Я услышал, как Клара захихикала: уж больно потешно я выражался. Такую манеру изъясняться я называл «Чарли, дворецкий в английском доме». Остротой ума дочка явно пошла в мать. — Объясняюсь. Наша первородная дочь, Клара Сэлинджер, здесь присутствующая, пяти лет, я подчеркиваю: пяти, только что выразила желание навестить кое-кого из знакомых. Полагаешь ли ты, что речь идет о Роберто, сыне Мартина? — Он слег со скарлатиной. — Тогда, может быть, под «кое-кем», местоимением неопределенным, а значит, нейтральным, наша дщерь подразумевает Элизабет? Эту милую, симпатичную девчушку, которую однажды от души стошнило на брюки покорного слуги? Аннелизе захлопнула книгу, уже не в силах сдерживать веселость. — Боюсь, между Кларой и Элизабет возникли небольшие разногласия. — Прекратите вы, оба! — рассердилась Клара. — Не люблю, когда вы надо мной смеетесь. При взгляде на ее огорченное личико мы неудержимо расхохотались. — Прости, солнышко. Вот только… я правильно расслышал? Ты хочешь кое-кого навестить? И кто же это? — Друг. — Друг? — Его зовут Йоди. — Что за имя такое — Йоди? — растерялся я. — Йоди очень хороший. И очень старый, — прошептала она, — только не надо говорить об этом вслух. Йоди как дедушка, ему не нравится это слово. — Шесть нелицеприятных букв: «старый». — Что значит «нелицеприятный»? Ответила Аннелизе: — «Нелицеприятный» значит немного обидный. По-немецки Empfindlish. — Мы упорно стремились к тому, чтобы Клара, подрастая, осваивала три языка, на которых говорили ее родители. — По-английски… — Susceptible, — закончил я за нее. После долгой паузы Клара изрекла: — Четырнадцать. Четырнадцать букв, папа! — Потрясающе. Но ты мне хотела рассказать о Йоди. — Если хочешь, я тебе его покажу. — У тебя есть фотография? Вместо ответа Клара юркнула к себе в комнату и скоро вернулась, хотя мы с Аннелизе успели обменяться недоуменными взглядами. — Вот Йоди. Правда прелесть? — спросила Клара, протягивая мне книгу. Йоди был окаменелостью. Аммонитом, если точнее. — Мы пойдем навестить его, папа? — С удовольствием; кто знает, сколько всего он повидал за… — я прочел подпись под иллюстрацией, — двести восемьдесят миллионов лет. Но где же нам искать нашего нового друга? Ответила Аннелизе, которую все это забавляло: — Я знаю где. На Блеттербахе. — Ради бога, что это за Блеттербах такой? И Аннелизе, и Клара уставились на меня так, будто я задал самый дурацкий в мире вопрос. И были правы. Дело в том, что вещи, особенно находящиеся прямо перед носом, обычно ускользают от меня. Уж так я устроен. Блеттербах был вокруг нас, привлекал туристов, выкачивая из них средства и переливая их в вены местных общин. Не только Зибенхоха, который получал наибольшую выгоду от этого денежного оборота, поскольку находился в двух шагах от Туристического центра, но и таких селений, как Альдино (по-немецки Альдейн), Салорно (по-немецки Салурн), Чембра и Кавалезе (эти два, располагаясь вблизи Тренто, избежали двойного наименования), Ора (это, напротив, принадлежит к провинции Больцано, следовательно, носит также имя Ауэр), Нова-Поненте (Дейчнофен), Нова-Леванте (Вельшнофен) и прочих крохотных скоплений домишек и церквушек (на местном диалокте Hittlen und Kirchln). Территория вокруг Зибенхоха, около шести тысяч гектаров лесов, рощиц и скал, входит в природный заповедник Монте-Корно. В центре заповедной зоны, под самой горой Монте-Корно, то есть Корно-Бьянко (Вейссхорн по-немецки), имеется каньон длиной восемь километров и глубиной более четырехсот метров. Там струится поток, давший каньону имя: Блеттербах. Камень, из которого сложены местные горы (да и все Доломиты), представляет собой своеобразное сочетание углекислой соли кальция и магния, смесь эта очень хрупкая, и сквозь такую непрочную породу воды потока пробили ущелье, явив на свет целые тонны окаменелостей. Блеттербах — не просто ущелье. Блеттербах — настоящий фильм, документальный фильм под открытым небом, который начинал двести восемьдесят миллионов лет назад, в период, называемый пермским, и продолжается до триасового, охватывая сто миллионов лет. От эпохи великого вымирания до эпохи огромных ящеров. На Блеттербахе есть все. Раковины, аммониты (вроде Йоди), ископаемая фауна и такие твари, что мурашки бегут по спине и остается только в изумлении разинуть рот. Доисторический зоосад, расположенный в затерянном ущелье, куда мы и направились с Кларой, чьи волосы были заплетены в две прелестные косички, а ножки обуты в светлые башмачки, в первый день октября, когда, как я думал, все стало потихоньку налаживаться. 5 Нас встретила женщина, с которой я много раз пересекался в Зибенхохе, но имени которой, как ни старался, припомнить не смог. Она спросила, оправился ли я после аварии. И ограничилась этим, за что я ей был благодарен. Имелось две возможности посмотреть Блеттербах. Илзе, имя которой я прочел на бейджике, прикрепленном к воротнику рубашки, показала нам на карте маршрут, обозначенный красной пунктирной линией. Такую прогулку рекомендовали семьям с детьми. Длилась она три — три с половиной часа, не заводила «на слишком большую глубину» (я не преминул отметить непроизвольную игру слов), но позволяла увидеть разные раковины, следы динозавра («восемь букв, папа!») и окаменевшие папоротники, застывшие во времени и в горной породе. Второй маршрут продолжался около пяти часов и завел бы нас глубже, к водопаду, туда, где ущелье сужалось. В обоих случаях, добавила Илзе, строго нахмурив брови, нужно неукоснительно придерживаться размеченного пути, надеть каски и помнить, что дирекция заповедника не несет ответственности в случае каких-либо инцидентов. «Вы совершаете прогулку на собственный страх и риск», — гласила надпись на трех языках. Илзе объяснила: — Здесь опасная зона, иногда бывают камнепады. Можно получить травму. Поэтому необходимо надеть защитные каски. Если у вас таких нет, можете взять напрокат. — Она улыбнулась Кларе. — Есть одна розовая, как раз твоего размера, маленькая барышня. — Меня зовут Клара, — заявила дочь, — и я хочу посмотреть гигантского аммонита. Женщина, изумленная, повернулась ко мне: — У вас очень развитая дочка. — Мне пять лет, — отчеканила Клара. — Я умею читать и считать до тысячи. Мне нравятся динозавры с длинным хвостом, бронтодинозавры, клубничное мороженое и шпик дедушки Вернера. И я не хочу розовую каску, а хочу красную. Это мой любимый цвет, а еще голубой, синий и зеленый, — заключила она под недоверчивый смех Илзе. — Папа, — тут же обратилась она ко мне, — спроси у нее, где мы можем найти Йоди. — Кто такой Йоди? — осведомилась Илзе, сбитая с толку потоком слов. — Йоди, — отвечал я, — имя гигантского аммонита. Где мы можем его увидеть? Илзе вернулась к профессиональному тону. — Вы найдете его в геологическом музее. Какой маршрут вы предпочитаете? Короткий или длинный? — Пожалуй, короткий. Я не люблю… тесноты. Илзе оторвала два билета. — Страдаете клаустрофобией? — С недавних пор. Илзе дала нам примерить каски. Клара трижды потребовала, чтобы я ее сфотографировал: один раз — в розовой каске, другой — в желтой и третий — в красной, которую она и выбрала. Затем, взвалив рюкзаки на плечи, мы отправились в путь. Прогулка удалась на славу, хотя были моменты, когда из-за ветерка, шелестевшего в кронах, мне казалось, будто я слышу проклятый шорох, и я едва сдерживал крик. Но сдерживал. Ведь не кто иной, как моя дочь, показывала мне раковины в слоях нижнего триаса, водоросли в отложениях контрина или следы парейазавра, прогулявшегося по песчанику, а в глазах Клары я должен был выглядеть почти что героем. Стало быть, я проявил силу воли, я излечился. Просто Супермен. Не слышу аплодисментов. Вот и конец маршрута: я весь в поту, нервы на пределе, зато Клара на седьмом небе от счастья. Видеть ее такой веселой означало еще один шаг к избавлению от пытки. Подкрепившись бутербродами, которые мы вполне заслужили, со шпеком и маринованными огурчиками, мы направились к куполу музея, венчавшему построенное из стекла, алюминия и дерева здание Туристического центра, чтобы наконец встретиться с Йоди, гигантским аммонитом. Кларе безмерно нравились окаменелости. Чем причудливее они выглядели, тем больше она забавлялась. Она даже пыталась читать по слогам латинские названия, и горе мне, если я осмеливался прийти на помощь. «Папа. Я уже большая». Незачем говорить, что слово «большая» состояло из семи высеченных в камне букв аршинного размера. Во мне окаменелости не вызывали восторга: что-то в кусках камня, сохранивших формы живых организмов, вымерших миллионы лет назад, внушало тревогу. Тревогу внушала сама мысль о миллионах лет. Последняя часть музея мне понравилась больше. Она была посвящена медному руднику на Блеттербахе, который закрыли после обвала в 1923 году. Я с удовольствием смотрел на фотографии мужчин, перемазанных в земле, с допотопными орудиями в руках. Эти усы скобками, бороды людоедов, одежда прямиком из города диснеевских мышей мне казались неотразимыми. Нет, конечно, это вам не мультфильм: списки шахтеров, погибших в забоях, ужасали, но я пришел в музей с Кларой и не намеревался думать о смерти и разрушениях, этого уже досталось на мою долю, благодарю покорно — лучше разглядывать широкие штаны и горделивые взгляды людей, чья кровь текла в венах моей дочери. «Вот почему, — подумал я, самому себе подмигивая, — ей так нравятся окаменелости. Это зов земных недр». Прямо по Джеку Лондону. Наконец, Йоди. Аммонит, которому двести восемьдесят миллионов лет. Когда мы подошли к самому знаменитому экспонату музея, Клара начала мне рассказывать его историю. Видите ли, для Клары мир был огромной буквой А, с которой начинались бесконечные истории: они двигались от «а» к «б», потом к «в», но почти никогда не доходили до «я» — Клара редко доводила свои рассказы до конца, это было бы все равно что обрезать им крылья. Я часами без устали слушал ее, ведь такова природа любви: без устали слушать истории. А я любил Клару больше собственной жизни. Когда настало время возвращаться в Зибенхох, я вытащил фотоаппарат и поймал в кадр девочку и аммонит. Клара одарила меня улыбкой, от которой сжалось сердце, попрощалась с Йоди то ли прыжком, то ли поклоном и вернулась ко мне, беспрерывно болтая, болтая, болтая. Наконец, наклонившись, чтобы положить фотоаппарат обратно в рюкзак, я уловил обрывок разговора между Илзе и двумя стариками, по виду отдыхающими, с голыми ногами, в сандалиях «Биркеншток» поверх белоснежных носков и с варикозными венами напоказ. Несколько фраз, но иногда хватает самой малости.