Эдит почувствовала, как водитель резко разворачивает машину, переезжая поперек колеи, и они поехали обратно в сторону тихого поместья. По дороге у Эдит в ушах звенело эхо выстрелов; она была переполнена ужасом. Она все думала о словах Кая Мюльмана: что Генрих вернется домой другим мужчиной. Каким мужчиной он станет? Что за человек мог стоять перед этими беспомощными пленниками, смотреть им в глаза и тут же их расстреливать? Какой женщиной станет она сама, если ей повезет выйти из этой ситуации живой? 46 Чечилия Милан, Италия Май 1491 Пока акушерка аккуратно проводила ладонями по ее выпуклому животу, Чечилия думала о том, какой женщиной она станет, если ей повезет выйти из этой ситуации живой. В ожидании Чечилия рассматривала фрески с выцветающими разноцветными лицами на сводах над ее кроватью. Акушерка была седой женщиной с серьезным взглядом и холодными гладкими руками. Она работала не спеша, осматривая тело Чечилии как скаковую лошадь: тыкала ее, подталкивала, прислушивалась, изучала. Чечилия думала о том, что даже если она переживет роды, ее дни в герцогском дворце все равно сочтены, если только она не продолжит отстаивать свое положение, доказывать Людовико свою ценность. А что, если ее отошлют прочь? Тогда, возможно, ничто уже не имеет значения. Каждые несколько дней она видела немного крови. Сначала она ждала и хотела, чтобы все поскорее случилось. Но когда стало понятно, что конца не видно, она доверилась Лукреции, и появилась акушерка. Наконец акушерка остановилась и, нахмурившись, посмотрела на Чечилию. – Следующие несколько недель самые критические, – произнесла она. – Вы уже видели кровь. Увидите еще раз – оставайтесь в постели. Вставать нельзя ни в коем случае. Понимаете? Чечилия кивнула, думая о репетициях пения для следующего ряда событий, которые планировались во дворце. – А как я могу знать, что все идет… как надо? Акушерка только поджала губы. – Я не хочу вам лгать, госпожа. Не бывает двух одинаковых родов. Ничто не гарантирует результат. В конце концов природа возьмет свое, а я лишь инструмент. Другая акушерка давала бы ложные заверения, но я говорю вам только правду. – Женщина долгое мгновение вглядывалась в лицо Чечилии, а потом ущипнула ее за ногу – лишний, с точки зрения Чечилии, жест. – Пришлите за мной девушку, когда придет время. 47 Эдит Пригород Пулав, Польша Январь 1941 После той суровой вылазки в самый центр конфликта Эдит еще больше преисполнилась решимости использовать ту небольшую власть, что у нее была над ситуацией, на благое дело. День за днем она описывала предметы, копируя каждую запись и стараясь не особенно думать о том, что уже лишилась надежды найти в разоренной стране за пределами поместья своего Генриха. Время шло, и в поместье одни лица сменялись другими. Люди появлялись, потом исчезали. Те, кто оставался, выглядели так, будто из них вытекла вся жизненная сила. Ничего удивительного, что военные были такими мрачными и изможденными. В газетах об этом еще не писали, но из разговоров солдат во дворце Эдит знала, что Гитлер напал на Россию. Россия больше не была союзником, она стала врагом. А поместье было не так уж далеко от российской границы. Теперь, как сказали ей солдаты, помимо нападений отчаянных польских повстанцев, появилась еще и угроза со стороны России. Став свидетелем того расстрела вдоль дороги, Эдит старалась побольше времени проводить в одиночестве в своем подвале и избегать мыслей о том, что за пределами поместья во все стороны лежали опустошенные земли. Если бы она позволила себе хоть на секунду задуматься о том, сколько там было лагерей, остался ли там хоть один целый город, сколько польских домов были разграблены или скольких людей согнали в вагоны для скота, ее это парализовало бы. Она решила: единственное, что она может сделать, – это записывать все, что видит, все, что проходит через ее руки до тех пор, пока она не придумает, как поступить с этими записями, чтобы они сыграли свою роль. Эдит вырвала чистый лист из конца своего инвентарного журнала и принялась переписывать описание маленькой картины маслом. Предмет: Пейзаж с пастухами Художник: Голландец XVII века, возможно, последователь ван Рейсдала Основа: Доска из грецкого ореха, 0,32 на 0,63 метра. Равные части склеены горизонтально. Признаки повреждения древоточицей, не прогрессирует Грунт: Белый, очень тонкий. Местами нарушен, возможно, при транспортировке Краска: Масло, тонко наложенное полупрозрачным слоем; под ним едва просматривается карандашный рисунок Обрамление: Узкое, сосна. Деформировано. Повреждены верхние углы… Направление: Отправлено в Пинакотеку, Мюнхен, поездом, Манифест № 3467 Предыдущий владелец: Семья Новаков, Нижняя Силезия, город неизвестен – Доброе утро, моя дорогая. – В комнату вошел, благоухая мылом и масляным кремом, которым он смазывал волосы и усики, худощавый поляк-переводчик, Яков. Эдит быстро спрятала свой листочек с копией описи между потертых страниц инвентарного журнала. Яков чем-то напоминал Эдит отца, и в его присутствии ей было спокойно. Но сейчас она чувствовала укол паники: а вдруг ее тайну уже узнали? Не заметил ли он, как она переписывает журнал? Но Яков, похоже, едва заметил, чем Эдит была занята. Он сел за один из столов и закопался в собственную стопку листов. Немецкие офицеры поручали Якову перевод самых разнообразных поступающих сюда текстов. Эдит наблюдала, как он внимательно вчитывается в письмо. Он был обстоятельным, обязательным человеком. Просто делал то, что велено, потому что какой еще у него был выбор? Как и она сама, решила Эдит и задумалась, на чьей на самом деле Яков стороне. Эдит подошла к Якову и облокотилась о край его стола. – Яков, – начала она, говоря чуть громче, чем шепотом. Она никак не могла решить, что сказать и как поднять волнующую тему. Но теперь она привлекла его внимание, и он смотрел на нее своими зоркими голубыми глазами. – Я хотела бы знать, есть ли у тебя… какая-то связь… с отрядами снаружи… – нерешительно продолжила Эдит. Она знала, что Яков уходил из дворца по вечерам и возвращался по утрам. Но не представляла, куда он уходил, кого и что он знал за пределами этих стен. Выражение его лица было нейтральным, нечитаемым. Она попыталась еще раз: – Я слышала, что снаружи есть люди, которые могут передать информацию тем, кто сможет… кто может… – Она пробежалась глазами по высоким стопкам краденых вещей, разложенным по темным углам подвала. – Помочь все это защитить. Или, может быть, вернуть тем, кому оно принадлежит. Ты что-нибудь об этом знаешь? Эдит смотрела, как Яков откинулся на спинку стула и сжал губы. Какое-то время он вертел в руках ручку, задумавших о ее словах. В конце концов, он сказал: – Я просто делаю то, о чем меня просят, дорогая моя. – Натужная улыбка. – Что я еще могу сделать? Эдит кивнула и собралась было уходить, но тут Яков наклонился к ней и прошептал: – Но пожалуйста… расскажи мне. О чем ты думаешь? Эдит подошла к инвентарной книге и достала спрятанную между страниц копию списка, потом вернулась к столу и протянула бумажку Якову. Эдит наблюдала за тем, как он внимательно разглядывает сквозь очки ее мелкий аккуратный почерк. Между ними повисло долгое тяжелое молчание. Неужели он ее сдаст? Скажет офицерам наверху, что она составляет копию списка и хочет передать ее в руки подходящей группе сопротивления? Что станет с ней? – Ты копируешь описи, – в конце концов прошептал Яков, встречаясь с ней взглядом. – Я… да, – сказала Эдит, подбирая слова, чтобы объяснить, но Яков, похоже, уже все понял. Он помолчал, прижимая пальцы к подбородку. – Ваш губернатор Франк, – начал он. От упоминания имени Ганса Франка Эдит ощетинилась. – Может быть, ты в курсе, что он уже отдал приказ на убийства сотен тысяч людей из моей страны? Может, и больше. Мои братья пропали. Вместе с женами и детьми, – лицо Якова помрачнело. – Его люди не медлят, стреляют без предупреждения. Без причины. Живот Эдит пронзила острая боль. Она опустила глаза, уставившись на руки. Как объяснить, что она помогла Франку получить то, чего он хотел? Что Яков имеет полное право винить Эдит не меньше, чем остальных так жестоко оккупировавших его страну немцев? – Я знаю только то, что пишут в газетах, – соврала она. – А в немецких газетах не пишут о преступлениях против нас, – сказал Яков. Как раз когда Эдит смирилась было с мыслью, что Яков ей не поможет, он произнес: – Но я верю, что не все немцы – негодяи. Например, ты. Для меня очевидно, что ты глубоко уважаешь искусство. И человеческую жизнь. Ты хочешь проследить, чтобы эти вещи, – он показал жестом на темные углы склада, а потом – на ее листочек с описью на столе, – вернулись владельцам. Я могу помочь, – наконец заключил он шепотом. – Правда? – Эдит почувствовала, как расслабляются от облегчения ее плечи. – Что мы можем сделать, Яков? Я чувствую себя такой беспомощной! Яков помолчал, опасливо изучая дверной проем. В конце концов он прошептал: – Девушки на кухне. Может казаться, что они ничего не знают, но они связаны с людьми за пределами этого места.