Эдит положила книги, подвинув ими гору бумаг и большие бронзовые часы. На углу стола стояла старая настольная лампа. Эдит вытянула руку, повернула маленький выключатель, и по столу разлился резкий свет. Эдит повернулась и посмотрела, что упало. Это была потертая квадратная черно-белая фотография. Она наклонилась и подняла ее. Маленькая девочка и собака больше ее ростом сидели перед, видимо, главным подъездом многоквартирного здания и смотрели на Эдит. Черные волосы девочки спадали ей на лоб лохматыми кудрями; она широко и беспечно улыбалась. Собака же, в свою очередь, тоже по-своему улыбалась: язык ее свисал изо рта. Эдит плюхнулась за стол и глубоко вдохнула. Несколько долгих мгновений она смотрела в темные глаза девочки. Что сталось с этой улыбчивой малышкой и ее собакой? Эта фотография выпала из большого альбома в кожаном переплете. Эдит принялась перекладывать книги и бумаги, чтобы добраться до него. Из него выпали еще несколько фотографий и посыпались на пол у ее ног. У Эдит скрутило живот, но она собралась с силами и опустила взгляд. Серьезного вида женщина в свадебном платье с длинной кружевной вуалью до земли. Пожилая пара, чьи-то бабушка и дедушка, одетые в накрахмаленную одежду, чопорно смотрят в камеру. Еще одна фотография – возможно, той же улыбающейся девочки, теперь уже взрослой женщины, теперь с серьезным выражением лица и аккуратно подстриженными по подбородок волосами. Внезапно холодная комната будто бы наполнилась жаром. Все, что было в подвале, – стопки книг, фотографии, беспорядочное мельтешение канделябров, рулоны ковров, шубы, бесконечные стопки личных вещей – будто бы надвинулось на Эдит. Казалось, что все это сейчас разом обрушится на нее, будто она сидит в центре огромного водоворота, затягивающего все в свое черное сердце. Эдит перевернула фотографию девочки с собакой. Она не могла смотреть на улыбку малышки, на ее беззастенчивую невинность. Все это время Эдит пыталась собрать информацию о каждой из работ и не слишком задумываться о самих семьях. Она не давала себе о них думать. Ей надо было беспокоиться о собственной семье. Даже когда ее руки копались в их вещах – их любимых сервизах, их свадебных фотографиях, их историях, их жизнях, – она хотела просто отстраниться от трагедии. Эдит несколько раз глубоко вдохнула, стараясь унять подступавший к ее горлу большой, болезненный комок. Она выключила свет, и комната наполнилась неяркими тенями. Она не хотела, чтобы солдаты или Яков видели ее такой, на грани срыва. Эдит закрыла глаза и изо всех сил постаралась вернуть самообладание. Она мысленно досчитала до десяти. И была рада, что сейчас одна. Если бы кто-то из мужчин увидел ее в таком состоянии, потом они меньше доверяли бы ее мнению. Она оглядела стопки книг: каждая из них отбрасывала в проникающем через окошко в подвал свете длинную тень. От мыслей о грандиозных масштабах происходящего дыхание ее стало прерывистым. Она была тут уже несколько месяцев, каждый день разбирая по дюжине таких стопок, а каждая стопка представляла семью. Иногда две или три стопки происходили из одного и того же места. Имущество, которое семьи скопили за годы жизни. Сердце ее ныло от мысли об огромном количестве переселенных из-за войны и махинаций Вермахта семей. Кто бежал, кто был пойман, а кто – убит. Мужчины, женщины и дети согнаны в лагеря, начинавшиеся прямо за границей этого имения. «Берегись начала», – сказал отец. Эдит подумала о Франце и других людях наверху, о Генрихе. Они казались приличными, умными, совестливыми людьми. Она считала себя во многом на них похожей – просто обычная гражданка Германии, которая пытается помалкивать, пока все это не закончится. Так как же они поддались служению столь масштабному и глубокому злу? Неужели уже поздно что-то изменить? Неужели поздно предпринять какое-то, хотя бы небольшое действие, которое поможет вернуть все как было? Или спасет хотя бы одно произведение искусства? Одну жизнь? Эдит встала. Подставку с ее большой учетной книгой освещал тусклый лунный свет. Она осторожно, стараясь действовать как можно тише, вырвала из книги несколько последних страниц. Она не знала, как сможет передать эту информацию и кто ей поможет, но была полна решимости начать. «Кто-то должен придумать, как вернуть все это настоящим владельцам, сохранить то, что было важно и наполняло их жизни смыслом. Почему не я?» – Эдит подумала о том, как печатал листовки отец. Такое простое действие, но если бы каждый нашел в себе смелость совершить что-то маленькое, разве не повлияло бы все это на исход событий? Эдит перевернула первую страницу книги и начала копировать свою опись, строка за строкой. Предмет. Описание. Направление. Первоначальный владелец. 44 Чечилия Милан Апрель 1491 Удастся ли ей в результате что-то изменить? Чечилия сидела на кровати и задавалась этим вопросом, слушая, как поэт Бернардо читает свое новое произведение: «…чем милее и прекраснее Чечилия, Тем больше тебе чести. Благодари за это Людовико или все же Талант и руку живописца Леонардо, Что сохранил твой образ для потомства». Но чем больше возвеличивал ее поэт, тем ничтожнее чувствовала себя Чечилия. Она погладила толстое брюшко Виолины. Белая собачка вытянулась у нее на ногах и дремала, разложив уши на коленях хозяйки, а подушечки лап – на ее животе. Сидя на высокой кровати, Чечилия наблюдала за тем, как собака лениво открывает и закрывает глаза, то задремывая, то просыпаясь, чтобы посмотреть на Бернардо, который взад-вперед ходил по комнате перед Чечилией. Бернардо продолжал: «Каждый, кто увидит Чечилию Галлерани, даже если опоздает Узреть ее живой, скажет: теперь мы знаем Что есть природа и красота». – Что такое природа и искусство, – сказал мастер да Винчи и поднял вверх кисточку. – На этот счет вы правы, мой друг. – Бернардо пером вычеркнул слово на пергаменте и проговорил: – Что есть природа и искусство. Так много лучше. Церемония бракосочетания завершилась, гости разъехались, и замок Сфорца вернулся к прежней тихой жизни. Единственная разница заключалась в том, что Чечилия теперь скрывалась в личных покоях вместо библиотеки. Да, ее припрятали до лучших времен. Но, говоря по правде, это обстоятельство не сильно ее расстраивало, потому что у нее не было ни малейшего желания столкнуться в коридорах замка с женой Людовико. Беатриче д’Эсте Феррарская была, по словам слуг, девушкой одного возраста с Чечилией и обладала явным внешним сходством с ней, за исключением того, что, в отличие от Чечилии, одевалась с непревзойденным вкусом. Не успела она приехать в замок, как уже стала законодательницей мод для всех местных дам, если не для всего миланского герцогства. При том, что его любовница оказалась в своих апартаментах почти на положении пленницы, Людовико согласился на просьбу Чечилии перенести некоторые ее любимые тома из библиотеки в шкаф в маленькой гостиной, примыкающей к ее спальне. Здесь Леонардо и Бернардо ежедневно встречались, чтобы продолжать свои творческие занятия, и Чечилия прилагала все усилия, чтобы держать придворных дам и слуг подальше от этих комнат. Дважды в день она звала одну особенно тихую служанку разжечь огонь в камине и как-то терпела колкие замечания Лукреции Кривелли, пока та застегивала тугие пуговицы на спине ее платья и смазывала ей ступни ног жиром. Когда замысловатые украшения были убраны, а завядшие цветы выброшены, Леонардо вернулся к портрету. А Бернардо теперь сочинял хвалебные стихи в честь портрета и самой Чечилии. Чечилия осознала, что, хотя раньше мысль провести долгие часы, сидя перед художником, казалась ей ужасной, она полюбила эти понятные только им шутки, разговоры о литературе, древних мифах, о значении символов и образов. Она даже представить себе не могла, какой пустой стала бы ее жизнь без этих двух тосканцев рядом. – Начну сначала, – сказал Бернардо и прочистил горло. Чечилия наблюдала, как он, прищурившись, разглядывает лист, исписанный крупным неровным почерком, держа его на вытянутой руке: «…На кого ты злишься? Кому завидуешь, Природа? Да Винчи, который запечатлел твою звезду: Чечилию! Да, сегодня прекрасна та, Пред чьими красивыми глазами солнце кажется темной тенью. Честь – твоя, хотя и заработана она его рисунком, Кажется, что ты слушаешь и не говоришь…» Декламацию Бернардо прервал стук в дверь, и Чечилия увидела, как в приоткрывшуюся щель просунулось лицо ее брата. Он помахал рукой в кружевном рукаве и прочистил горло. – Прошу прощения, что прерываю, синьоры. – Фацио кинул быстрый взгляд на потрет, и Чечилия увидела, как мастер да Винчи встал перед своей работой, как бы защищая ее от посторонних глаз, хотя и улыбаясь при этом ее брату. – Наш достопочтенный лорд желает знать, на какой стадии находится работа над портретом. И над стихами мастера Бернардо. – Мы над ними работаем, – ответила Чечилия и поморщилась, потому что малыш пнул ее в бок. Она приложила ладонь к животу и согнула спину. В последние дни малыш стал вести себя активно, от чего доставалось ее спине и бедрам. Когда Чечилия разогнулась, Виолина побежала к Фацио, виляя хвостом. Собачка прижалась животом к земле и замерла под гладящей ее голову рукой Фацио. Чечилия даже пожалела, что она сама не может так же приползти в уютные объятия брата, что он не может дать ей гарантий, что в конце концов все будет хорошо. Но нет, никогда она не покажет свою уязвимость перед мастером да Винчи и Бернардо. Ведь они рассчитывают на нее. – Мой стих ничто в сравнении с портретом мастера да Винчи, но мы оба скоро закончим, – сказал Бернардо. – А я-то надеялся, что смогу оценить сходство с собственной сестрой до того, как толпа будет ломиться в ворота замка, – съязвил Фацио. – В Милане имя мастера да Винчи на устах у всех. Люди жаждут увидеть его работы после того, как стали свидетелем его талантов в украшении церемонии. А после этого праздника, уверен, все в городе захотят иметь его живопись! Мастер да Винчи отвесил короткий поклон. – Мне очень лестно. – Это правда, – ответил Фацио. – Невиданное количество гостей приняло приглашения его светлости. Чечилия неловко поднялась, выставив вперед свой живот и поставив ноги в домашних туфлях на каменный пол, и обратилась к брату: – Фацио, а ты уверен, что Людовико хочет, чтобы я там была? Я думаю, это странно.