– Это такое старое выражение, что теперь, наверное, никто уже и не вспомнит, откуда оно пошло, – сказала она. – Как оно звучит? – поинтересовалась Вивиан. Глаза Вильгельмины хитро заблестели. – Поймаешь стрекозу – меньше года до свадьбы. Стрекозе Вивиан оставалось жить меньше недели. Она спустилась вниз и спросила Гейба: – А что это Генри делает? – «У летучих мышей и птиц схожий контур взмаха крыла», – прочитал Гейб из книги, которую держал в руках. В волнении он поднял глаза на Вивиан. – Я поймаю летучую мышь. Генри ловит жуков, чтобы кормить ее. – Почему бы не поймать птицу? – спросила Вивиан. – Это можно сделать днем. Гейб снова оторвался от книги. – Скопировать перья у меня не получается. Я пробовал. На поимку летучей мыши ушло три вечера. В конце концов зверушка сама залетела в старинную ржавую птичью клетку – Гейб нашел ее в подвале, всю в вороньих и голубиных перьях. Каждый вечер после ужина Генри сквозь прутья кормил летучую мышь насекомыми, а Гейб работал над новой парой крыльев. Глава пятнадцатая Я спала, когда Кардиген постучала в окно. Она забралась на вишню, откуда, задыхаясь, подтвердила то, что мы обе подозревали с того самого дня, когда она заехала Джеремайе коленом в пах. – Одно из них похож на инжир – розовый чахлый инжир, – сказала она. – Фу. – Впустив ее, я забралась обратно в постель и завернулась в крылья, как в одеяло. – А каким оно должно быть? – Совсем другим, – пожала плечами Кардиген. Моя комната выглядела как классическая комната конца пятидесятых: на полу стопки журналов мод, туалетный столик с кружевной оборкой; зеркало в полный рост напротив односпальной кровати с подушками и стеганым одеялом, расшитым разноцветными треугольниками. Все в ней указывало на то, что я обычная девочка-подросток. Только не было тут ни розового телефона-аппарата «принцесса»[49] для полуночных разговоров, ни двухцветных «оксфордов», подошвы которых стерты от хэнд-джайва на школьных танцах. У меня почти не было связи с внешним миром, поэтому я не нуждалась в этих предметах. Зато было окно, сквозь которое я смотрела на корабли, проплывающие каждый вечер по Салмон-Бэю. И были груды перьев, которые таинственным образом скапливались в пустых углах комнаты. – Так вы с Джеремайей все еще вместе? – поинтересовалась я. – Господи, нет, конечно. – Кардиген вытащила из кармана пальто тюбик помады. Мазнув по губам, она бросила его мне. – На вот, попробуй. У мамы стащила. – Я положила помаду на тумбочку. Кардиген улыбнулась своему хорошенькому белокурому отражению в зеркале и кончиком пальца стерла красную помаду с зубов. У меня волосы были длинные и черные, как у бабушки, но если Эмильен свои закручивала в плотный узел на затылке, то я носила высокий хвост с черной лентой. Кардиген считала, что лента мне очень подходит. – Свои достоинства надо подчеркивать, – сказала Кардиген. – А у тебя, девочка моя, экстравагантная красота. – Она легонько щелкнула пальцем по кончику крыла. – Что греха таить, это просто какая-то диковинная привлекательность. Что-то дзинькнуло, стекло задрожало. Кардиген распахнула окно и стала бурно жестикулировать. – Я попросила брата прийти за мной, – объяснила она. Роуи Куперу было семнадцать. Он работал развозчиком у бабушки в булочной, водил грузовичок и благодаря своим выдающимся знаниям астрономических фактов и цифр уже поступил в Бостонский университет. Почти всего его вещи были уложены в подписанные картонные коробки. Роуи не пользовался таким успехом, как его сестра. Высокий и худой, с густой шапкой черных кудрей, он всегда, даже летом, носил старый моряцкий бушлат, который сохранился со времен военно-морской службы отца. А еще он заикался. И все же он был симпатичный, синеглазый и улыбчивый. Не то чтобы я замечала. Кардиген перекинула ноги через подоконник наружу. – Сегодня ребята у водохранилища собираются, – сообщила она мне. У подростков, которые жили рядом с Вершинным переулком, было особое место, где они весело и беззаботно проводили свободное время. Не кинотеатр на открытом воздухе и не закусочная, где продают лимонад, – городское водохранилище с освещенной лунным светом водой и темным парапетом стало идеальным местом для всяких важных глупостей. К тому времени старый смотритель с женой ворчали все чаще, но совсем оглохли, и ребята знали: нужно лишь молча миновать маленький белый домик. Я, само собой, никогда там не была. Но слышала так много рассказов, что мне казалось, я собственными глазами видела свет в домике смотрителя, могла сосчитать банки из-под пива на парапете водохранилища и слышала смех поддатых ребят. В этом есть какая-то злая ирония: наделенная крыльями, я ощущала себя в неволе, в западне. Думаю, что из-за своей патологии я была более чувствительна к жизненным парадоксам. Я их коллекционировала: то, как любовь приходит, когда меньше всего этого ожидаешь, то, как человек, сказавший, что не хочет тебя обидеть, в конце концов все равно обижает. Когда мы были маленькими, в клетке, которую Гейб построил возле мастерской, бабушка держала цыплят. Мне нравилось наблюдать, как бескрылые птенчики ходят по двору суетливыми группками, роются в земле своими рептильными лапами и склевывают зернышки. Я дала им имена в честь тех мест, куда мне не суждено было попасть: Пиза, Айеа[50], Непал, Вермонт. Со временем Эмильен поняла, что яйца не стоят всей той грязищи, которые куры разводят во дворе, и решила от них избавиться. Гейб по одной забирал их в мастерскую и сворачивал им шеи своими сильными руками. Он даже не подозревал, что я пряталась в углу за кучей мусора и наблюдала смерть каждой курочки. Больше всего меня испугало (а потом не давало покоя еще много лет) то, как птицы неистово махали крыльями в надежде улететь на свободу. После этого я не могла есть курятину – это казалось людоедством. Когда Кардиген начала спускаться по веткам вишневого дерева, я встала с постели, тряхнула крыльями и сказала: – Я пойду с вами. Кардиген, замерев на секунду, пристально посмотрела на меня и, подтянувшись на руках, опять оказалась в комнате. – Классно. Полчаса у нас ушло на изобретение достаточно прочной привязи, чтобы зацепить крылья. Сделали мы ее из старой кожаной уздечки, которую Роуи нашел в мастерской за домом и кинул нам в окно. Он ждал нас во дворе; кончик его сигареты светился в темноте красным. Привязь удерживала плоско сложенные на спине крылья, не давая им расправиться, и мне было больно. Теперь я понимала значение выражения «искры из глаз». Ветхая накидка, которую мы нашли в заброшенном шкафу в коридоре, полностью их прикрывала. Она была из изумрудно-зеленой шерсти, с атласной подкладкой и огромным ниспадавшим на спину капюшоном. Мы украдкой спустились с холма и неслышно прошли по Вершинному переулку мимо дома Мэриголд Пай, мимо дома Филдзов. Миновали то место, где ухабистая дорожка переходила в асфальт, а висящие на проводах старые кроссовки танцевали на ветру. Уверена, мои спутники слышали учащенное биение моего сердца, пока я постепенно отдалялась от единственного знакомого мне места. Мы прошли мимо бабушкиной пекарни и дома, что стоит за ней, мимо лютеранской церкви и начальной школы, мимо остановки, где Роуи и Кардиген ждут автобус в школу. Мы миновали перестроенный полицейский участок с его кирпичными стенами и сияющими чистотой окнами и кучку одинаковых новых жилых домов, выросших после войны. Мы прошли мимо белого домика глухих старичков и места, где мама однажды видела, как исчезла луна. И добрались до водохранилища, темного пространства, охраняемого кленами и хмурыми старшеклассниками. К моему большому облегчению, никто, кажется, не заметил ни меня, ни моей громоздкой старомодной накидки. Кардиген подошла к группе ребят, строящих на парапете пирамиды из пустых пивных банок. – Это была плохая затея, – пробурчала я, пятясь, пока не наткнулась на кого-то за моей спиной. Роуи. Он улыбнулся мне сверху вниз. – Н-нет, затея от-тличная. Надо п-просто п-привыкнуть к раз-згульному образу жизни п-подростков. Идем. – Он взял меня под локоть и отвел в тихое место под кронами деревьев. Годы спустя разрастающийся город сотрет с неба звезды, но тогда они сияли сквозь ветви, как запертые светлячки. – Странно, правда? – Роуи сел рядом. – В-вроде в-весна, но со-в-вершенно н-непохоже. Я смотрела, как подпрыгивает его адамово яблоко, когда он вздыхает и глотает. Он был прав. Без дождя казалось, что весна никогда не придет и что звезды навсегда останутся за решетками голых веток. – Я знаю всего одно созвездие – вон то. – Я показала на скопление звезд в форме ковша. Роуи нервно сглотнул. – Вообще-то Большой Ковш является частью Ursa Major – Большой Медведицы. Он – ее туловище и хвост. Вот ноги, видишь? – Ого, да-а, – пробормотала я. – И правда. – Действительно похоже на медведя – большую белую медведицу: голова опущена, будто рыщет в снегу. – Никогда раньше не замечала этого. – Возможно, кто-то должен был помочь тебе разглядеть неочевидное. Я посмотрела на него. – Ты ни разу не заикнулся. Роуи опустил голову. – Это у меня не всегда. – Ава! – крикнула Кардиген у водохранилища. – Иди сюда! Подтянув колени к груди, я нервно одернула накидку на плечах и помотала головой. Я еще не готова. – Боишься им не понравиться? – спросил Роуи. – Ой. – Мои глаза удивленно расширились. – Даже и не думала об этом. Что, если я правда им не понравлюсь? – Трудно представить, что ты можешь кому-то не понравиться, – искренне сказал он, глядя мне прямо в глаза. Затем прочистил горло. – И все-таки почему ты волнуешься? – Просто… таким, как я, небезопасно появляться на людях. Словно в ответ, крылья под плащом затрепетали. Я посильнее задернула накидку. – Таким, как ты? Тем, кто отличается от других? Я пожала плечами. – Да, – вдруг смутившись, прошептала я. – Небезопасно для нас или для тебя? – В каком смысле?