И вот уже судьба набрасывает веревку на шею. — Это было в восемьдесят пятом, сударыня. — Вы уверены? — Я родилась в тот год. В год бойни на Блеттербахе. Мать мне твердила без конца: «Ты родилась в год, когда случилась та ужасная история, вот почему ты так себя ведешь». То событие ее совсем подкосило, она так и не оправилась. Шальтцманы ей дальняя родня, знаете? — Нашли того, кто их всех убил? Молчание. Вздох. — Нет, не нашли. Обещания и предвещания 1 Одну вещь вам будет важно узнать. 15 сентября мы с Аннелизе заключили договор. 2 Когда врачи и медсестры удалились, а Вернер бережно взял Клару за ручку и повел ее в больничный буфет, мы с Аннелизе наконец остались одни. После молчания, которое от обезболивающих мне показалось нескончаемым, Аннелизе дала мне такую затрещину, что едва не разошлись швы, наложенные на бровь. Потом расплакалась. — Обещай, — проговорила она, — обещай: никогда больше. Никогда. Никогда больше ты так со мной не поступишь. Голос ее пресекся. Я попытался дотронуться до ее руки. Аннелизе отпрянула. Это напугало меня. Очень сильно напугало. — Ты мог погибнуть, Сэлинджер, — набросилась на меня жена. — Наша дочь осталась бы сиротой. Ты отдаешь себе в этом отчет? Я кивнул. Но на самом деле все было не так. Я не мог думать ни о чем, кроме шороха. Проклятого шороха. Шороха Бестии. — Ты должен бросить эту работу. Должен мне это пообещать. — Но это моя… — Твоя жизнь — это мы. У меня в голове поднялась настоящая буря. Действие транквилизаторов и обезболивающих начинало ослабевать, и Бестия уже ухмылялась и подмигивала мне из-за спины Аннелизе. — Майк, — промямлил я. — Мы… — Майк? — в ярости чуть ли не закричала Аннелизе. — Майк?! — Аннелизе… — Ты был мертв, Сэлинджер. Мертв. — Анне… — Когда я открыла дверь и увидела, с каким выражением смотрит на меня отец, я поняла… поняла, что ты мертв. И я подумала о Кларе, подумала, да простит меня Бог, я подумала: так тебе и надо, сам напросился, сам искал такого конца, и я… я себя за это возненавидела. — Прошу тебя… Аннелизе меня обняла. Я чувствовал, как тело ее сотрясается от рыданий. — Знаю, — прошептала она, — знаю, как важно для тебя жить такой жизнью. Но и Клара имеет право на то, чтобы у нее был отец. Да и я не хочу остаться одна, я этого не заслужила, Сэлинджер. Я не могу без тебя, идиот проклятый. Она отстранилась, высморкала нос и даже попыталась пошутить: — Черное мне не идет. Улыбка вызвала у меня острую боль. Я попытался сесть. Головокружение отбросило меня назад, ласково, как дальнобойная фура. — Ты станешь самой аппетитной вдовушкой в Зибенхохе, — отшутился я. Аннелизе взъерошила мне волосы. — А ты — самым красивым трупом на кладбище. Мне хватит года, Сэлинджер. — Года? Несмотря на голос Бестии, я чувствовал, что наступает самый важный момент. Все, что я сейчас скажу или не скажу, может подкосить мой брак. Мое будущее. — Я не могу требовать, чтобы ты бросил работу насовсем. Это было бы несправедливо. Но ты должен пообещать, что возьмешь… возьмешь творческий отпуск на год. И решишь, что будешь дальше делать со своей жизнью. Потом, если захочешь вернуться в кино, я буду рядом. Как всегда. — Как всегда. — Обещаешь? Я собирался ответить, но тут дверь распахнулась, и ворвалась Клара со всем напором своих пяти лет, а за ней вошел Вернер, взглядом прося прощения. Я мотнул головой — мол, ничего, все в порядке. Все хорошо. И взял Клару за руку. — Сколько букв в слове «обещание»? Клара сосчитала и выпалила, просияв: — Восемь! Я заглянул Аннелизе в глаза. — Восемь букв. 3 25 октября, направляясь к Вельшбодену, я без конца твердил себе, что, по сути, не делаю ничего дурного. Не нарушаю договора, заключенного с любимой женщиной и скрепленного словами нашей дочки. Говорил себе, что мной владеет простое любопытство. Больше ничего. Я обещал Аннелизе взять творческий отпуск на год и исполню обещанное. А теперь еду поболтать с тестем: хотелось немного развеяться, выйти из дома. Вот и все. Никакую идею я не разрабатываю. Идеи? У кого? У меня? С ума вы, что ли, сошли. Просто перекинуться парой слов у очага. Выкурить сигаретку. Выпить чашечку крепкого кофе. Может быть, задать два-три невинных вопроса по поводу того события, которое Илзе назвала «бойня на Блеттербахе». Разве это работа? И все-таки просматривать документальный фильм, который монтировал Майк, в каком-то смысле тоже работа. И ведь Аннелизе согласилась, чтобы я это делал. Так говорил я себе, пока сбрасывал скорость, подъезжая к имению Вернера. Я здорово умел врать, известно ли вам это?