Я закидываю руку за голову, не в силах отвести от него глаз. — Мне нравятся твои татуировки. Он кладет свою грязную одежду на комод и закрывает дверь ногой, его бровь изгибается вверх. — Это был комплимент? — Возможно. Он опускается на заправленную кровать напротив меня и исчезает из поля моего зрения. — У тебя ведь есть свои собственные, на затылке, верно? — Да, две из них, — говорю я, возвращая свое внимание к потолку, моя рука сжимает высыхающий ватный тампон. — Но у меня их больше. — Где? — Это секрет. Он делает паузу, и матрац скрипит. — Итак, ты хочешь просто расслабиться? Я немного устал. Я качаю головой, прислушиваясь к стуку сердца в груди. Несмотря на то, что я устала, если я просто упаду, мне придется подумать о том, что произошло, и если я начну думать об этом, мне придется почувствовать, что я чувствую по этому поводу, а если я это почувствую, я просто захочу встать и сделать что-нибудь безрассудное. Затем после этого я буду довольна и устану, захочу рухнуть, и весь процесс начнется сначала. Это порочный круг. — Я совсем не устала. Он тяжело вздыхает. — Тогда чем ты хочешь заняться? Я приподнимаюсь на локтях, чтобы посмотреть на него, сосредоточив внимание на его опухшей челюсти, а не на том месте, где его полотенце начинает раскрываться. — Что ты обычно делаешь воскресным вечером? Он тянется за бутылкой «Джека Дэниелса» на столе у изножья кровати. — Напиваюсь и трахаюсь. — Он наблюдает за моей реакцией, откидывает голову назад и делает глоток. — Разве пьянство не вредно для тебя… потому что ты диабетик? Он неловко поерзал, а затем отвернулся к окну. — Я в порядке. Я не делаю ничего такого, с чем не могу справиться. Кажется, я его расстраиваю и не понимаю, почему. Но я не стала развивать эту тему, так как я последний человек, который должен поучать кого-либо о том, что для них хорошо и что плохо. Я сажусь и соскальзываю к краю кровати, ставя ноги на пол. — Ну, если ты хочешь напиться и переспать, то тебе придется веселиться в одиночку, — говорю я. — Потому что я не делаю ни того, ни другого. Ну, я пью иногда, но не много. — Я открываю ему правду, но не намеренно. Мой мозг явно устал. Его глаза тут же устремляются в мою сторону, когда он давится, и алкоголь выплескивается изо рта на ковер, делая мое признание стоящим этого. — Что? — бормочет он, ставя бутылку обратно. — Что? Пьянство заставляет меня вести себя порочно и немного безумно, поэтому я стараюсь избегать этого, если только не хочу вести себя злобно и безумно. — Я знаю, что у него перехватило дыхание не поэтому. Это произошло, потому что я сказала, что я девственница. — Реально? — осторожно спрашивает он, вытирая рукой виски с губ. Я скрещиваю ноги, и разрез на юбке открывается, обнажая мои бедра. Я замечаю, как его взгляд движется к ним, его глаза горят чем-то, что я видела в глазах парней много раз. Я не могу не задаться вопросом, может ли Люк быть моей безрассудной вещью в данный момент, если я решу, что хочу пойти по этому пути. То, как он ударил Престона, даже не подумав, и драка в стриптиз-клубе… это заставляет его казаться опасным, что заставляет меня думать, что он мог утолить мою тягу. Но действительно ли я хочу участвовать? Чувствовать связь? Потому что, когда он поцеловал меня в грузовике, я почувствовала нечто иное, чем онемение. Я почувствовала искру. Жизнь. Потребность. — Ага, представь, как мне может быть плохо, — говорю я. Его горячий взгляд скользит от моих ног к моему лицу. — Тогда, наверное, это хорошо. — Его пальцы снова ищут бутылку, его пылающие глаза все еще устремлены на меня. Он делает еще один глоток, глядя на меня поверх бутылки. — Тебя это беспокоит? — спрашиваю я, опираясь на руки, забавляясь тем, что заставляю его напрягаться из-за того, что я девственница, но он не комментирует это. — Кто я есть. Он снова ставит бутылку, и его язык выскальзывает изо рта, чтобы смочить порезанную губу. — Не беспокоит ли меня то, что ты безумная и злая, когда пьяна? Для чего это все, если ты трезвая? — Не притворяйся дураком, — говорю я. — Я знаю, ты думаешь о том, что я только что сказала тебе, что я девственница, поэтому ты выплюнул свой напиток на пол… так что тебе не по себе, зная, что у меня не было секса. — Нет, но твоя прямота-да. — Он трет глаза руками, чтобы скрыть выражение, своего лица. — Я… я просто не понимаю, как. — Он опускает руки на колени. — Как ты… — Его глаза скользят по моему телу, задерживаясь на ногах, а затем на прозрачной рубашке. — Как ты смогла быть одной из них? — Девственницей? — Само это слово, кажется, вызывает у него беспокойство, отчего мне только хочется сказать его еще. — Почему ты не понимаешь, как? Не все хотят секса. — Да, но… — Он замолкает, оценивая меня своими яркими карими глазами, и теперь мне приходится сосредоточиться, чтобы не ерзать. — Ты одеваешься так, как одеваешься, и ведешь себя так, как ведешь себя… ты дурачишься с парнями… это не имеет смысла. — Я одеваюсь так, как хочу, — говорю я ему, засовывая руки под ноги, пытаясь удержаться на месте. — И я веду себя так, как мне нужно, но я не понимаю, почему ты думаешь, что я шлюха… Это из-за Келли? Думаю, она могла подумать, что я шлюха или что-то в этом роде. — Почему она так думает? Я пожимаю плечами. — Вероятно, по тем же причинам, что и ты. — Я не думал, что ты шлюха, — настаивает он. — Я просто подумал… — Его глаза расширяются, и он прочищает горло. — В любом случае, если я не могу выпить или потрахаться сегодня вечером, то чем еще мне заняться? — Ты можешь делать все, что захочешь. — Я положила руки на колени. — Я просто сказала, что не пью и не трахаюсь. Он снова ищет бутылку и запрокидывает голову, вливая в горло последние несколько капель. Он встает и бросает бутылку в мусорное ведро у изножья кровати. Я кусаю губу, наблюдая, как его мускулы напрягаются, как когда он сражался с Престоном. — Можем поиграть в карты, — предлагает он, открывая дверцу шкафа. Он наклоняется, чтобы поднять рубашку с пола, и полотенце скользит все ниже и ниже по его бедрам. Я не уверена, что я так же очарована его телом, как и тем, как мое тело реагирует на его вид. Воодушевляет. Возбуждает. Я никогда раньше не была в восторге от парня. Я либо был не заинтересована, либо боялась. Несмотря ни на что, я хочу чувствовать это дольше, пусть чувство пропитает меня. — Карты? У него есть татуировка на лопатке, дракон. Я касаюсь затылка, где моя собственная татуировка дракона, когда он встает и поворачивается с колодой карт в руке. — Но дело в том, что мы не можем играть на деньги. — Хорошо, потому что мне не с чем играть, — говорю я, все еще оценивая его тело, но уже более сдержанно. — Мне тоже. — Он садится на кровать, закинув ноги за край, и кладет карты себе на колени. — Однако я никогда не играю в «Техасский холдем» просто так. — Почему бы нет? Он откашливается. — Потому что именно так меня учили играть. — Кто? — Меня тоже кое-кто учил играть, и на деньги. Пара, с которой я жила около шести месяцев, устраивала вечеринки по «Техасскому холдему», и я сидела за столом, пока мистер Стронтон объяснял мне правила. У меня тоже неплохо получалось, но я давно не играла. Он разделяет колоду пополам и перемешивает их. — Мой отец. — То, как он это говорит, его напряженный голос заставляет меня задуматься, не случилось ли что-нибудь с его отцом. — Где сейчас твой отец? — Я поднимаюсь на ноги, поправляя юбку. Он раскладывает карты на кровати, глядя на меня. — Он живет в Калифорнии. Я иду через комнату к кровати, на которой он сидит, темно-синяя простыня сминается подо мной, когда я сажусь и устраиваюсь поудобнее. — Тогда почему бы тебе просто не жить с ним? Он сжимает в руке перетасованную колоду карт. — Все сложно. — А как насчет твоей мамы? — Спрашиваю я. — Еще сложнее. — Костяшки его пальцев белеют, когда он сжимает карты. — Как насчет твоих родителей? Что с ними случилось? — Они оставили меня на пороге соседей, когда мне было шесть месяцев, — беззаботно вру я. Я занимаюсь этим годами, придумывая сложные истории, чтобы избежать горькой правды о том, что произошло, когда меня спрашивают незнакомцы. — Я предполагаю, что они не хотели меня или что-то в этом роде.