Требовать, так по полной программе. — Поверь, и это не осталось без моего внимания! — А чему ты удивляешься? — вот это я проговорила уже вслух. — Дорогой, я продукт воспитания Астаримана, Лесных орков и твоего. — Мне это понимать, как «Любимый, во мне в равных долях взращено коварство, доброта и непобедимость»? Подумав, пожала плечами, и заметила: — Я полагаю не совсем в равных долях, шенге все же сумел повлиять на меня куда больше, чем все думали. — Это я уже тоже понял, — и кесарь необъяснимым образом вдруг успокоился. И я откровенно не поняла, по какой причине на Араэдена снизошла какая-то удовлетворенно-счастливое спокойствие. — Боюсь, ты не скоро это поймешь, нежная моя, впрочем, в этом вся ты. Пресветлый император взял мою ладонь, осторожно сжал пальцы и закрыл глаза. А затем вдруг произнес: — Пообещай мне только одно, нежная моя. — Никогда не предавать? — мгновенно уточнила я. Кесарь открыл глаза и с какой-то затаенной насмешкой посмотрел свысока. — Мм, не изменять? — сделала следующее вполне логичное предположение. Ледяные глаза мгновенно сузились, потемнев, и меня уведомили: — Поверь, у тебя не будет ни возможности, ни повода. И он посмотрел на меня так, что… кажется, гарема у нас не будет. — Даже не надейся, ты для меня единственная — была, есть и будешь. И да, тебе достался очень выносливый, пусть даже и не орк. В этот момент я вдруг испытала крайне противоречивые чувства. С одной стороны про темперамент кесаря ходили такие слухи, что нести этот груз одной, мне представлялось едва ли возможным. С другой – триста лет с лишним, это все-таки возраст, так что, есть шанс, что и без гарема выживу. С третьей… необъяснимое чувство удовлетворения и очень робкого… счастья? Не знаю, почему. Измены — норма в жизни любых правителей. И я внезапно поняла, что единственный пример верности между супругами я видела в охт Лесного племени. Но если отпросить все чувства, то откровенно говоря, известная модель семейных взаимоотношений все-таки выглядела менее страшной, чем неизвестная. Неизвестность в принципе пугала. — Может хотя бы один, совсем маленький, крохотный такой гарем? — нервно предложила я. — Нет! — последовал уверенный и очень злой ответ. И кесарь сейчас даже не улыбался. Ладно, подумаю об этом завтра. — Так что там у нас в условиях? — вопросила у супруга. — Ты чудовище! — повторил разъяренный кесарь. — Повторяешься, — съязвила я. Он ответил ледяным взглядом, а затем вдруг лед в его глазах словно начало сносить талой водой, и глядя на меня с уже не скрываемой болью, Араэден тихо попросил: — Пообещай мне, что каждую из неизменно последующих смертей, ты не будешь считать своей виной, нежная моя. И улыбка на моих губах померкла. Не то, чтобы она была явственной и победной и до этого, но теперь даже от намека не осталось ничего. Я резко развернулась, скрывая от супруга если не мысли, то хотя бы слезы, задрожавшие на ресницах. «Каждую из неизменно последующих смертей…» Смерти будут, я это понимала как политик. И когда-то я принимала как данность, что любое из моих решений неизменно влечет за собой чью-то гибель… Но с тех пор изменилось многое, слишком многое. Я размякла. То ли слишком привыкла к тому, что за моей спиной всегда стоит кесарь и любые жесткие решения принимает он, то ли… просто стала слабее. Еще бы понять с какого момента? Когда-то я спокойно сидела на допросах Мрано, вынеся ему приговор без жалости и сожалений, потому что на карту было поставлено благополучие моего государства, а значит сотни тысяч жизней тех, кто от меня зависел. Не так давно я вынесла приговор лорду Ларвейну, владетелю Лунного замка, и да — не испытывая никаких сожалений. Вообще никаких. Когда все изменилось? — Иногда, нежная моя, ты совершенно не замечаешь очевидных вещей, — Араэден обнял. — Выносить приговоры осознанно — это одно, понимать, что из-за твоего необдуманного решения погиб сначала Адрас, а после на свободных островах сын лорда Альриса — совсем иное. Я судорожно вздохнула, глядя на могилы вокруг меня, и чувствуя всем телом и всей душой тепло и поддержку кесаря. Надежность его рук. Незыблемость его силы. И четкое осознание — если оступлюсь, он поймает, если совершу ошибку — исправит, если мне будет тяжело — поможет. Что ж, если рассматривать ситуацию объективно, я находилась в весьма выгодном положении… наверное. — Нежная моя, для вероятностей давно не осталось и повода, во мне ты можешь быть уверена так же, как в том, что сейчас сияет солнце. — Ну, — я глянула на солнце этого мира, и поразилась тому, насколько же я успела привыкнуть к тому, что светил в небе обычно два, — знавала я один договор, в котором стороны установили, что будут хранить мир э пока светит солнце… — Ммм, дай угадаю — едва небо заволокло тучами, все соглашения были разорваны. — Ага, — кивнула я. И запрокинув голову, посмотрела на мужа и… ну будем откровенны — мировое Зло, Жуткий Страх этого мира, а впрочем и своего собственного, монстра, тирана, деспота, и… того, кто, кажется, целиком и полностью был моим. Моим личным Всемирным Злом. Ну и еще немного практически… богом. — Практически?- иронично переспросил кесарь. — Фактически, — окончательно определилась в терминологии я, и назвала точку отсчета: — Как можно раньше. Кесарь посмотрел в мои глаза долгим, пристальным взглядом, затем медленно наклонился, мягко прикоснулся к губам и солнце Рассветного мира ослепило! Солнце сменялось солнцем, день ночью, звезды светлым синим небом, ветер бушевал вокруг, меняя окрестности, стирая могилу за могилой, уничтожая надгробие за надгробием, а после… В какой-то миг все практически исчезло. Все, кроме чувства абсолютной уверенности в кесаре и том, что он все сделает. И мы сможем исправить, если не все, то хотя бы часть произошедшего. И удивительно, я готовилась к боли, но ее не было. Ни капли. Ни оттенка. Ни малейшего намека. Жар поцелуя Араэдена, тепло и сила его рук, и вихрем несущийся мир вокруг нас… К моменту, как все закончилось, я оказалась не готова. Впрочем едва ли, к подобному можно приготовиться Вспышка… Мой крик… Яркая россыпь звезд на черном небосклоне… Звезды… они были повсюду… Мерцающие, манящие, болью взрывающие мое сознание… И вдруг меня затопило светом. Нежным голубым светом летнего неба в Рассветном мире… Я распахнула глаза и посмотрела на кесаря, все так же крепко, и в тоже время так нежно обнимавшего меня, и на миг вдруг показалось, что мы здесь одни… совсем одни. Но почти сразу: – Динар… Голос Мейлины раздался совсем близко. Я резко повернула голову и увидела… Храм. Храм, в котором нас всех практически принесли в жертву сегодня! Увидела отчетливо и ярко, отмечая каждую деталь и едва сдерживая крик ликования, потому что… потому что тут был шенге! И Рхарге! И ТаШерр! – Динар, я прошу тебя, – вновь взмолилась Мейлина. И я выразительно посмотрела на кесаря. Выразительно. Очень выразительно! Выразительнее некуда, потому как это был явно не тот момент времени, стоило бы возращаться, но… одними губами Араэден практически беззвучно ответил: «Максимально ранний». То есть вернуться вот до всего этого было нельзя? Император молча кивнул. Ненавижу магию. Нет, вот действительно, если я что-то и ненавижу в этом мире сильнее, чем кесаря, то только гоблинскую магию! А между тем на заднем фоне стремительно развивались уже виденные мною ранее события, и я вновь развернулась к происходящему, услышав шорох шагов… Шорох шагов, как оказалось, Мейлины. Она замерла в шаге от повелителя Далларии. А Динар… Динар стоял на коленях перед залитой кровью белоснежной шкурой, на которой совсем недавно сидела я. Рядом валялся окровавленный меч Мрано, который уже выполнил свое предназначение и теперь мог ржаветь с чистой совестью. Никому не нужные висели уже и бесполезные прикованные к столбам цепи, и да, они теперь точно могли ржаветь с чистой совестью. – Сынок, – голос ведьмы Вишневого острова дрожал от несдерживаемых слез. Рыжий, казалось, не слышал. Ничего не слышал. Он стоял все так же на коленях и смотрел туда, где совсем недавно была я… На его бесстрастном лице не читалось никаких эмоций. В его серых глазах плескался океан боли…