Я сделал вид, будто забыл, что Аннелизе дала согласие на то, чтобы я участвовал в проекте, поставив условия: я не должен впасть в прежнее психическое состояние (она не произнесла слово «психическое», она сказала «нервное», но мы оба знали, что имеется в виду) и Майк будет работать вдали отсюда, в Нью-Йорке. Словно бы отснятый материал был радиоактивным. Я сделал вид, будто забыл, что Аннелизе согласилась, вняв доводам Майка: отснятый материал — часть «Горных ангелов». Рутинная, чисто техническая работа, ничего нового. Мысль напрашивалась: необходимо кое-что переделать «в свете случившегося». Вдобавок «пара часов уйдет на то, чтобы обсудить линию повествования, а потом Сэлинджеру придется всего лишь отвечать время от времени на электронные письма. Он этого даже и не заметит». Майк, дорогой мой Мефистофель. — Эй, есть кто дома? — крикнул я, едва захлопнув дверцу автомобиля. Между оконными занавесками мелькнуло лицо Вернера. Он впустил меня, усадил. Мы поболтали о том о сем, выпили кофе, покурили. Я рассказал о Йоди и о прогулке на Блеттербах, стараясь, чтобы тема всплыла как можно более естественным образом, в то время как все во мне так и кипело от любопытства. И вот я забросил удочку. — Я услышал там невероятную историю. — Что за история? — Ну, скорее, намек. Но история мне показалась странной. — В горах происходит много странного. И вот свидетельство. — Вернер указал на шрам, видневшийся у меня над правым глазом. — Или я ошибаюсь? Я погладил шрам кончиком пальца. Клара говорила, что меня «поцеловала злая колдунья». Мне он приводил на ум фотографии Блеттербаха, которые я нашел в «Гугле», а потом удалил все следы поиска, из страха, что Аннелизе станет задавать вопросы, а у меня не найдется на них ответа. Я не хотел врать. Напрямую, во всяком случае. — Не ошибаешься. Что-то в моем голосе заставило Вернера сменить тему. Мы никогда не говорили о том, что случилось 15 сентября. Случилось, и ладно. Если нужно было сослаться на катастрофу, Вернер говорил: «Тот скверный день». Природная сдержанность горца обернулась мне на пользу: почувствовав неловкость, Вернер встал, открыл холодильник и вынул оттуда бутылку граппы, настоянной на горечавке. Налил в две стопки. Мы молча выпили. — Ты говорил… — Я услышал историю. Или вот. Двое туристов, довольно пожилых, обсуждали это с женщиной, которая выдала нам напрокат каски в Туристическом центре. Илзе. Ты ее знаешь? — Должно быть, это Илзе Унтеркирхер. Здесь, в Зибенхохе, мы все друг друга знаем, хотя стариков вроде меня становится все меньше, а молодое поколение… — Тут Вернер глотнул граппы. — Когда доживешь до моих лет, обнаружишь забавную штуку. Все лица похожи одно на другое. Особенно молодые. Бьюсь об заклад, однако, что ты не об этом хотел поговорить. — То, что там случилось, Илзе назвала бойней на Блеттербахе. И кажется, произнесла одно имя: Шальтцманн. «Кажется», черта с два. В «Гугле», все следы поисков в котором я тщательно стер, открылось по меньшей мере двенадцать типов ссылок на это имя. Помнить-то я его помнил. Вот только даже Великий Оракул двадцать первого века не смог дать мне ответ. Я откопал Шальтцманна, доцента Йельского университета, хоккейную команду, фотографа из Гамбурга, двоих разных торговцев подержанными автомобилями из Баварии и бесконечное количество Шальтцманнов — Зальтцманнов и иже с ними. А что бойня на Блеттербахе? Абсолютный вакуум. Это не лишило меня присутствия духа, наоборот, еще больше возбудило во мне интерес. Любопытство зарождается при виде белых пятен на карте. Вернер снова налил себе граппы. — Что ты еще услышал? — сухо осведомился он. — То, что так никого и не арестовали. — Точно. Никого. Я закурил, протянул пачку Вернеру. Тот отказался каким-то рассеянным жестом. — Двадцать восьмого апреля восемьдесят пятого года. Как говорят по телевизору, я там был. — Ты там был? Я был не в силах скрыть радостное возбуждение. Я предполагал, что Вернер мог быть надежным источником информации, но и вообразить не мог, чтобы он оказался очевидцем. Вернер поймал мой взгляд и на несколько секунд буквально пригвоздил меня к месту. Он поставил стопку на стол. Радость пропала в мгновение ока. — Джереми, я никогда не вмешивался в дела моей дочери. Герта говорила, что нужно позволить детям вылететь из гнезда, а я всегда с ней соглашался. Так что мне не очень нравится то, что я сейчас тебе скажу, но я это сделаю ради тебя… Пауза. — …и ради Клары. Я поднял руку, прервав его. — Я не собираюсь снимать документальный фильм, Вернер, — заверил я. — Ведь я дал слово. Не хочу, чтобы мой брак разлетелся на куски из-за моих… скажем так, амбиций. — Это было бы глупо, Джереми. Пренебречь браком, разрушить крепкую семью, такую, как у тебя, — самый настоящий идиотизм. — Аминь. — Дай-ка мне сигарету. Он прикурил, как обычно, чиркнув спичкой о ноготь большого пальца. — Значит, просто хочешь услышать старую историю? — Вернер… Слова срывались с губ, исходя из сердечных глубин, как на духу. Может быть, именно мой искренний порыв и погубил наши души. — Мне бы очень хотелось выслушать эту историю. Но я вовсе не собираюсь снимать по ней документальный фильм. Я слишком… устал. И все-таки мне нужно с чем-нибудь играть. Это как для тебя горы. Сколько времени ты уже не совершал настоящего восхождения? — Лет двадцать, а то и больше. — Но продолжаешь совершать вылазки, правда? — Если это ты называешь вылазками, — с горечью подтвердил Вернер, — то да, совершаю. Но на самом деле это прогулки для туристов, страдающих от артрита. — Так вот, эта история в умственном плане — то же самое, что твои прогулки. Мне нужна какая-то мысль, чтобы развлечься, развеяться. Нужна, чтобы выйти из… из этого состояния. На лице Вернера — беспокойство, тревога. — Ты хочешь сказать, что тебе опять плохо? — Нет, — успокоил его я, — ничего подобного. Аннелизе и Клара действуют фантастически, лучше любых лекарств. Мне больше не снятся кошмары, — тут я поправился, уловив смущение на лице Вернера, — ну, почти не снятся, а если и снятся, я… могу с этим справиться. Физически я никогда не чувствовал себя лучше. Клара ходит со мной на прогулки, и я жду не дождусь снега, чтобы научить ее кататься на санках. Но в умственном плане… — У тебя не получается сидеть сложа руки. — Точно. Вернер стряхнул на пол немного пепла. — Аннелизе сказала, что ты работаешь с этим твоим приятелем, Майком… — На самом деле время от времени даю указания. Больше ничего. И не стану скрывать: это меня устраивает. — Вспоминать тяжко? — До смерти тяжко, — признался я, снова ощущая комок в горле. — Будто бы хищный зверь затаился внутри, вот оно как, Вернер. И грызет. Все время. Может, когда-нибудь получится взять его на поводок, надеть намордник. Приручить. Чтобы все дни снова стали добрыми. Но сейчас мне нужна… игра, забава, чтобы держать зверя на расстоянии. Я умолк, приложив к виску указательный палец. Больше мне было нечего сказать. Я находился во власти Вернера. Что бы он ни ответил мне, я бы это принял. Даже если бы он пинками выгнал меня вон. Я себя чувствовал опустошенным. Но ощущение было приятное. Может быть, такое испытывает верующий, исповедавшись в грехах перед духовным наставником. Вернер отпустил мне грехи. И начал рассказ. Бойня на Блеттербахе 1 — История начинается над Тирренским морем. — Над морем?