Январь 1945 Эдит перешагнула через гору обломков, валявшихся на земляном полу шахты. Почти в полной темноте она шла за стройным силуэтом ефрейтора; его фонарик освещал кривые стены вырезанных в горе тоннелей. Она глубоко вдохнула жидкий холодный воздух, чувствуя, как в ней поднимается паника – инстинктивный страх лишиться кислорода. Солдат шел по тоннелям быстро и уверенно. Эдит с Эрнстом с трудом за ним поспевали. Когда ее глаза привыкли к полутьме, Эдит смогла разглядеть деревянные полки и стеллажи, наспех сколоченные из сырых досок. На этих импровизированных стеллажах она увидела огромное количество ящиков. Солдат пробежал светом фонаря по кривым стенам соляной шахты, и Эдит увидела, как блеснул край позолоченной рамы. Картины. Сотни – нет, возможно тысячи – произведений искусства. От этого вида у Эдит перехватило дыхание. В конце концов солдат остановился. – Это – только одна из шахт, которые мы используем, – похвастался он, поворачиваясь к Эдит. Он все время оборачивался, чтобы посмотреть на нее – пробегал взглядом по ее телу, но избегал ее взгляда. Она сложила руки на груди. – А где остальные? – спросила она. Эрнст шел за ней по пятам. – Это секретная информация, – высокомерно ответил солдат. – Они разбросаны на множестве позиций в Германии и Австрии. Мы подготовили их для произведений искусства, которыми Фюрер наполнит свой новый музей. Солдат хоть и высокомерен, но не врет. От одних только масштабов этой операции у Эдит кружилась голова. Больше пяти лет Эдит казалось, что она работает вместе с небольшой горсткой других таких же специалистов в области искусства, отправляя картины, скульптуры и другие творения Рейху. Теперь она проходила из комнаты в комнату с бесконечными стеллажами ящиков, каждый из которых был наполнен произведениями искусства, привезенными из кто знает каких краев, и Эдит поняла, что она была куда менее важной фигурой, чем ее убедили. Сколько других специалистов в области искусства по всей Европе – в подвалах, загородных виллах, на складах музеев, в церковных сокровищницах – описывали и отправляли все эти бесценные шедевры? Она была всего лишь крошечным винтиком в огромной машине. И в июне, вскоре после того, как они узнали об англо-американском нападении в Нормандии, для Эдит с Эрнстом началось постоянное движение. Франк поручил им перевозку всех находящихся в Польше работ высшего качества – Wahl I – в укрытия. Дни Эдит теперь с утра до ночи проходили в упаковке, погрузке, разгрузке, расстановке, организации и документировании произведений искусства. Они с Эрнстом ездили с большим чемоданом документов: описей, нарядов на грузовики, подробных записей обо всех перемещениях бесценных грузов. Шахты, банковские хранилища, университетские подсобки, музейные кабинеты. Невосполнимые произведения искусства бесследно увозились в такие уголки Германии и Австрии, где, по утверждениям Франка, они будут в сохранности, когда в Польше, из-за новых угроз со стороны русских и союзников, станет неспокойно. Эдит боялась, что работы могут повредить, украсть, потерять или вовсе забыть. По ночам, в тусклом свете своей спальни, со слипающимися от усталости глазами, Эдит заставляла себя не ложиться спать до тех пор, пока не перепишет все перемещения в свой тайный список, сокращенный теперь до кратчайшей стенографической записи, расшифровать которую могла только она одна. По большей части Эдит думала, что ее тщательный труд наверняка бессмысленен: что она теперь может сделать с этими списками? Самым естественным решением было отправить списки ее другу Манфреду в Пинакотеку, но это было слишком опасно. А что если кто-то перехватит ее письмо до того, как оно прибудет в Мюнхен? Как ей связаться с Манфредом? Вместо этого Эдит прятала копии своих списков между матрасом и металлической решеткой кровати или за подкладкой чемодана. Она думала, это единственное, что она может сделать, пока не представится возможность получше. Она знала, что доверять сотрудникам Франка нельзя. Конечно же их больше, чем кого бы то ни было, проверяли на лояльность Рейху. А теперь они были постоянно в движении. В январе губернатор Франк был вынужден бросить Краков, перевезти семью, вместе со всем штатом и самыми дорогими ему произведениями искусства, обратно в места, где говорили по-немецки. «Даму с горностаем» да Винчи он редко выпускал из виду. Когда они первый раз перевозили «Великую тройку», Эдит работала над погрузкой их и других бесценных работ в кузов бронированного грузовика вместе с Эрнстом и некоторыми сотрудниками Франка. Их приезд в отдаленную частную резиденцию в селе Сихув в западной Польше, где их маловероятно стали бы разыскивать, организовали заранее. Там картины должны были временно храниться для безопасности. Постепенно до них доходили обрывки информации. Американские и британские войска наступают, оттесняя линию фронта на восток. В то же самое время русские войска – теперь враги – продвигаются на запад. Между ними нацистские войска оказались стиснуты во все больше и больше сужающемся кольце. Эдит волновалась за Якова и его друзей в польском сопротивлении. У нее не было никакой возможности связаться с ним, и она все время думала, что же стало с ним и с итогами их общих усилий. Эдит с облегчением узнала, что, несмотря на эти новые угрозы, Ганс Франк на какое-то время остался в Кракове, хоть со временем, к ужасу Эдит, и переехал с Бригиттой и детьми к ним в Сихув. Вскоре после приезда семейства вся группа – и «Великая тройка» – переместились в другую частную резиденцию, в Мораве, но пробыли там недолго. Ночь за ночью Эдит продолжала прятать свои теперь уже изрядно потрепанные списки под матрас и каждый день перекладывать их под подкладку своего кожаного саквояжа. Это было нелегко: их переезды делались все более внезапными, а круг – все более тесным. Помогут ли ее описи когда-нибудь вернуть собственность истинным владельцам? Эдит чувствовала, как на нее давят масштабы задачи: вернуть все похищенное на свои места. Эдит было трудно собрать воедино образ человека, который днем отдавал приказы, уничтожавшие все вокруг, а по вечерам с обожанием возился со своими детьми. Бригитта же часто отсутствовала; ненадолго появлялась и в вихре шубы и высоких каблуков исчезала за дверью. Эдит недоумевала от того, что ближайшие к Франку люди относились к нему с симпатией или безразличием. Неужели они не видели, какое зло творит он вокруг? Потом, несколько коротких недель спустя, Бригитта с детьми отправились в Баварию на каникулы. Франк остался, но, к облегчению Эдит, отправил ее с Эрнстом вновь перевозить бесценные произведения искусства, на сей раз без него – и вот они уже тряслись в кузове грузовика, мчащего в сторону австрийской границы. Каждый раз, когда они перевозили картины, Эдит все больше и больше видела, что Польша превратилась в сплошную картину разрушения и опустошения, адскую панораму развалин и пыли. Она старалась сосредоточить все внимание на защите погруженных в грузовики картин – это единственное, что она могла сейчас сделать. Только после австрийской границы Эдит начала замечать признаки жизни вокруг. Когда она увидела первые дорожные указатели на немецком, сердце ее заныло. У нее по ночам были горячий ужин и теплая постель. Будучи частью свиты губернатора Франка, она ни в чем не нуждалась – разве что в том, чего хотела больше всего на свете: в своей семье и свободе. Жив ли еще ее отец? А если жив, не забыл ли он ее окончательно? Она уехала так давно, а единственными новостями, которые они получали, были доклады разведки, после каждого из которых им приходилось переезжать. В соляной шахте и в некоторых принадлежащих Франку дворцах она видела артефакты, прошедшие когда-то через ее кабинет в подвале. Она посчитала их достойными или недостойными. Возможно, ей дали больше полномочий, чем она заслуживала, больше власти над чужой собственностью, чем следовало. Кто она такая, чтобы судить что действительно имеет ценность, а что – нет? Эдит не хотела, чтобы эти работы неисчислимой ценности были потеряны. Картины мастеров и дорогие предметы – каждый незаменим. Сейчас Эдит, Эрнст и еще несколько человек из окружения Франка и солдат, сопровождающих семью для безопасности, осторожно переступали через осколки камней в соляной шахте в австрийском Альтаусзе. За почти три года это был первый раз, когда нога Эдит ступила на землю, где говорят по-немецки. Они прошли мимо маленькой комнаты, которую солдаты использовали в качестве уборной. Осознав, что она видит, Эдит пришла в ужас: внутри этой темной вонючей комнатушки вдоль стен стояли картины. – Стойте! – воскликнула она, схватив Эрнста за локоть. – Нельзя же хранить картины в уборной! – ее выговор был сделан солдату, который их вел. – Вы совсем ума лишились? – Эдит вошла в вонючую комнату и вытащила оттуда два огромных, потемневших от времени и грязи пейзажа. Хотела бы она сразу же забрать их в свою реставрационную мастерскую. Но посмотрев вокруг на сотни бесценных произведений искусства, набитых в темную соляную шахту, Эдит почувствовала, как ее грудь наполняет отчаянье. А что если нацистские офицеры сами взорвут ее, когда будут отступать, в безумном желании не дать им попасть во вражеские руки? Эдит поняла, что время не на их стороне. Как же ей передать свои тайные списки в правильные руки, не рискуя собственной жизнью? 64 Чечилия Милан Июнь 1491 Чечилия была влюблена. Когда она увидела, как грудь ее сына поднимается и опускается с каждым вздохом, она взяла его на руки и подумала, что ни за что с ним не расстанется. Все, чего она хотела, это смотреть в темные глаза ребенка, глубокие полуночные озера, такие же, как у его отца. Горничная вытерла пыль, налетевшую по углам из распахнутых из-за тяжелой, липкой жары окон. А теперь ставни были закрыты из-за летней грозы; звуки дождя и отдаленного грома создавали для обитателей дворца убаюкивающий шум и одновременно превращали мир за его пределами в противное, скользкое месиво. Чечилия вдохнула сырой запах деревьев и деревни. Он напомнил ей, как она девочкой бегала по лесу, и на миг ей очень захотелось сбежать из этого города из серого камня и вернуться домой, в Тоскану. Она подумала, что если Людовико выгонит ее, ей, может быть, удастся найти дорогу домой. Что бы ни случилось дальше, Чечилия была благодарна за одно то, что осталась жива. При тусклом свете Чечилия провела пальцем по совершенному профилю младенца. Она коснулась большим пальцем его ручки, и он сжал его в крошечном кулачке. Виолина ткнулась в шейку ребенка мокрым носом, резко вздохнула и заглянула Чечилии в лицо, ища одобрения, прежде чем расположиться рядом с ней на кровати. В маленькой комнатке рядом с комнатами Чечилии распаковывала свои скромные пожитки кормилица. Женщине практически нечего было делать, поскольку Чечилия настояла на том, чтобы самой приложить младенца к груди. Никто, даже, может быть, Людовико, не мог так любить ее сына, как она сама. Прошло четыре дня. Четыре дня, а Людовико все еще не пришел взглянуть на своего новорожденного сына. Каждый раз, когда открывалась дверь, она надеялась увидеть его лицо, но это оказывалась всего лишь горничная, слуга с кухни или Лукреция. Накануне секретарь герцога, Джанкарло, торжественно вошел в ее покои и вручил ей подарок – большую позолоченную шкатулку. Внутри она нашла несколько больших листов пергамента, тяжелых от свисающих под ними восковых печатей. Она водила пальцем по запечатленным коричневыми чернилами латинским словам. «Павиа». «Саронно». Другие названия мест, о которых она раньше никогда даже не слышала. Участки земли с рисовыми плантациями и виноградниками. Документы на землю с указанием владельца – Чечилии Галлерани. Еще документы о владении скотоводческими и коневодческими фермами в дельте реки По. Она перевела глаза на туалетный столик, заваленный другими подарками от Людовико и его придворных, даже тех, кто до сих пор ни разу не удостаивал ее своим вниманием. Сшитая вручную одежда и украшения для колыбели младенца. Медовые коврижки и крем из сладкого миндаля из соседнего монастыря. Большой позолоченный поднос, расписанный сценами из жития святой Анны. Керамические тарелки, жемчужные украшения для волос и серебряные нити для отделки платьев. Дворцовый поэт Бернардо нанес ей два визита и даже посвятил рождению Чезаре прелестный сонет. Но большую часть времени Чечилия оставалась в постели, свернувшись в клубочек со своим ребенком и собакой. Решительный стук в дверь, и волна надежды захлестнула все тело Чечилии. Людовико? Но дверь на щелочку приоткрылась, и Чечилия увидела не его, а широкий лоб и смущенную улыбку своего брата. 65 Эдит Нюхаус на Шлирзе, Германия Январь 1945 – Хотите что-нибудь выпить? Ганс Франк подошел к барной тележке возле окна с захватывающим дух видом на озеро Шлирзе. С этой наблюдательной точки Эдит видела знакомые пологие крыши красивых баварских домиков, а дальше – покрытые снегом вершины гор. До Мюнхена всего час езды. Сможет ли она как-нибудь добраться до дома? Как бы там ни было, Эдит была благодарна, что осталась жива. – Нет, спасибо. – У меня есть польская водка. – Франк ухмыльнулся своей отсылке к их первой встрече в Кракове. Эдит не поднимала глаз с узоров на ковре под ногами. Она стояла, сложа руки на груди, возле огромного рабочего стола в кабинете, расположенном в древнем фермерском доме в самом сердце семейного имения Франка. Дом Франка, Шоберхоф, был огромным, но почти пустым. Бригитта Франк куда-то ушла, а дети играли на улице: бегали в снегу по огромному пологому берегу озера. Кухарка и домработницы, скорее всего, работали на кухне, спрятанной, как думала Эдит, в самых глубинах дома. Она полагала, что они тоже не хотели попадаться на глаза. Тишина в доме нарушалась лишь громким тиканьем часов в коридоре. По пути в дом Франка они остановились, чтобы выгрузить целый грузовик сокровищ и вооруженных охранников в бывших кабинетах Франка в Нюхаусе. Франк поручил Эрнсту обеспечить безопасную доставку этих работ в качестве подарков другим высокопоставленным нацистским офицерам в Мюнхене. И тогда Эдит оказалась одна. На мгновение она позволила себе помечтать, что ее, может быть, отпустят домой. Вместо этого, к ее ужасу, Франк настоял, чтобы Эдит поехала с его семьей в их личную виллу. Теперь Эдит была, по сути, пленником. Ее дом, ее отец были всего-то в часе езды от этих покрытых снегом гор, но покинуть особняк она не могла. Она боялась того, что может сделать Франк, если она его рассердит или посмеет уехать. В списке работ, оставленных в бывших кабинетах Франка, «Дамы с горностаем» да Винчи не было. Вместо этого картину забрали с собой, и вот теперь она, упакованная в деревянный ящик, лежала всего в нескольких шагах от Эдит, в доме Франка. Эдит несколько утешалась тем, что могла присматривать за картиной и знала, что шедевр в безопасности. Она переживала за другие картины: Рембрандта, Рафаэля, множество бесценных произведений, которые за последние месяцы постоянно куда-нибудь перевозили. И все же Эдит знала, что «Дама» да Винчи тут была не в большей безопасности, чем в переездах по Польше и Австрии или под землей, в соляной шахте. Франк, конечно же, был одной из целей англо-американцев. Со стороны могло показаться, что Франк живет в своем баварском доме как простой деревенский джентльмен. Но если он – цель и его частную виллу могут бомбить, и картина, и их жизни остаются в такой же опасности, как прежде, будь то в Польше или где бы то ни было еще.