— А искалечить, значит, могут? — Я на связи постоянно буду, — уклонился от неприятной темы Юшечкин. — В случае опасности предупрежу. И вообще, хватит воду в ступе толочь, надоели пустые разговоры… — Уж кто бы об этом говорил! — заметил Кудрявцев. Виктор же задумчиво и тревожно глядел, как техники завершают последние приготовления. * * * Ощущения были схожи с погружением в мемориум: сперва абсолютная угольная чернота перед глазами, потом — слабый свет, становящийся всё ярче и ярче, а потом из небытия медленно проступают контуры нового мира. И остаётся лишь лёгкое головокружение как последствие перемещения. Виктор открыл глаза и тот же вновь зажмурился от яркого солнечного света. Он почувствовал, как жаркое солнце нагревает его тёмную ветровку: как и в потенциариум, в финитум путешественники переместились в своей одежде, а не смоделированной. Холодов снова осторожно приоткрыл глаза и огляделся. Уж не в Африку ли отправились они за беглым Бурлаковым?! Они с Кудрявцевым стояли на тихой улочке незнакомого курортного города. Неподалёку от них слышался гул толпы. Спасибо Юшечкину, что догадался переместить их в безлюдное место, не вызвав ажиотаж среди аборигенов. Небо было ясное, солнце стояло в зените, и от раскалённого асфальта поднимались волны жара. Виктор вытер пот со лба и снял ветровку. Глядя на него, то же самое проделал и Кудрявцев. — Ребята, приём! — раздался в голове знакомый тенорок Юшечкина. — Проверка связи. — И вам не хворать! — откликнулся Виктор вполголоса, чтобы не привлекать внимания. Осторожность не помешает: вдруг за психа примут. Хотя на этой уютной улочке было безлюдно. — Ты куда это нас забросил, умник? — услышал меморист сдавленный шёпот оперативника. — Почему жарища такая? — Что за курорт? — уточнил вопрос Холодов. Некоторое время Юшечкин озадаченно молчал, а потом ответил: — Это ведь финитум, ребята! Страна мечты. Тут нет определённых географических привязок. Просто абстрактный курортный город в абстрактной стране. Но не бойтесь, языкового барьера не будет: автопереводчик работает. — И куда нам идти? — Прищурься, — посоветовал инструктор и выждал пару секунд. — Видишь, стрелка перед глазами появилась? Это направление, куда вам надо двигаться. Она указывает предполагаемое местонахождение Бурлакова. Только сейчас Виктор заметил, что собеседник часто употребляет в речи канцеляризмы. — А далеко идти? — осведомился он. — Я за полкилометра обычно высаживаю от места. Или чуть ближе. Меморист обречённо вздохнул. Приятного мало: топать полверсты по такой жарище! Да ещё и не в курортном прикиде, а в джинсах и тёмной рубахе. Надо хоть рукава засучить… — Пойдём? — обратился Виктор к напарнику. — Нам туда. Он указал как раз в сторону людского шума. Кто его знает, по какому поводу там шумят. Может, митинг или, ещё хуже, восстание какое-нибудь началось. Примут их протестующие за сотрудников спецслужб и искалечат под горячую руку! — Ты чего остановился? Людей испугался? — Догадливый Кудрявцев обернулся к Виктору. — Не бойся, вряд ли это опасно. Мы же в мире мечты находимся. Какой дурак будет мечтать о бунтах и потрясениях! — Кто его знает… — продолжал сомневаться Виктор. — Мало ли какие мечты у человека… Вон Бурлаков как раз о таком и мечтает. Может, мы с первого раза в его пропос попали? — Бунты обычно в столицах происходят, — резонно заметил оперативник. — На курортах редко бунтуют: тела и мозги от солнца в кисель превращаются, тут не до восстания. — Да не скажи, — упрямился меморист. — В южных странах как раз чаще перевороты разные происходят. Это на северах тела и мозги в сосульки превращаются… Так, давя друг друга аргументами и временами посматривая по сторонам (ничего интересного — тихие переулочки, обвитые диким виноградом, домики с палисадниками, небольшие уютные отельчики), напарники дошли до источника шума. Перед ними во всём великолепии открылась шикарная набережная. Словно сошедшее с рекламных буклетов, неестественно синее море, крик чаек, белоснежный теплоход у горизонта, мраморный парапет, толпы галдящего праздничного люда — всего здесь было в изобилии. — С обезьянкой не желаете сфотографироваться? — подскочил к друзьям прыткий молодой человек. — Нет, спасибо, — вежливо отказался Виктор. — А с попугайчиком? — Спасибо, нет! — А ваш товарищ? — У него хроническая нефотогеничность с детства. Болезнь есть такая. Заразная. Отвязавшись от назойливого фотографа, Виктор не спеша окинул взором набережную: — Я понимаю Бурлакова. Неплохие у него мечты. Слегка быдловатые, правда, но красивые. — И зачем он в собственные мечты отправился? — задумчиво произнёс Кудрявцев. — Разве не понятно? Отдохнуть, расслабиться, вдохновиться на подвиги в реале… — Так и оставался бы тут навсегда! На кой чёрт нужно в серый реал возвращаться! Да ещё и рискованными делами там заниматься, антигосударственными, переворот готовить. И правда, почему? Виктор на некоторое время задумался над ответом. Как бы это получше объяснить напарнику. Представь, что тебе снится сон, в котором ты император, властелин Галактики, покоритель женских сердец или пятидесятикратный олимпийский чемпион. Захочешь ли ты навсегда остаться там, зная, что это — всего лишь сон? Может и захочешь, но тебя будет постоянно терзать мысль, что всё это не по правде, а иллюзия. Холодов только хотел озвучить аргумент напарнику, но тот вдруг толкнул его в бок: — Смотри-ка! Не всё в порядке в этом раю! Виктор присмотрелся повнимательнее к отдыхающим на набережной и содрогнулся от омерзения. Почти все курортники ели. Точнее, обжирались. Стоящие у парапета уписывали хот-доги, гамбургеры, луковые колечки и шаурму, запивая газировкой и соками, обсыпая крошками одежду, громко чавкая и издавая другие неприятные звуки. В летних кафе более приличная публика уничтожала креветок, омаров и другие деликатесные морепродукты, обильно политые майонезом и кетчупом, под коньячок и водочку. С изумлением Холодов увидел, что вдоль набережной вместо скамеек установлены мягкие кожаные диваны, на которых валялись отдыхающие с бокалами пива, зажёвывая пенный напиток тоннами чипсов, сухариков и вяленой рыбёшки. Брошенную упаковку тут же подбирала курортная обслуга. Одежда курортников не отличалась изысканностью. Мужчины носили майки с дурацкими надписями, шорты и шлёпанцы, надетые на носки. Одежда женщин была чуть разнообразнее: просторные платья, парео, надетые на купальник, топики и шорты в обтяжку. Самое удивительное — отдыхающие постоянно меняли свой облик. Красавцы-мачо могли на миг словно забыться и плавно перетекали в пузатых небритых мужланов типично провинциального вида. А у стройных тощеватых женщин вдруг резко толстели ляжки и прочие проблемные части тела, а в гламурном мяуканье проскальзывали грубоватые нотки хамоватых базарных торговок. Впрочем, отдыхающие быстро спохватывались и восстанавливали прежние соблазнительные формы. На детей мало кто обращал внимание, поэтому их облик соответствовал обывательскому среднестатистическому. Почти все толстые, малоподвижные и нагловатые, они, некрасиво развалясь на диванах, утопали в смартфонах. Содрогаясь от случайных прикосновений прохожих, напарники начали пробираться вдоль набережной, ориентируясь на стрелку-указатель перед глазами. Виктор уже догадался, что этот гадюшник — вряд ли предел мечтаний Бурлакова. По всей видимости они попали в обывательский рай, о котором рассказывал Юшечкин — ведь о курортах и жратве мечтает девять десятых населения нашей страны. Да и не только нашей, в каждой стране есть подобная публика. Обывательщина — явление интернациональное. С первого раза попасть в нужный пропос ни у кого не удаётся, что и произошло сейчас. Но стоять на месте не хотелось, поэтому друзья шли вперёд по стрелке мимо обжирающейся и валяющейся публики, мимо огромных экранов, по которым транслировались бесконечные сериалы и футбольные матчи, мимо забегаловок и шаурмячных, встречающихся буквально через десяток шагов. Снующие тут и там весёлые аниматоры пытались расшевелить непритязательную публику доступными развлечениями. Это были либо «спортивные» игры, кто больше выпьет пива за минуту, или интеллектуальные, а-ля расставьте правильно буквы в слове «окрова» — крупное рогатое домашнее животное, умеющее мычать и дающее молоко. Беседы тут велись о простых и понятных вещах. Публика обсуждала еду в ближайших закусочных, последние серии мыльных опер, одежду соседей, снова еду… Рассказы курортников были тягучими, рассказчики с трудом вели тему, продираясь сквозь частоколы слов-паразитов вроде «короче», «реально», «конкретно» и англоязычного сленга, слегка разбавленного уголовной феней. На пляже, расположившемся за парапетом, тоже было полно народу. Купались мало, плавали плохо, поэтому большинство народу загорало, параллельно успевая поедать с больших тарелок снеки и фрукты, разбрасывая косточки и огрызки по всему пляжу. Неожиданно появилось странное ощущение лёгкости в теле. Виктор опустил глаза вниз и остолбенел. Его привычная одежда превратилась в курортную. На нём была надета майка с надписью «Супербой», длинные шорты камуфляжной расцветки и неудобные сланцы. Поглядев на напарника, Холодов невольно улыбнулся, видя с какой ненавистью тот рассматривает своё облачение — его одежда тоже превратилась в униформу отдыхающего. — Не пугайтесь, ребята! — раздался в голове жизнерадостный голос Юшечкина. — Тут тоже можно одежду моделировать, как в мемориуме. Только есть некоторая инерция — новый наряд не сразу материализуется, а через некоторое время. — Долго нам тут загорать? — громко спросил Кудрявцев, и несколько моментально потолстевших отдыхающих уставились на него. — По-моему, мы зря идём: нет тут Бурлакова. — Скорее всего, — согласился невидимый инструктор. — Мы сейчас как раз готовимся перебросить вас в соседний пропос. — А тогда на кой мне этот идиотский прикид?! — возмутился оперативник, указывая на свою майку с надписью «Гинеколог-любитель». Но Юшечкин не ответил. Наверное, занялся подготовкой к следующему перемещению. 4 В новом пропосе, куда переместились Холодов с Кудрявцевым, на путешественников повеяло прохладой ранней осени. Голые плечи и колени покрылись мурашками, и моментально замёрзли пальцы почти босых ног. К тому же осеннюю прохладу усиливала свежесть наступающих сумерек и бодрящий влажный ветерок от находящегося неподалёку канала. Они снова очутились на набережной. Но это была другая набережная, совершенно непохожая на ту, из предыдущего обывательско-жрального пропоса. Гранитный парапет отделял путешественников от зеленоватой воды канала, многочисленные широкие лестницы позволяли спуститься к воде, а неподалёку виднелся горбатый мостик с узорчатыми перилами. По другую сторону набережной виднелись роскошные дома европейского вида: низкоэтажные — этажа три или четыре, каменные, увитые плющом, с палисадниками и цветниками, они поражали разнообразием колонн, балконов, лепнины и прочих изысков архитектурного мастерства. Людей и машин тут было мало. Аборигены предпочитали велосипеды: возле каждого дома имелась велостоянка, а вдоль набережной тянулась велодорожка. Точнее, целая веломагистраль с освещением, ровным покрытием и в некоторых местах четырёхполосная. С одной стороны она упиралась в маленькое уютное домашнее кафе, в котором немногочисленная публика, сидя за столиками с чем-то эстетско-сибаристким вроде кофе с пирожными или глинтвейна, слушала джаз в живом исполнении виртуозного пианиста и искусного саксофониста. Другой конец веломагистрали терялся вдали, где кончался тихий жилой квартал и высились небоскрёбы делового района. Оттуда доносился шум вечерней жизни мегаполиса, и виднелось сияние неоновых реклам. Стрелка, указывающая на Бурлакова, направляла как раз туда, с небоскрёбам, дорогим бутикам и прочим атрибутам успеха и удавшейся жизни. Друзья, переглянувшись, одновременно вздохнули и, с сожалением покидая уютный район, потащились к центру мегаполиса. Любознательный Виктор успевал читать вывески и удивляться, что большинство из них англоязычные. «Ambulance», «Police», «Bookcrossing»… Странно, они по идее должны переводиться, как это происходит в мультилингвальных альтернах мемориума, и Юшечкин уверял, что в финитуме происходит то же самое. Десять к одному, что они на этот раз попали в ультралиберальный пропос. Прозападный. И вывески задуманы на английском изначально. Поэтому и не переводятся. Странно, если Бурлаков отправился сюда. Что он, силовик до мозга костей, мог забыть среди этих эстетов, адептов толерантности и служителей культа Невидимой Руки Рынка? Прохожие стали попадаться чаще. Прежде всего бросалась в глаза вычурность в одежде. Большинство были одеты как попугаи: яркие расцветки, павлиньи перья, торчащие сзади, пиджаки в сочетании с цветастыми цыганскими юбками, спортивные трусы, надетые поверх брюк… Пёстрые нелепые одежды дополняли причёски самых удивительных форм и цветов, от розовых «ирокезов» женщин до многочисленных узбекских косичек мужчин. В этом пропосе каждый изо всех сил старался самовыразиться и показать богатый внутренний мир. Особенно неприятно было видеть приклеенные фальшивые улыбки в тридцать два зуба на размалёванных лицах. Некоторые из встречных были чернокожими в длинных меховых шубах и с толстыми золотыми цепями на бычьих шеях; белые относились к ним с почтением, уступали дорогу и немедленно бухались на колени, когда те проходили мимо. — По-моему, мы не вписываемся в здешнее общество, — проворчал замёрзший Кудрявцев, чувствуя себя очень неуютно под взглядами прохожих, неодобрительно косившихся на его майку и шлёпанцы. — Почему же? Представь, что у нас такой своеобразный стиль в одежде, — возразил Холодов, лязгая зубами. — Может, зайдём куда, погреемся? — предложил оперативник. — А у тебя деньги есть?