– Товарищи, богатеям нежелательно в председатели пастуха Фому, но как он есть пролетарьят и за Советскую власть… Зажиточные казаки, стоявшие кучей около двери, затопотали ногами, засвистали. Шум поднялся в исполкоме. – Не нужен пастух! – Пришел со службы – нехай к миру в пастухи нанимается!.. – К черту Фому Коршунова! Мишка глянул на бледное лицо отца, стоявшего возле скамьи, и сам побелел от страха за него. – Тише, товарищи!.. С собранья буду удалять! – орал чужак, грохая по столу кулаком. – Своего человека из казаков выберем!.. – Не нужен!.. – Не хо-о-тим… мать-перемать!.. – шумели казаки, и пуще всех Прохор, зять лавочника. Здоровый рыжебородый казак с серьгой в ухе и в рваном, заплатанном пиджаке вскочил на скамью: – Братцы!.. Вон оно куда дело заворачивает!.. Нахрапом желают богатеи посадить в председатели своего человека!.. А там опять… Сквозь стонущий рев Мишка слышал только отдельные слова, которые выкрикивал казак с серьгой: – Землю… переделы… бедноте суглинок… чернозем заберут себе… – Прохора в председатели!.. – гудели около дверей. – Про-о-хо-ра!.. Го-го-го!.. Га-га-га!.. Насилу угомонились. Чужак, хмуря брови и брызгая слюной, долго что-то выкрикивал. «Должно, ругается», – подумал Мишка. Чужак громко спросил: – Кто за Фому Коршунова? Над скамьями поднялось много рук. Мишка тоже поднял руку. Кто-то, перепрыгивая со скамьи на скамью, громко считал: – Шестьдесят три… шестьдесят четыре, – не глядя на Мишку, указал пальцем на его поднятую руку, выкрикнул: – Шестьдесят пять! Чужак что-то записал на бумажке, крикнул: – Кто за Прохора Лысенкова, прошу поднять! Двадцать семь казаков-богатеев и Егор-мельник дружно подняли руки. Мишка поглядел вокруг и тоже поднял руку. Человек, считавший голоса, поравнялся с ним, глянул сверху вниз и больно ухватил его за ухо. – Ах ты, шпаненок!.. Метись отсель, а то я тебе всыплю! Тоже голосует!.. Кругом засмеялись, а человек подвел Мишку к выходу, толкнул в спину. Мишка вспомнил, как говорил отец, ругаясь с дедом, и, сползая по скользким, грязным ступенькам, крикнул: – Таких правов не имеешь! – Я тебе покажу права!.. Обида была, как и все обиды, очень горькая. Придя домой, Мишка всплакнул малость, пожаловался матери, но та сердито сказала: – А ты не ходи, куда не след! Во всякую дыру нос суешь!.. Наказание мне с тобой, да и только! На другой день утром сели за стол завтракать, не успели кончить, услышали далекую, глухую от расстояния музыку. Отец положил ложку, сказал, вытирая усы: – А ведь это военный оркестр! Мишку как ветром сдуло с лавки. Хлопнула дверь в сенцах, за окошком слышно частое – туп-туп-туп-туп… Вышли во двор и отец с дедом, маманька до половины высунулась из окна. В конец улицы зеленой колыхающейся волной вливались ряды красноармейцев. Впереди музыканты дуют в большущие трубы, грохает барабан, звон стоит над станицей. У Мишки глаза разбежались. Растерянно закружился на одном месте, потом рванулся и подбежал к музыкантам. В груди что-то сладко защемило, подкатилось к горлу… Глянул Мишка на запыленные веселые лица красноармейцев, на музыкантов, важно надувших щеки, и сразу, как отрубил, решил: «Пойду воевать с ними!..» Вспомнил сон, и откуда только смелость взялась. Уцепился за подсумок крайнего. – Вы куда идете? Воевать? – А то как же? Ну да, воевать! – А за кого вы воюете? – За Советскую власть, дурашка! Ну, иди сюда, в середку. Толкнул Мишку в середину рядов, кто-то, смеясь, щелкнул его по вихрастому затылку, другой на ходу достал из кармана измазанный кусок сахара, сунул ему в рот. На площади откуда-то из передних рядов крикнули: – Сто-о-ой!.. Красноармейцы остановились, рассыпались по площади, густо легли в холодке, под тенью школьного забора. К Мишке подошел высокий бритый красноармеец с шашкой на боку. Спросил, морща губы в улыбке: – Ты откуда к нам приблудился? Мишка напустил на себя важность, поддернул сползающие штанишки. – Я иду с вами воевать! – Товарищ комбат, возьми его в помощники! – крикнул один из красноармейцев. Кругом захохотали. Мишка часто заморгал, но человек с чудным прозвищем «комбат» нахмурил брови, крикнул строго: – Ну, чего ржете, дурачье? Разумеется, мы возьмем его, но с условием… – Комбат повернулся к Мишке и сказал: – На тебе штаны с одной помочью, так нельзя, ты нас осрамишь своим видом!.. Вот, погляди: на мне две помочи, и на всех по две. Беги, пусть тебе матка пришьет другую, а мы тебя подождем тут… – Потом он повернулся к забору, крикнул, подмигивая: – Терещенко, пойди принеси новому красноармейцу ружье и шинель! Один из лежавших под забором встал, приложил руку к козырьку, ответил: – Слушаюсь!.. – и быстро пошел вдоль забора. – Ну, живо беги! Пусть матка поскорее пришьет другую помочь!.. Мишка строго взглянул на комбата: – Ты, гляди, не обмани меня! – Ну, что ты? Как можно!.. От площади до дома далеко. Пока добежал Мишка до ворот – запыхался. Дух не переведет. Возле ворот на бегу скинул штанишки и, мелькая босыми ногами, вихрем ворвался в хату. – Маманька!.. Штаны!.. Помочь пришей!.. В хате тишина. Над печью черным роем гудят мухи. Обежал Мишка двор, гумно, огород – ни отца, ни матери, ни деда нет. Вскочил в горницу – на глаза попался мешок. Отрезал ножом длинную ленту, пришивать некогда, да и не умеет Мишка. Наскоро привязал ее к штанам, перекинул через плечо, еще раз привязал спереди и опрометью под амбар. Отвалил камень, глянул мельком на ленинскую руку, указывающую на него, Мишку, шепнул, переводя дух: – Ну, вот видишь?.. И я поступил в твою войску!.. Бережно завернул карточку в лопух, сунул за пазуху – и по улице вскачь. Одной рукой карточку к груди жмет, другой штанишки поддергивает. Мимо соседского плетня бежал, крикнул соседке: – Анисимовна! – Ну? – Перекажи нашим, чтоб обедали без меня!.. – Ты куда летишь, сорванец? Мишка махнул рукой: – На службу ухожу!..