не так в их разговоре. Она изложила историю сожжения «Подвала» во всех подробностях, включая испарившуюся надпись об исполненном приговоре. И рав Арье, иностранец, предельно далекий от российской поп-культуры, не спросил ее, что такое Третья стража. Может, слава этого блокбастера уже вышла на мировой уровень? Но не до такой же степени, чтобы его знали в кругу еврейских религиозных бизнесменов… На Сретенке открылся новый профессиональный магазин для парикмахеров. В воскресенье, пока Любочка колесила по окрестностям Звенигорода, Наташа съездила туда и купила разрекламированную итальянскую краску, которая только что вышла на рынок. По неписаному правилу «Шпильки», прежде чем предлагать новое средство клиентам, следовало испытать его на себе. Любочка покорно подставила для опыта свою многострадальную голову. Голова изрядно обросла, поэтому решено было заодно и постричься. Пока Наташа красила ее волосы и делала прическу, они обсуждали план действий. — Ну вот, хоть одного колдуна мы нашли, — говорила Любочка с торжеством в голосе. Все же путешествие в деревню к Клавдии не прошло даром, несмотря на неудачу с Леонидом Матвеевичем. — А если он шарлатан? — усомнилась Наташа. — Бог с тобой, Наташка, конечно, шарлатан. Они все шарлатаны. Но главное — хоть кто-то живой из этой компании, а то попадаются все какие-то быстрорастворимые призраки. Не успеешь подойти поближе, они исчезают. Издательства сгорают, квартиры пустеют. Просто наваждение какое-то. — Но этот твой колдун, он вряд ли наш, — задумчиво сказала Наташа, перемешивая краску. — Что значит «наш»? Мажь скорее, у меня через час клиентка. — Наш — это тот, кто убил Раду и парня в притоне и от кого сбежал Алеша. «Подвал», наверное, тоже он сжег. — Ты и в самом деле думаешь, что все это сделал кто-то один? — Любочке до сих пор не приходило в голову, что надо искать не банду, а одного конкретного преступника. Все-таки Наташка молодец. Столько фактов собрала, да еще и рассуждает так толково. — А по-твоему, они разные? Но тогда это вообще ужас. Целая куча злодеев и вампиров. — Ага! И все они среди нас, если верить журналисту Владу Шипову. Нет, конечно, ты права. Сколько бы их ни было, во главе стоит один организатор и вдохновитель. И совершенно не обязательно, что именно он отвечает на письма в журнале. Это может быть кто-то из его подручных. — Слушай, — недоуменно произнесла Наташа, — а как такое вообще возможно? Преступник и колдун дает интервью журналисту, отвечает на вопросы читателей… Как будто так и должно быть. У меня это просто в голове не укладывается. Ведь в журнале работают нормальные люди. Или вся редакция — это банда мошенников? — Да нет, такого не может быть, — подумав, согласилась Любочка. — Редакция тут ни при чем. Просто… Ну, представь себе, что ты журналист. Сидишь за своим столом и думаешь: что бы мне такого-этакого сочинить, чтобы все прочитали и сказали — какой крутой журнал! Какой классный парень в нем пишет! А тут к тебе приходит настоящий колдун и предлагает запросто взять у него интервью. Что ты делаешь? — Я пугаюсь до полусмерти. Или думаю, что он ненормальный либо обманщик. — Это потому, что ты — необразованная, неразвитая парикмахерша. А журналист думает: вот оно! Вот на что наш читатель западет! И давай этого ненормального раскручивать. А уж если колдун докажет журналисту, что он не обманщик — тогда просто сенсация. Но пусть даже и не докажет, все равно сойдет, народ у нас доверчивый. Вот так и получаются интервью с вампирами и ведьмами. Что ты, в других журналах их не встречала? Полным-полно, с незапамятных времен, еще когда никакой Третьей стражей и не пахло. — А почему же ты тогда решила, что в этом журнале — тот колдун, что нам нужен? Сама говоришь, их полным-полно, — скептически возразила Наташа. Любочка вздохнула. Это было самое спорное место в ее рассуждениях. — Ну, во-первых, потому что он называет себя Стражником и все время рассказывает о Третьей страже. Причем рассказывает, знаешь, как-то… по-деловому. Как мы бы с тобой рассказывали про работу парикмахера. Поэтому сразу веришь, что он действительно оттуда. А во-вторых, даже если в этом журнале окажутся не наши Стражники, то надо же нам с кого-то начинать. Все равно другого пути я пока не вижу. — И как ты собираешься начинать? Уже придумала? — Придумала. Я этому колдуну напишу письмо. Там есть письма читателей, которые рассказывают, какой у них дар предвидения, и все такое. Спрашивают, как записаться в Стражники. — Ну, и чушь все это. Думаешь, ты напишешь — и тебя в Стражники позовут? — Но Алешку-то позвали. — Алешка чокнутый. — Значит, надо сочинить что-то чокнутое, чтобы они клюнули. Пусть возьмут меня в ведьмы. Это единственный шанс попасть в их компанию и посмотреть изнутри, что там происходит. — А не боишься? — Естественно, боюсь, — призналась Любочка, — только я уже не могу остановиться. Вика права была. Помнишь, когда мы колосовского двойника искали, она говорила, что мне заняться нечем, вот я и рвусь бандитов ловить. — Это тебе-то нечем заняться? — удивилась Наташа. — А семья? Взрослая девица с запросами, мужик — хоть и без запросов, но все равно. Накорми, одень, обстирай, прибери. На работе крутишься как белка в колесе, целый день на ногах. Еще тетки Пашины, которым ты каждую неделю фрукты таскаешь. Каких еще забот тебе не хватает? — А тебе? — лукаво спросила Любочка, и Наташа растерялась. Не признаваться же подруге, что она позавидовала ее славе проницательного сыщика. — Ну, у меня другая ситуация, — уклончиво сказала она, — все-таки мою знакомую убили. А потом я же не лезу в пасть к этим Стражникам, не строю из себя ведьму, чтобы меня в банду взяли. Ты у нас точно как Шарапов с «Черной кошкой». — Ага, — подхватила Любочка, — надо только на пианино подучиться, чтобы «Мурку» сбацать. Я думаю, просто у меня раньше, до Паши, была слишком трудная жизнь. Я привыкла на себе целый воз тащить, все эти переживания, страсти-мордасти, и теперь мне их не хватает. Тем более Настя выросла, поступила — хлопот стало меньше. Знаешь, мы с ней в детстве книжку читали про Мэри Поппинс. Там была корова, которой на голову свалилась звезда и заставляла ее все время плясать, с утра до вечера, без остановки, не давала ни есть, ни спать. А когда корова от звезды избавилась, ей вдруг стало очень скучно. И она начала ходить по свету и искать свою звезду. — Вот и найдешь на свою голову, — мрачно предрекла подруга. — Подожди немного, Настя пойдет в институте романы крутить, тогда напляшешься. Сразу расхочется чужие преступления разгадывать. Любочка промолчала, пораженная тем, что Наташа попала в самую точку. Она действительно заигралась в сыщиков и может упустить дочь, у которой уже началась бурная и непростая личная жизнь. Не пора ли сворачивать детективное агентство, которое никому, кроме Любы Дубровской, особенно не нужно? «Вот только выясню, что это за Третья стража, и все, завязываю», — пообещала себе Любочка, и ей сразу стало легче, и совесть мучить перестала. Она же умная, она быстро разберется с этими Стражниками и будет уделять все внимание Насте и Паше. Уж кто-кто, а ее добрый и покладистый муж заслужил, чтобы о нем заботились. — Я что-то не пойму, Любаша, — вдруг сказала Наташа после того, как вымыла подруге голову и накрутила ей чалму из мягкого полотенца. — Ты так говоришь иногда про этих Стражников, как будто они настоящие колдуны, ведьмы и вампиры. Ты что — в самом деле веришь? Любочка стряхнула полотенце с волос и взяла с полочки расческу. — Не знаю, Наташка, — пробормотала она, разглядывая в зеркале свою растерянную физиономию, облепленную мокрыми прядями. — То я думаю, что они обыкновенные бандиты и запугивают людей. То мне кажется: не бывает же дыма без огня. Столько народу верит в этих Стражников. А вдруг там и правда что-то из потустороннего мира. Так ничего не поймешь, надо на них посмотреть. — Ну вот, — сказала на это Наташа, — еще одна свихнулась. Недаром говорят, что сумасшествие заразно. Она отобрала у подруги расческу и включила фен. — Алешкиного колдуна звали по-другому. Вольдас. А этого — как, ты говоришь? — громко спросила она, пытаясь перекричать жужжание фена. — Не помню, что-то мудреное, — крикнула в ответ Любочка. — Подвинь-ка мне сумку мою. Ага, спасибо. Вот — За-а-тар. Марина Станиславовна Борисоглебская, дама приятная во всех отношениях, но с характером, как и подобает руководителю модного салона красоты, конечно, не роняла себя до того, чтобы играть в казаки-разбойники, как ее легкомысленные подчиненные Люба, Лена и Наташа. Но время от времени она снисходительно демонстрировала этим писклявым Шерлокам Холмсам, как надо добывать нужные сведения. Именно Марина Станиславовна сразу выяснила имя и адрес Любочкиного клиента, который внезапно исчез, оставив вместо себя двойника. Если бы не она, эти соплюхи так бы и сидели, кудахтая и гадая, как же разыскать Вадима Григорьевича, если о нем, кроме имени, ничего не известно. И никакого бы расследования у них не получилось. Узнать координаты подозрительного посетителя Марине помог Барабас, пожилой участковый милиционер, с которым она как бы кокетничала, а он в ответ как бы пытался за ней ухаживать. На самом деле эта кадриль сглаживала неловкость от их простых, как два рубля, деловых отношений: салон платил Барабасу за «крышу», а тот следил, чтобы на «Шпильку» никто другой не наезжал, и вообще «приглядывал». Обе стороны были друг другом премного довольны — Барабас вел себя умеренно, не борзел и лишнего не брал, к тому же по-человечески симпатизировал «красавицам» из салона. Дело двойников не обошлось без его участия, как ни пытались Люба с подругами сохранить свое расследование в тайне. В свое время Барбаросс, как официально звучало его прозвище, служил на Петровке, и обмануть его было трудно. Когда в салоне разбили стекло, он сразу понял, что дело нечисто, но не стал дергать «красавиц», особенно в присутствии молодого заносчивого коллеги. Он лишь пометил себе в записной книжечке зайти и побеседовать по душам со своей подругой Мариной, но тут навалилось слишком много дел. Начался учебный год, и городские власти после событий в Беслане требовали охранять школы как ядерные объекты; одновременно повозвращались из отпусков и с гастролей районные бузотеры — в общем, начался обычный осенний бардак. И Барабас, он же капитан Казюпа Виктор Семенович, попал в салон только в срок очередного сбора дани. Марина Станиславовна встретила его приветливо, собственноручно налила кофе, как он любил, без кофеина и без сахара. И, выдав конвертик, не состроила озабоченную мину — мол, хлопот невпроворот, ничего не успеваю, приятно было увидеться. Нет, она плотно уселась за свой стол и с умильной улыбкой стала наблюдать, как милиционер прихлебывает из пенопластового стаканчика слишком горячий напиток. В салоне принципиально пользовались только одноразовой посудой, чтобы не загромождать крошечную кухню грязными чашками. Здесь даже воду не кипятили в чайнике, а наливали из специального аппарата, что казалось Казюпе бессмысленным транжирством. Хотя, с другой стороны, это не его собачье дело: есть у хозяев деньги, так пускай тратят на здоровье. Лишь бы кофе для участкового всегда был горячим и крепким.