— Что ж, спасибо, что подумали обо мне, — саркастически говорю я. С этими словами я выхожу, хлопнув за собой дверью. Я вытаскиваю телефон из заднего кармана и почти бегу через полицейский участок. Я набираю номер Люка, выбегая из парадной двери, и солнечный свет заливает меня. Это единственный номер, который я когда-либо записывала в своем телефоне, кроме номера Престона и моих постоянных покупателей. Странно звонить ему, но немного успокаивает то, что на самом деле есть кто-то, на кого я могу положиться. Этим утром мне было немного не по себе от того, что я почти не разговаривала с ним, но я ничего не могла поделать. Меня слишком тошнило, и я отвлеклась, приходя сюда, и мне было неловко из-за нашего поцелуя. Я никогда раньше не чувствовала себя неловко, обычно это я заставляю людей чувствовать себя неловко. Телефон Люка сразу переключается прямо на его голосовую почту, и я качаю головой. — Я должна была догадаться, — бормочу я, нажимая пальцем на кнопку завершения, не оставляя сообщения. Я выключаю телефон, прервав любую связь, которую мы установили, затем смотрю на оживленную улицу и тротуар, гадая, что мне делать. Вся эта беспокойная энергия бурлила внутри меня, когда я чувствовала, что начинаю тонуть в своем прошлом. Я не только сосредотачиваюсь на смерти моих родителей, я также вспоминаю, когда они были живы, играли со мной в парке, открывали подарки в рождественское утро, ходили в зоопарк. Смеялись и улыбались самым искренним, чистым способом, который когда-либо существовал. Я помню, что меня любили. Боже, я ненавижу вспоминать об этом. Это так больно, зная, что у меня это все было когда-то. Было бы лучше, если бы я никогда не знала, каково это, когда кто-то заботится о тебе достаточно, чтобы никогда не позволять чему-либо причинять мне боль, потому что я не могла бы чувствовать боль из-за того, чего у меня никогда не было. Я массирую грудь рукой, нажимая так сильно, что ощущаю боль. Я хочу разорвать ее и вырвать сердце, чтобы остановить мучительную боль. Я падаю в то место, откуда мне нужно сбежать, мне нужно сделать что-то другое, кроме как продолжать помнить то, чего у меня больше нет, чувствовать, что они ушли, чувствовать боль всех, кто никогда не хотел меня, душевную боль, одиночество, ненависть к людям, которые это сделали, иглы, бритвы, разрывы внутри моей кожи. Боже, мне нужно вытащить это. — Мне нужно… — Я царапаю свою кожу, пока кровавые дорожки не тянуться вниз по моим рукам. — Дерьмо. — Я пытаюсь вытереть кровь, не желая, чтобы кто-то видел, и спешу вниз по лестнице на тротуар рядом с улицей. Я поворачиваю налево и быстро иду мимо магазинов к жилому комплексу на Элм. Эта дурацкая песня постоянно крутится в моей голове, пока я снова и снова представляю себе детали дела моих родителей по телевизору. Это становится моей личной пыткой, и я не могу отключить ее, о чем бы ни пыталась думать. И мне требуется час, чтобы дойти до квартиры в эту жару, и я хочу пить, я голодна, ментально и физически истощена к тому времени, когда я вхожу в подъезд жилого комплекса. Но несмотря на жару, пересохшее как пустыня горло и урчащий живот, я все еще чувствую царапающие ощущения под кожей и ноющую потребность вытолкнуть ее из тела единственным известным мне способом. Я взбегаю по лестнице на третий этаж, где находится дверь в мою квартиру. Это странно, зная, что я собираюсь жить здесь летом с тремя парнями, один из которых меня не любит, один, кажется, боится меня, а третий, кажется, находится в противоречии с тем, хочет ли он трахнуть меня или нет. Если бы он появился прямо сейчас, я бы, наверное, позволила ему, поскольку его нуждающееся, горячее прикосновение, кажется, способно задушить мои эмоции почти так же хорошо, как стояние, когда я нахожусь на крыше дома. Но его здесь нет, и сейчас мне придется довольствоваться балконом. Я открываю дверь, готовая броситься через гостиную к раздвижной стеклянной двери, но резко останавливаюсь, когда замечаю Грейсона на кухне с набором ингредиентов для выпечки на столешнице и красной миской для смешивания. Он готовится испечь печенье или что-то в этом роде, а с iPod играет «Демоны» группы «Imagine Dragons». Он довольно высокий, со светлыми волосами и светло-голубыми глазами. На нем серая приталенная рубашка, поверх которой черная рубашка с расстегнутыми пуговицами. Его голова наклонена вниз, когда он изучает открытую книгу рецептов, но он улыбается мне, когда я закрываю входную дверь. — Привет. Мы с ним пересекались только в университете и несколько раз в моей комнате в общежитии. Мы никогда не разговаривали, и он всегда казался довольным этим. Я выдавливаю натянутую улыбку, пробираюсь мимо журнального столика и коробок посреди пола и направляюсь в свою комнату, придумывая альтернативный способ восстановить контроль над своими мыслями и сердцем. Когда я прохожу мимо кухонного островка, его взгляд останавливается на моих руках, на царапинах, которые опухли и воспалились. — Иисус. — Он обходит стойку и подходит ко мне. — Что случилось с твоими руками? — На меня напала кошка, — говорю я, продолжая двигаться в свою спальню, нуждаясь в том, чтобы побыть одной и сбежать единственным известным мне способом. Он слегка хватает меня за руку, заставляя меня остановиться прямо перед тем, как я достигну коридора со спальней и ванной справа и еще одной спальней слева, моей спальней, в которой мне нужно быть прямо сейчас. — Должно быть, это был чертовски большой кот, — констатирует он, рассматривая царапины, проводя пальцами вверх и вниз по моей руке. — Ты должна нанести на них немного перекиси, или ты заработаешь инфекцию. — Обязательно, — отвечаю я, осторожно высвобождая руку из его хватки и прикрывая царапины ладонью. — Собственно, туда я и направлялась. Он улыбается, но выглядит смущенным. — Хорошо, дай мне знать, если тебе что-нибудь понадобится. — Он поворачивается к кухне и возвращается к плите. — Не хочешь помочь мне приготовить пирожные? Я делаю паузу. — Серьезно? Он берет пачку масла и начинает ее разворачивать. — Это просто готовка, Вайолет. Не нужно напрягаться. — Уголки его губ приподнимаются, когда я подхожу к нему с любопытством. — Да, но как насчет Сета? — спрашиваю я, упираясь локтями в стойку, когда он бросает кусок масла в миску. — Что насчет Сета? — Не кажется ли тебе, что он не в восторге от того, что ты тусуешься со мной, ведь я мегера и все такое. — Ну, поскольку я не очень люблю мегер или женщин в целом, я почти уверен, что он не будет возражать. — Он улыбается, и это, наверное, самая счастливая улыбка, которую я когда-либо видела. — Я не это имела в виду, — говорю я. — Я имела в виду то, что у него, кажется, проблемы со мной. — Он просто любит драму, — объясняет он, открывая еще одну пачку масла. — Он справится с этим, как только поймет, что ты не собираешься украсть его славу. — Украсть его славу? — Да, ты очень колоритная. — Он смотрит на меня взглядом, от которого мне становится легко внутри, и мне как бы хочется его обнять. Я опускаюсь на стул. — А колоритность — это хорошо, верно? — Конечно. — Он протыкает кусок масла ложкой. — Кроме того, мы с тобой будем тусоваться на работе, когда я начну свою работу в «Мунлайт дайнинг». Это неизбежно. — Ты собираешься работать в «Мунлайт дайнинг и дринкс»? — Спрашиваю я. Он кивает. — Да, я начинаю во вторник. Я стараюсь не думать о том, что у меня сейчас только одна работа и гораздо больше счетов. Кроме того, заработок, который я получала от сделок, больше не вариант. Моя жизнь меняется, и я не знаю, хорошо это или плохо. — Ну, вот небольшой совет: большинство ночей поток людей очень маленький, а чаевые — отстой. — Спасибо за информацию. Тогда я позабочусь о том, чтобы обслужить как можно больше клиентов. Таким образом, чаевые, которые я получу, компенсируют это. — Он улыбается мне. — Я умею ослеплять. — Не сомневаюсь. — мне смешно — Думаю, мы с тобой могли бы поладить, Грейсон. — Ты так думаешь? — дразнит он легким тоном, откладывая ложку. — Знаешь, что, по моему мнению, было бы идеальным моментом для знакомства с новым соседом по комнате? Выпекать вместе пирожные. — Я не пекла пирожных или чего-то еще с шести лет, — признаюсь я. Он прижимает руку к сердцу и качает головой. — Ну, мы должны это изменить. Конечно, лучше всего сближают пирожные «Брауни» — если ты понимаешь, о чем я, но у меня нет никакого горшка. — Пирожные с травкой? — заинтересованно спрашиваю я. — О, да. — Он берет миску и направляется в угол кухни. — Мои родители были хиппи и постоянно делали их. — И позволяли тебе их съесть? — Нет, но я начал красть их, когда мне было около пятнадцати лет, тогда я проходил подростковую бунтарскую стадию. Не буду врать, я до сих пор иногда делаю это, когда хочу расслабиться. — Ты тоже носил темную одежду и писал депрессивные стихи? — Да, к темной одежде. — Он открывает микроволновку и ставит миску внутрь. — Но не к поэзии. Мне больше нравились тексты и музыка. — Ты все еще пишешь? — Спрашиваю я. — Или играешь на чем-нибудь? Он качает головой, закрывая дверцу микроволновки. — Нет, я, может быть, и увлекался этим, но я был не очень хорош. — Он нажимает кнопки на микроволновке, и она включается. Затем он поворачивается и откидывается на стойку лицом ко мне, скрестив руки на груди. — Так какой была твоя мятежная фаза, Вайолет? Я бросаю взгляд на свою темную одежду, скрывающую татуировки. — Думаю, я все еще могу проходить через это. — Против кого бунтуешь? — Спрашивает он. — Против Себя. Он смеется себе под нос. — Как насчет твоих родителей? Они ненавидели — или все еще ненавидят твою мятежную жизнь? Мое сердце опускается в живот, и я внезапно вспоминаю, куда я направлялась до того, как отвлеклась на этот разговор. — Знаешь, — говорю я как можно спокойнее, вставая со стула. — Если ты действительно хочешь испечь пирожные с травкой, я могу с этим помочь. Его брови приподнимаются, когда позади него пищит микроволновка. — О, правда? Я пожимаю плечами, отступая в свою комнату. — Это зависит от тебя. Я просто предлагаю. Он отходит от столешницы и открывает дверцу микроволновки. — Что ж, я не собираюсь отказываться от предложения.