Я протираю усталость с глаз. — Зачем? — Потому что. — Мы действительно собираемся вернуться к односложным ответам? Она старается не улыбнуться, плотно сжимая губы. — Что? Думаешь только потому, что ты поцеловал меня, я буду с большим желанием отвечать на твои вопросы? — Вчера ты казалась довольно отзывчивой, — говорю я, мысленно проклиная себя за то, что так быстро начал все сначала. Она нервно поправляет кожаный ремешок от часов на запястье, но ее глаза загораются. — Ну, может, сегодня я чувствую себя немного по-другому. — Ты? — Может быть. Черт возьми, мне нужно, чтобы она рассказала мне больше, но я не могу просто спросить ее. Это дало бы ей слишком большой контроль надо мной. — Ты даже не собираешься мне намекнуть? — Нет. Я выдохнул, качая головой. — Хорошо, я могу подвезти тебя до полицейского участка, если ты пообещаешь, что в конце концов расскажешь мне, зачем тебе туда нужно ехать. Она кивает один раз, а затем встает на ноги. На ней черные шорыт на этой чертовски упругой заднице и черно-белый топ, который облегает ее стройное тело и приподнимает ее декольте. — Рано или поздно, — говорит она. Черт бы побрал ее и ее односложные ответы. Это раздражает до невозможности. Я отбрасываю одеяло и встаю с дивана, мой член все еще немного напряжен, но я решаю не обращать на это внимание. Ее взгляд скользит вниз к моему члену, затем к моей груди, когда я иду в ванную, чтобы одеться, чувствуя себя довольно хорошо в данный момент, как будто я снова взял верх. — Дай мне десять минут, и я выйду, — говорю я и закрываю дверь в ванную. Я чищу зубы, натягиваю черную рубашку и джинсы, затем брызгаю на себя одеколоном. Это первое утро за долгое время, когда я не бегу прямо к серии шотов с «Джеком Дениелсом», но тот факт, что мне нужно ее куда-то отвезти, заставляет меня пока не хотеть туда идти. Я подожду, пока вернусь домой, а затем позволю себе погрузиться в блаженное удовлетворение алкоголем, и, надеюсь, это на какое-то время выкинет Вайолет из моей головы. Я провожу рукой по волосам и иду в гостиную, где она ждет меня на диване, уставившись на свои ботинки. Она выглядит измученной и напряженной, и мне хочется снова поцеловать ее и попытаться убрать все, что заставляет ее так выглядеть. Да, мне определенно нужны шоты и чертов минет или что-то в этом роде. Я беру ключи и бумажник с кухонного стола и пробираюсь через оставшиеся не распакованные коробки. — Готова? Она удивленно смотрит на меня, но быстро берет себя в руки и встает на ноги. — Да. — Она бредет к двери, не оглядываясь через плечо, опустив голову, словно кто-то только что убил ее собаку. — Ты уверена, что с тобой все в порядке? — Я следую за ней через парадную дверь на солнечный свет, сопротивляясь непреодолимому желанию положить руку ей на поясницу и повести ее к моей машине. — Да, все превосходно, — говорит она, отмахиваясь от меня, а затем сбегает по лестнице к навесу, держа между нами расстояние, словно знает, куда я хочу положить свои руки. Она почти не разговаривает со мной всю дорогу, и я ненавижу, то как мы вернулись к тому месту, с которого начали. Я задаю ей несколько вопросов, пытаясь вывести ее на разговор, но она продолжает отвечать мне односложно. В итоге я сдаюсь, и через десять минут мы подъезжаем к полицейскому участку, старому кирпичному зданию, расположенному в самом центре города между светофорами, автостоянками и магазинами. Я жду мгновение, решая, что мне делать. Сказать, что увидимся позже? Сказать ей, что я заберу ее? Поцеловать ее на прощание? — Во сколько ты хочешь, чтобы я тебя забрал? — наконец спрашиваю я, ставя грузовик на стоянку. Она приоткрывает дверь. — Я тебе позвоню. Я хватаю ее за локоть и не даю ей выбраться наружу. — Подожди. У тебя нет моего номера. Она делает паузу, потом лезет в карман и достает телефон. — Какой номер? — спрашивает она. Я диктую ей, и она вбивает его в свой телефон, ее пальцы дрожат, когда она блокирует экран и кладет телефон в задний карман. — На всякий случай дай мне свой, — говорю я, и она называет мне свой номер, выглядя все более сбитой с толку с каждой цифрой. — Я позвоню тебе, когда закончу, — быстро говорит она мне, затем выскакивает и хлопает дверью, затем обходит переднюю часть грузовика. Когда она достигает тротуара перед полицейским участком, она останавливается и смотрит на знак, кажется, целую вечность. Наконец она делает шаг вперед, потом назад, и я начинаю опускать окно, чтобы спросить ее, что случилось. Но затем она бросается к лестнице, ведущей к стеклянным входным дверям. Это заставляет меня задаться вопросом, почему она здесь. Может, она на испытательном сроке за торговлю? Но она казалась слишком расстроенной, для этого. Я все еще припаркован на дороге, думая о ней, когда кто-то сигналит. Я моргаю, отворачиваюсь от двери и еду вперед, заставляя себя перестать так много думать о ней. Последние несколько недель мои мысли были слишком сосредоточены на Вайолет, и мне нужен перерыв. Я решаю поиграть в «Техасский холдем», немного выпить, выиграть несколько раздач, контролировать игру и, надеюсь, поднять более высокие ставки. Это займет некоторое время, так как я не хочу выбрасывать все свои двести баксов на игру, но в данный момент я не против потратить свое время. Мне нужно несколько отдалиться от единственной девушки, которой я когда-либо позволял так сильно контролировать меня. Вайолет Прошлой ночью я довела себя до тошноты, думая о том, чтобы поговорить с детективом. Меня даже вырвало сегодня утром, прежде чем я оделась. Я даже не осознавала, насколько взволнована, пока солнечный свет не ударил в окно, и я не поняла, что мне действительно придется пойти в полицейский участок и рассказать об убийстве моих родителей. Единственное, что заставило меня пойти туда, это мысль о том, что, может быть, на этот раз их убийство удастся раскрыть. Когда я сажусь рядом с детективом Стефнером, мой страх превращается в раздражение. Он продолжает показывать мне фотографии, которые я уже видела, задавая мне вопросы, на которые я уже отвечала. Во что были одеты люди, как они выглядели, делали ли они что-нибудь, что могло бы выделяться. Все это есть в его записях, но он заставляет меня пересказывать ему, заставляет заново пережить ту чертову ночь, о которой я ненавижу вспоминать, которая преследует мои сны, мою жизнь, которая превратила меня в этого человека, сидящего здесь, погруженного в себя. Я даже не уверена, зачем он вновь открывает дело, и очевидно, что он даже не читал их дело, поскольку не знает даже некоторых простых деталей. — Подумай хорошенько, Вайолет, — говорит он. — Ты можешь хоть что-нибудь вспомнить о той ночи? — Кроме того, что мои родители были убиты? — отвечаю я, откинувшись на спинку металлического складного стула. Он держит меня в маленькой квадратной комнатке с кирпичными стенами, эта комната пропитана запахом чистящего средства и черствого сыра. Он делает глоток кофе и проливает немного на галстук со смайликом и на белую рубашку на пуговицах. Серьезно. Какой-то чувак со смайликом на галстуке собирается раскрыть убийство моих родителей, которое произошло тринадцать лет назад? Я потеряла всякую надежду, когда увидела этот галстук, и проклинала себя за то, что у меня вообще была надежда. — Послушай… — Он просматривает мои файлы, не в силах даже вспомнить мое имя. — Вайолет, я знаю, что тебе, должно быть, трудно об этом говорить, но мне нужно, чтобы ты попыталась вспомнить хоть что-нибудь, что могло бы быть полезным. Я наклоняюсь вперед, скрестив руки на столе между нами. — Трудно ли мне говорить об этом?? Прошло тринадцать лет. Я практически ничего не помню о своих родителях, не говоря уже о том, что произошло в ночь их смерти. — Я такая чертова лгунья. Он смотрит на меня с сочувствием. — Мне очень жаль Я отталкиваюсь от стола и встаю на ноги. — Жаль за что? Что я сирота? Что у меня нет семьи? Что я скиталась по приемным семьям? Что я та, кто нашел моих родителей мертвыми? Или что вы не можете вычислить человека, который стал причиной всего этого? — Я отодвигаюсь от стола, и ножки стула скрежещут по испачканному линолеуму. — Мне не нужно, чтобы вы жалели меня. Что мне нужно, так это не быть здесь, вспоминая то, что я похоронила давным-давно. — Вайолет, пожалуйста, успокойся и хорошенько вспомню ту ночь, — говорит он, поднимаясь на ноги и взъерошивая свои светлые волосы. — Все, что ты вспомнишь, может быть полезным. Я поворачиваюсь спиной к двери. — Наклонись ко мне. Прислонись ко мне. Возьми. Помоги мне. Мне нужно понять. Помоги мне. Я не могу сделать это без тебя. Он беспомощно смотрит на свою стопку бумаг, просматривая их. — Прости, Вайолет, но я не понимаю… Это песня? — Да, это песня, придурок. — Я рывком открываю дверь. — Женщина пела ее в ту ночь, но это уже должно быть в вашем деле, если вы все это прочитали. Итак, мы закончили? Он колеблется, потом кивает, и я направляюсь к выходу. — Подожди, Вайолет, еще кое-что, — кричит он, и я останавливаюсь, но не оборачиваюсь. — Я просто хочу, чтобы ты знала, что ты можешь увидеть кое-что о повторном открытии дела в новостях. Я оборачиваюсь. — Что? Он складывает свои бумаги обратно в папку. — Иногда мы думаем, что полезно объявить об этом общественности в надежде, что кто-то выступит с информацией. — Тринадцать лет назад никто не сообщал информацию, — горячо говорю я. — Зачем им это делать сейчас? — Время обычно делает людей менее боязливыми, — говорит он, собирая свои бумаги в руки. — Я просто хочу, чтобы ты знала, чтобы ты не удивилась, если увидишь что-то.