Мне было так больно за него. Больно даже в этот момент, когда я уже прекрасно знала, что и жертва моя была бессмысленна и напрасна, и поступок не слишком благоприятно повлиял на исход событий. Возможно, было бы гораздо лучше, если бы я не вмешалась в ритуал и не убила себя, возможно… В этом случае был бы убит, а затем оживлен Динар и ему не пришлось бы столько лет терзаться чувством вины и чувствовать себя существующим исключительно благодаря тому, что кто-то другой отдал жизнь за него. Но в то же время – едва ли я могла бы поступить иначе. Сильно сомневаюсь, что я смогла бы поступить иначе, даже зная все это. Потому что Динар был мне дорог. Несмотря ни на что, несмотря на многолетнюю вражду, нарушение обещаний, то как он поступил с орками… впрочем нет, это я едва ли готова была простить, как минимум один раз в морду Динар у меня получит… получил бы… О, Великий Белый Дух, спасибо что избавил меня от этого груза вины. — Не за что, — у самого моего уха, прошептал кесарь «Пора прекращать молиться Великому Белому Духу и переходить на Мать Прародительницу». — О, это будет даже занятно, — все так же почти беззвучно прошептал Араэден, — непременно позови меня в тот эпический момент, когда начнешь совершать молебен самой себе же. Вот ты… но ругаться в такой момент было бы не слишком разумно. Ничего, дома скандал устрою. — Подготовить тарелки, или перейдем на фарфоровые сервизы? Нет, к проклятым гоблинам, просто придушу! — Идея несколько устарела, нежная моя, удушениями следовало заняться до того, как ты фактически вернула мне бессмертие, — язвительно напомнил император Эррадараса. Не придумала ничего лучше, чем ядовито ответить: «Ничего, остается еще вариант с отрубанием головы! Между прочим я злопамятная. Конкретно — очень злопамятная. И имей советь, у меня трагичный момент здесь намечается». И я была права, по поводу трагичного момента. Потому что впереди меня ждала трагедия. Моя личная трагедия… Вспыхнул портал – из него вышли Джашг и Рхарге, следом один из лесных орков привел маму и отца. Лориана, уже пришедшая в себя, с радостным возгласом соскочила с алтаря и бросилась к отцу. Король Оитлона даже не увидел этого… Отец стоял и смотрел на пятно крови на белой расстеленной шкуре… Он все понял с первого взгляда. Он понял, а мама – нет. – Лора, где Катриона? – дрожащим голосом спросила она, растерянно обнимая дочь, которая осознав что радостных объятий от отца не дождется, быстро перепорхнула к матери. Лориана замерла, затем неловко отступила. А мама… – Джашг, – обратилась она к шенге, – а Кат, она сейчас тоже из портала выйдет, да? Ей не ответили. Никто не ответил. Мама переводила вопросительный взгляд с одного на другого… Все отводили глаза. – Нет… – прошептала королева Оитлона. – Нет, пожалуйста… Нет! Я знала, что будет дальше — мама заплачет, обессилено оседая на каменный пол, а отец не поддержит ее, фактически подтвердив сопричастность к моей гибели, ведь Лора молчать не станет и да, она расскажет маме правду. Она, моя младшая, лицемерная, тщеславная, но все-таки сестра, в критический момент отбросила все свои жизненные принципы и попыталась меня спасти. Попыталась, пойдя против отца и нарушая прямой приказ кесаря, и пусть ничего не вышло, но Лора хотя бы попыталась… а отец нет. Я вдруг поняла, что не хочу, чтобы мама знала об этом. Чтобы хотя бы узнала когда-нибудь об этом, особенно в той трактовке, которую явно озвучит Лориана, потому что измены, о которых все-таки догадывалась, она еще могла просить отцу, а вот гибель своего ребенка — нет. И я, на какой-то миг, оцепенев от ужаса, что не смогу произнести ни одного слова, едва слышно, но все же выговорила: — Мама… И все изменилось мгновенно. Резко повернулась ко мне прекрасная Ринавиэль Уитримана королева Оитлона, в чьих глазах едва ли промелькнуло узнавание. Она узнала кесаря. Все узнали кесаря. Его в принципе сложно было не узнать, но меня… Я видела непонимание в глазах мамы, во взгляде казалось сломленного отца, меня не узнали Мейлина, Аршхан и даже Рхарге, но не Динар и папа. В огромных карих полных доброты глазах орка появились слезы, и он прорычал тихое: — Утыррка. И отпустив ладонь кесаря, я подбежала к папе и мгновенно была сжата в самых крепких, самых бережных, самых осторожных объятиях. И прижавшись лицом к такой знакомой шкуре, скорее на ощупь узнала безрукавку, которую вышила для папы, и запоздало поняла, что она сейчас вся будет мокрая от моих слез. — Утыррка, — с нежностью и болью произнес папа, успокаивающе гладя огромной лапой по голове. Я внезапно осознала, что чувствовал кесарь, когда обнял свою мать… Потому что это он прожил триста лет с пониманием что все кончено и осознанием, что больше никогда не увидит Элисситорес, а она этого не знала. Я вспомнила их встречу, и его сдержанность – сдержанность, имевшую целью сберечь ее чувства, не дать осознать, как тяжело пришлось ему, потому что… мы всегда бережем чувства тех, кто нам дорог, потому что их боль, давно стала нашей болью. И потому я солгала с чистой совестью: — Все хорошо, папа. Я сказала это на оитлонском, запоздало осознав, и торопливо добавила на оркском: — Утыррка скучать. Утыррка не знать, что шенге узнать Утыррку. — Разве можно не узнать Утыррку? — папа отстранил от себя, вытер мои непрекращающиеся слезы и произнес: — Душа Утыррки светится, всегда светится, как бы сильно не изменилось лицо. Я невольно улыбнулась, но слезы… они словно жили своей отдельной жизнью и все текли и текли по моему лицу, а шенге… он всегда был самым умным папочкой на свете и он догадался почти сразу: — Сколько лет Утыррки не было в Рассветном мире? — Оу, — я призадумалась, начала считать и не слишком уверенно ответила, — чуть больше пятидесяти. Шенге прищурил глаза и прорычал: — Утыррка думает сердцем. Сердце не хочет боли тех, кто дорог. Утыррка вернулась в момент своей смерти. И почти сразу, шенге, перевел взгляд на кесаря, и произнес: — Ледяной Свет дал слово. Связывая свою жизнь с дочерью Лесного племени, ты дал слово! Мне! И указав на кровавое пятно, практически прорычал: — Это твое слово, Ледяной Свет?! В ответ на вопрос, кесарь молча сложил руки на груди и посмотрел на меня. — А вот это уже подло, — не выдержала я. — Мне озвучить мою версию событий? — саркастично поинтересовался кесарь. О нет, в его версии все будет явно не столь приглядно, как может быть в моей и в общем: — Это я порезалась, — нагло солгала папе. — Случайно. Шенге неодобрительно покачал головой, и выдал очередную оркскую истину: — Путь лжи широк и удобен, но ведет к пропасти. Путь правды тернист и суров, но ведет к вершине горы. Какой путь выберет Утыррка?! Дохлый гоблин, стоило только вернуться домой, как получите и распишитесь — вот вам порция очередных нотаций. Но правду сказать пришлось: — Шенге, этот, — я указала на мужа, — коварно промолчал, не сообщив, что потом оживит Динара. А этот, — я указала уже на Динара, — коварно почти сдох. В общем, это все они виноваты. Правда. Утыррка вообще вела себя очень хорошо и даже дошла до того, чтобы слушать свое сердце. На это кесарь произнес на элларийском: — Интересный способ прослушивания своего сердца. — Сказал любитель таскать ржавые кинжалы в спине, — не осталась в долгу я. И посмотрела на папу. Большими честными глазами. Шенге мой взгляд не обманул ни на миг, и он спросил прямо: — Утыррка убивать себя?! Так, что-то мне уже не очень хочется оставаться в этом мире, и вообще там на Сатарэне еще дел полно, и… — Немножко да, — тяжело вздохнув, сообщила я. — Немножко?! — прорычал шенге. И вот я не поняла, с каких пор самоубийство это вообще что-то осуждаемое у орков? Нет, ну я понимаю там девичья честь и все такое, связанное с тем, что если назвался груздем, не вопи, что ты подберезовик, но это про честь, об убийствах меня любимой речи вообще не шло. — Утыррка спасать Динара, — сдалась я. И тут Мейлина не выдержав, закричала: — Динару не грозила смерть! И тут уже я не выдержала, и рявкнула ведьме Вишневого острова: — Надо было как-то раньше об этом сказать, вы не находите?! Мейлина вытерла уже злые слезы, и прошипела: — О чем с тобой вообще можно разговаривать, если единственная мысль, которую ты вынесла из нашего последнего разговора, была — «кесарю следует отрубить голову, потому что с отрубленной головой еще никто не выжил»?! Невозмутимо пожала плечами — все таки здравая, между прочим мысль была, но… едва ли я теперь хоть кому-то позволю ее привести в исполнение. — Могла бы хотя бы Динару сказать, — вполне резонно заметила я. — Я НЕ МОГЛА! – Мейлина пошатнулась, отошла к алтарю и оперлась о него. – Араэдену требовалось сильное, безумно сильное желание жить, для того, чтобы открыть портал. Я не могла сказать. Все что мне осталось – объяснить Динару случившееся после того, как вы покинете этот мир. А ты, — ведьма стремительно возвращала себе молодость и черный цвет волос, — ты взяла, и вогнала в себя эту ржавую железяку! — А вот давайте без оскорблений реликвий рода Мрано! — возмутилась я. И поняла, что не могу смотреть на папу. Не могу. Просто вот не могу. Не могу и не буду. Не…