– Он это прекрасно понимал, а потому действовал аккуратно. Так, чтобы не оставлять следов на видимых частях тела. Нефедов тяжело вздохнул и покачал головой. Наверняка сейчас многое для него вставало на свои места. – Дам вам совет, Петр Семенович. В ваших же интересах не скрывать информацию об отношениях Алины и Дениса от следствия. Все-таки ее работодателем являлись вы. А теперь, когда выяснилось, что Алина ждала ребенка, подумайте, на кого падут подозрения в первую очередь. – Я понял, к чему вы клоните. – Просто предупреждаем. И да, Петр Семенович, подумайте хорошо и попробуйте вспомнить, не осталось ли все-таки в доме каких-то вещей Алины? Блокнотов, записей… Марич не успел договорить, Нефедов поднялся и удалился по направлению к кабинету, в котором нам уже доводилось бывать. Вернулся он с небольшим целлофановым пакетом. – Вот, – протянул сверток Владану. Петр Семенович тихо выругался и потер глаза, будто бы желая проснуться. – Ольга уже знает? – О том, что вы потворствовали их встречам, – нет. Но она женщина неглупая, сможет сложить два и два. – Как знал, что надо было послать этого героя-любовника куда подальше еще тогда, три года назад. Но ведь умеет убедить. – Он почесал затылок. – Что теперь? – Теперь будем уповать на то, что справедливость восторжествует. Мы поднялись и направились к выходу. Мне хотелось слово в слово повторить вопрос Нефедова, но Марич меня опередил. – Не против снова заглянуть к Сидорову? – Одна? – испугалась я. – В этот раз со мной. Мы выехали из ворот и припарковали машину тут же, в нескольких метрах от дома Нефедовых. Марич включил свет в салоне и высыпал содержимое пакета себе на колени. Похоже, что Петр передал нам его в том виде, в каком получил от Сабины. Я с грустью посмотрела на коробку контрацептивов. Что-то дало сбой, раз Алина все равно забеременела. Мысль о том, что она хотела ребенка от Сидорова, я отмела сразу. Слишком хорошо она успела его узнать за пару лет. Тут же были пара заколок для волос, блокнот и несколько листов, сложенных вдвое. Пока Владан вчитывался в то, что было на распечатках, я взяла в руки блокнот. На обложке – милый котик, листы в клетку заполнены аккуратным почерком. На каждой странице дата и несколько строк. Я открыла наугад запись за двенадцатое мая прошлого года. Проволокла ночью волоком. Стоны горечи в стволах тоненьких. Я тебя зову своим родненьким, Только мне в ответ лишь безмолвие. Несколькими страницами ранее, за пятое мая, было записано: Я тебя стираю из памяти. Сколько мне еще от тебя идти? Сколько мне еще от себя бежать? Только бы душу удержать. Открыв блокнот на одной из последних страниц, обнаружила запись за тридцатое сентября: Выдохни громко, отпусти тихо. Чувств пронесется пусть ледяной вихрь, Только отчаянно жарко и нежно Я растоплю этот взрыв зимний, снежный. Марич все это время внимательно изучал то, что было на нескольких листах, которые оказались в его руках. Наконец разочарованно заключил: – Ничего особенного, распечатки о бизнесе Сидоровых, – повернулся он ко мне. – Если тут и было что-то компрометирующее, то сейчас – лишь общедоступная информация. Либо Алина успела предъявить это Денису, либо все-таки Петр Семенович отдал нам не все. Я наклонилась в его сторону, заглядывая в бумаги. Он передал мне их в руки и спросил: – Что в блокноте? – Стихи. – Чьи? – Не знаю, – пожала я плечами и передала блокнот. – Не слышала раньше. Может быть, строчки из песен. Он взял блокнот у меня из рук и стал внимательно изучать, начав, в отличие от меня, с самой первой страницы. Я уже успела изучить распечатки, которые нам передал Нефедов вдоль и поперек, а Владан все хмурился и вчитывался в строчки. – Похоже, она действительно любила читать, – заключил он наконец. – И писать. – К тому моменту я успела вбить несколько цитат из ее блокнота в поисковик и убедиться, что они нигде не были опубликованы. Марич протянул мне открытый блокнот и прочел по памяти самую последнюю запись, датированную днем, когда Алину последний раз видели в доме Нефедовых: Если ты меня вынудишь, Лучше уж отпусти меня… Строки до и после этих двух были многократно перечеркнуты, я не смогла разглядеть даже отдельных слов, только покачала головой. Владан взял блокнот у меня из рук и зашуршал страницами. Послушай: В звенящей тишине С трудом меняя позы И изменяя ей, Как Сидорову козу, Меня любил сильней. А если б бабу с возу, То легче стало б мне? – Она была романтичной натурой, – заключил он. – И глубоко несчастной, – вздохнула я. – Сидорову козу она написала с заглавной буквы, будто хотела подчеркнуть принадлежность к фамилии, а не фразеологизму. – Что, если она пыталась что-то оставить в этих посланиях? Хотела, чтобы прочли между строк?