Она провела руками по мокрым волосам. – Вот черт! Из личного дневника Натаниэля Сорроуза: 22 июня 1959 года От моих шагов по комнате на ковре образовались потертости. Одежда воняет. Но все это ерунда. Сегодня день летнего солнцестояния. То-то они с таким усердием языческий праздник празднуют! Выродки! Она уже проходила мимо, держась за руки с другой девчонкой – у той к спине были присобачены какие-то доморощенные крылья. Я решил дождаться их возвращения. Самое большее ждать придется несколько часов – это я выдержу. Пока я пишу все это в дневник, я смотрю в окно на темнеющее небо, и меня что-то отвлекает… Неужели дождь? Обычно я не зажигаю свет на переднем крыльце, но сейчас включил. В луче света на бетонном покрытии я увидел сначала одно, потом второе темное пятно. Наверное, приглашу ее в дом. А если она откажется… Нет, не откажется. Деваться ей некуда. Глава двадцатая В тот день мама впервые поняла, как родители выходят из себя. За свою жизнь – в ходе беременности в полном одиночестве, за пятнадцать лет бессонных ночей – она ни разу не заблудилась. Научилась ко всему приспосабливаться: к миру Генри-недотроги, к моим крыльям. Если разработанный ею план оказывался непригодным, она брала и создавала новый. И никогда не понимала, почему другие родители выходили из себя. Теперь же поняла: становясь самостоятельными единицами, дети предают родителей. Она думала, ее минует эта участь, ее, чьи дети были такими… необычными. Могут ли необычные выжить сами по себе? Раньше Вивиан не приходилось об этом задумываться. Единственный в доме телефон стоял на старом, всеми забытом комоде в коридоре у лестницы. Телефон провели где-то в начале сороковых. Аппарат был тяжелый и неуклюжий, а звонил так редко, что, когда это случалось, Вивиан не сразу понимала, откуда шум. И в этот раз она так изумилась звонку, что остановилась и ответила. С ней поздоровался давно знакомый голос – забавно, что спустя столько времени он звучал как раньше, – и сообщил, что нашел ее сына, когда тот брел вдоль дороги. – Наверное, километра три прошел под дождем. Он здесь, у меня дома. И пес тоже. Попробовал мальчишку просушить, но он даже слышать об этом не желает. Вивиан кивнула в телефон. – С ним все в порядке? С Генри то есть? – Э-э… ну, ты лучше приезжай скорее сюда. Он как-то странно себя ведет. – Скоро буду, – заверила она и повесила трубку. Ей не хватило мужества сказать ему, что его сын ведет себя скорее нормально. По крайней мере, для Генри. Вивиан отворила шкаф в прихожей и схватила первое, что попалось на глаза: красное шерстяное пальто столетней давности. Она застегнула его дрожащими руками, обрадовавшись длине, которая прикрывала надетое наизнанку платье (на счастье). Когда она добралась до машины, шерстяная материя промокла насквозь. «И почему у меня нет дождевика?» – подумала она. Пикап фыркнул и начал медленно возвращаться к жизни. Пока машина разогревалась, она достала из сумочки пудру и помаду. Держа зеркало у лица, она медленно провела по губам красным. О прическе позаботиться не удалось – слишком темно. Вивиан попробовала съехать с холма задом, но почувствовала, что колеса буксуют в глине, и надавила на тормоз. Затем она переключила передачу на первую и поехала вокруг дома, прямо по клумбе, на которой когда-то росли самые восхитительные в округе георгины. Когда пикап с грохотом выехал на дорогу, Вивиан вжала сцепление в пол, поставила на вторую передачу и устремилась в гущу потопа. Покинув праздник летнего солнцестояния, Кардиген, Роуи и я заметили, что воздух изменился. В замешательстве мы подняли головы к небу. – Думаю, дождь пойдет, – сказал Роуи. Когда мы поравнялись с пекарней, он лил уже вовсю; народ разбежался кто по теплым домам, кто по машинам, и улицы были пусты. Мы встали под навес у аптеки. Кардиген поводила рукой по спине и скорчила гримасу. – Черт, блузку испортила. Вся в клею. – Крылья Кардиген размокли, став липкой влажной массой из перьев и клея. Обувь у всех хлюпала. Ветер значительно усилился, срывая кору с трех берез напротив магазина. Обрывки ее, свисая с веток, бились и извивались в яростном вихре. И хотя Роуи накинул свой синий бушлат мне на плечи, я вся дрожала, глядя на голые деревья. – Погода портится. Думаю, тебе надо домой. – Он сжал мою руку, прежде чем отпустить. В тот вечер ему надо было встретить маму с работы, и мы решили, что мне будет слишком рискованно прятаться в кузове пикапа. Велика вероятность, что меня заметят, хотя сама мысль приятно щекотала нервы. – Ты уверена, что сможешь сама добраться домой? – Роуи стоял рядом, но ему все равно приходилось перекрикивать бьющие лавины воды. Упершись руками в бока, я изобразила недовольство. – Слушай, я, может, немножко странная, но это не значит, что я боюсь темноты. – Да я п-просто из вежливости, – ухмыльнулся он. Кардиген многозначительно улыбнулась и убежала в дождь. Исчезла в каскаде падающей воды. Я приготовилась последовать ее примеру. – Эй, куда спешишь? – поддразнил Роуи. Я улыбнулась, а он взял меня за талию и притянул к себе. Нежно убрав волосы за уши, он провел пальцами по моему лицу, будто стараясь запомнить каждую черточку. Я закрыла глаза, и он снова меня поцеловал. С еще горящими губами я выбежала следом за Кардиген под дождь. В центре города дождь оказался настоящим стихийным бедствием. Огромные лужи собирались у забитых ливневых стоков, разливались по дворам, перекресткам, парковкам, детским площадкам, заполняли пустые цветочные горшки и затопляли клумбы. Три огромные ветки сломались и с громким треском упали на землю. Мы с Кардиген мчались к Вершинному переулку. По рукам и ногам текла вода, свежеостриженная челка прилипла ко лбу. По лицу Кардиген тек макияж. Пробегая мимо висящих на проводах старых кроссовок, мы с раскрытыми ртами наблюдали, как они выпутались и улетели в ночь. В конце подъездной дорожки дома Куперов Кардиген схватила меня за плечи и крепко обняла. – Мы станем родственницами! – прокричала она сквозь дождь и убежала в дом. Если бы не слабый свет из окон первого этажа, мой дом никак бы не выделялся на фоне темного неба. Я бросила взгляд на черные окна второго этажа. Улыбнулась при мысли о спящем Генри, который крепко сжимает кайму одеяла. Полезла в карман: там для него лежала шоколадка – хорошо, не растаяла. Женщина в ларьке сказала, что шоколад изобрели индейцы майя – древние люди, считавшие, что горячий шоколад дарит мудрость и могущество. Они думали, что это пища богов. Я рассмеялась при мысли о том, как боги майя разрывают пакетики с какао и, помешивая, высыпают в кружки с теплым молоком, но женщина объяснила, что майя готовили горячий шоколад из зерен какао и называли его xocoatl. Я не знала, понравится ли лакомство Генри, но не сомневалась, что он оценит выученное мной новое слово. Я вздрогнула, услышав, как хлопнула дверь машины. За углом дома, вспыхнув красным среди темноты и дождя, загорелись фары пикапа Гейба. Самого его я не видела уже несколько дней. Я старалась не думать о том, где он. И с кем. Машина скрылась за домом. Я побежала спрятаться, а автомобиль в это время пронесся под горку и выехал на дорогу. Я не выходила из укрытия, пока он не уехал. – Кажется, твоя мама отчаянно пытается тебя найти. Я резко повернулась. Держа над головой черный зонт, за моей спиной стоял Натаниэль Сорроуз. – Вряд ли это она, – прокричала я сквозь дождь. Моя мама уже пятнадцать лет не выходит из дома. Она даже не умеет машину водить, так ведь? – Она, наверное, сказала бы то же самое о тебе, если бы увидела тебя прямо сейчас. Я залилась румянцем. Он был прав. – Тем не менее это она, – сказал он. – Я видел, как она вышла из дома и села в машину. – А почему вы думаете, что она поехала искать меня? – спросила я. Натаниэль пожал плечами. – Зачем же еще ей было уезжать? Пока я обдумывала те немногие причины, что могли заставить маму покинуть безопасный дом на холме (скажем, она обнаружила, что дочь улизнула без разрешения), ужас холодным ножом вонзился мне в грудь. Я не знала, что делать. Пойти домой и ждать ее возвращения? Пойти к Кардиген? Но тут я подумала о том, как мама рассердится, какое у нее будет расстроенное лицо, когда она узнает, что я натворила. Мне хотелось как можно дольше не видеть это выражение ее лица. Словно прочитав мои мысли, Натаниэль сказал: – Не хочешь зайти? У меня горит камин. Как раз просохнешь, пока будешь ждать ее. – Он улыбнулся. Я закусила губу и задумалась. Конечно, можно было пойти к Куперам, но, каким бы мягким ни был папа Кардиген, его вряд ли обрадует, что я сбежала из дому. Из-за меня может достаться и Кардиген. Натаниэль терпеливо ждал. Я отметила, что он казался другим. Не таким благочестивым. Более обычным. И уж точно не таким привлекательным, каким я его когда-то считала. С чувством острого стыда я припомнила свою влюбленность недельной давности. О чем я вообще думала? – Мало радости, если тебя отругают за побег, да еще и воспаление легких при этом заработать. Знаю я этих мам. Могу помочь, – сказал он, – придумать, как объяснить твое мимолетное исчезновение. – Хорошо, – в конечном счете согласилась я. Глава двадцать первая В пекарне бабушка старалась удовлетворить повышенный покупательский спрос, вызванный празднованием летнего солнцестояния. Казалось, нет конца и краю голодным ртам, сколько бы подносов ни приносила Пенелопа. Потому их продолжали кормить. Éclairs au chocolat[61], mille-feuille, pâté sucrée[62]. В честь праздника они придумали печенье в форме солнца с желтой глазурью. Прервавшись на минутку, Эмильен с гордостью наблюдала, как девушки бережно запаковывают покупки в коробочки, берут заказы, отсчитывают сдачу, улыбаются нетерпеливым покупателям – и все это расторопно и любезно. Эмильен довольно усмехнулась. Ведь негоже называть их девушками. Вильгельмина помогает в булочной больше тридцати лет, а дети Пенелопы – уже подростки. Хотя собственное отражение то и дело повергало ее в шок: тонкие морщинки вокруг глаз и у рта, некрасивые седые клоки в черных прядках, – Эмильен не замечала, насколько время изменило женщин, с которыми она бок о бок, на протяжении стольких лет, работает каждый день. За прилавком Игнатий Лакс флиртовал с Пенелопой, пока та перевязывала его покупку бечевкой, добавляя эффектную завитушку. «Бедняга ее муж», – думала с улыбкой Эмильен. Брак Пенелопы с Зебом Купером мог бы стать нестабильным из-за игривости Пенелопы, но Зеб – парень доверчивый и обожает свою жену-кокетку. К тому же, насколько Эмильен могла судить, они воспитали прекрасных детей. «И Кардиген, и Роуи оказались хорошими друзьями Авы», – думала она. Через пару месяцев Роуи исполнится восемнадцать. Он вот-вот уедет в колледж. «Как время летит!» – размышляла Эмильен. И хотя ей теперь придется искать нового курьера, она радовалась тому, что Роуи хочет добиться в жизни гораздо большего, чем просто водить грузовик с булками. Толковый мальчишка. Вильгельмина, держа над головой очередной пустой поднос, протиснулась мимо Эмильен. – Этот Игнатий Лакс только что купил последние congolais[63], – заметила она. Кокосовое печенье покупатели обожали.