* * * Когда очнулся Алешка, увидал над собою зеленое – от бессонных ночей – лицо очкастого. Попробовал Алешка приподнять голову, но грудь обожгло болью, застонал, засмеялся. – Я живой… не помер… – И не помрешь, Леня!.. Тебе помирать теперь нельзя. Вот гляди!.. В руке очкастого билет с номером, поднес к Алешкиным глазам, читает: – Член РКСМ, Попов Алексей… Понял, Алешка?.. На полвершка от сердца попал тебе осколок гранаты… А теперь мы тебя вылечили, пускай твое сердце еще постучит – на пользу рабоче-крестьянской власти. Жмет очкастый руку Алешке, а Алешка под тусклыми, запотевшими очками увидал то, чего никогда раньше не видал: две небольшие серебристые слезинки и кривую, дрожащую улыбку. 1923 Нахаленок Снится Мишке, будто дед срезал в саду здоровенную вишневую хворостину, идет к нему, хворостиной машет, а сам строго так говорит: – А ну, иди сюда, Михайло Фомич, я те полохану по тем местам, откель ноги растут!.. – За что, дедуня? – спрашивает Мишка. – А за то, что ты в курятнике из гнезда чубатой курицы все яйца покрал и на каруселю отнес, прокатал!.. – Дедуня, я нонешний год не катался на каруселях! – в страхе кричит Мишка. Но дед степенно разгладил бороду да как топнет ногой: – Ложись, постреленыш, и спущай портки!.. Вскрикнул Мишка и проснулся. Сердце бьется, словно в самом деле хворостины отпробовал. Чуточку открыл левый глаз – в хате светло. Утренняя зорька теплится за окошком. Приподнял Мишка голову, слышит в сенцах голоса: мамка визжит, лопочет что-то, смехом захлебывается, дед кашляет, а чей-то чужой голос: «Бу-бу-бу…» Протер Мишка глаза и видит: дверь открылась, хлопнула, дед в горницу бежит, подпрыгивает, очки на носу у него болтаются. Мишка сначала подумал, что поп с певчими пришел (на Пасху, когда приходил он, дед так же суетился), да следом за дедом прет в горницу чужой большущий солдат в черной шинели и в шапке с лентами, но без козырька, а мамка на шее у него висит, воет. Посреди хаты стряхнул чужой человек мамку с шеи да как гаркнет: – А где мое потомство? Мишка струхнул, под одеяло забрался. – Ми?нюшка, сыночек, что ж ты спишь? Батянька твой со службы пришел! – кричит мамка. Не успел Мишка глазом моргнуть, как солдат сграбастал его, подкинул под потолок, а потом прижал к груди и ну рыжими усами, не на шутку, колоть губы, щеки, глаза. Усы в чем-то мокром, соленом. Мишка вырываться, да не тут-то было. – Вон у меня какой большевик вырос!.. Скоро батьку перерастет!.. Го-го-го!.. – кричит батянька и знай себе пестает Мишку – то на ладонь посадит, вертит, то опять до самой потолочной перекладины подкидывает. Терпел, терпел Мишка, а потом брови сдвинул по-дедовски, строгость на себя напустил и за отцовы усы ухватился. – Пусти, батянька! – Ан вот не пущу! – Пусти! Я уже большой, а ты меня, как детенка, нянчишь!.. Посадил отец Мишку к себе на колено, спрашивает, улыбаясь: – Сколько ж тебе лет, пистолет? – Восьмой идет, – поглядывая исподлобья, буркнул Мишка. – А помнишь, сынушка, как в позапрошлом годе я тебе пароходы делал? Помнишь, как мы в пруду их пущали? – Помню!.. – крикнул Мишка и несмело обхватил руками батянькину шею. Тут и вовсе пошло развеселье: посадил отец Мишку верхом к себе на шею, за ноги держит и по горнице кругом, кругом, а потом как взбрыкнет, как заржет по-лошадиному, у Мишки от восторга аж дух занялся. Мать за рукав его тянет, орет: – Иди на двор, играйся!.. Иди, говорят тебе, варнак этакий! – И отца просит: – Пусти его, Фома Акимыч! Пусти, пожалуйста!.. Не даст он и поглядеть на тебя, сокола ясного. Два года не видались, а ты с ним займаешься! Ссадил Мишку отец на пол и говорит: – Беги, с ребятами играйся, опосля придешь, я тебе гостинцев дам. Притворил Мишка за собой дверь, сначала думал послушать в сенцах, о чем будет разговор в хате, но потом вспомнил: никто еще из ребят не знает, что пришел батянька, – и через двор, по огороду, топча картофельные лунки, пы?хнул к пруду. Выкупался Мишка в вонючей, застоявшейся воде, обвалялся в песке, нырнул в последний раз и, чикиляя на одной ноге, натянул штанишки. Совсем было собрался идти домой, но тут подошел к нему Витька – попов сынок. – Не уходи, Мишка! Давай искупаемся и пойдем к нам играть. Тебе мамочка разрешила приходить к нам. Мишка левой рукой поддернул сползающие штанишки, поправил на плече помочь и нехотя сказал: – Я с тобой не хочу играть. У тебя из ушей воняет дюже!.. Витька ехидно прищурил левый глаз, сказал, стаскивая с костлявых плеч вязаную рубашечку: – Это от золотухи, а ты – мужик, и тебя мать под забором родила!.. – А ты видал? – Я слыхал, как наша кухарка рассказывала мамочке. Мишка разгреб ногой песок и глянул на Витьку сверху вниз. – Брешет твоя мамочка! Зато мой батянька на войне воевал, а твой – кровожад и чужие пироги трескает!.. – Нахаленок!.. – кривя губы, крикнул попович. Мишка схватил обточенный водой камешек-голыш, но попович сдержал слезы и очень ласково улыбнулся: – Ты не дерись, Миша, не сердись! Хочешь, я тебе отдам свой кинжал, какой из железа сделал? Мишкины глаза блеснули радостью, отшвырнул в сторону голыш, но, вспомнив про отца, сказал гордо: – Мне батянька получшей твоего с войны принес! – Вре-ошь? – недоверчиво протянул Витька. – Сам врешь!.. Раз говорю – принес, значится – принес!.. И заправское ружье… – Подумаешь, какой ты стал богатый! – завистливо усмехнулся Витька. – И ишо у него есть шапка, а на шапке висят махры и золотые слова прописаны, как у тебя в книжках. Витька долго думал, чем бы удивить Мишку, морщил лоб и почесывал бледный живот. – А мой папочка скоро будет архиреем, а твой был пастухом. Ага, что?.. Мишке надоело стоять, повернулся и пошел к огороду. Попович его окликнул: – Миша, Миша, я что-то скажу тебе! – Говори. – Подойди ко мне!.. Мишка подошел и подозрительно скосился: – Ну, говори!