Вивиан обернулась. Он расплылся в улыбке, обнажая щелку между зубами, которая преследовала Вивиан во сне. – Послушай, я… – Он замолчал. Потом указал на Генри. – Он мой, да? Вивиан застыла, потом кивнула. Да. Он – его. И она, если уж на то пошло. Собственно, целых пятнадцать лет она была его. – Господи, Вивиан! – воскликнул Джек. – У меня сын. Ты даже не представляешь, как это замечательно! – Он протянул руку, чтобы потрепать Генри по волосам. Генри скривил гримасу и отстранился. – Похож на меня как две капли воды, правда ведь? – Он не любит, когда до него дотрагиваются, – мягко объяснила Вивиан. Кажется, Джек ее не слышал. Внезапно повернувшись, он взял в ладони ее лицо. – Я все время о тебе думаю. Поверь мне. Я думаю о тебе каждый день. – От его прикосновения лицо Вивиан покрылось дивным розовым румянцем. Она прикрыла глаза и сделала глубокий вдох, с восторгом обнаружив, что он по-прежнему пах мылом и «Тертл Вакс». – Меня никто никогда не любил так, как ты, Виви. И думать, что тебе пришлось растить нашего сына одной… Виви? Вивиан резко подняла голову. Только один человек называл ее Виви – Гейб. Данное Гейбом ей, только ей, прозвище в устах Джека выбивало из колеи. Подкрадывались мучительные сомнения. Она старалась не обращать на них внимания. – Я была не совсем одна, – тихо ответила Вивиан, раздраженная тем, что вдруг думает о Гейбе, когда в эту самую минуту перед ней стоит Джек. О Гейбе с его добрыми глазами, сильными руками, с его непоколебимой… – Но меня-то не было. – Джек приник лбом к ее лбу. «Почему я раньше этого не замечала? – думала она. – Гейб меня любит». – Я могу тебе помогать, – хвастался Джек. – Оглянись. Я могу дать тебе все, что нужно! Она посмотрела на Генри. Как смешно. Генри так похож на Джека, но, когда она смотрела на сына, в голову приходил другой человек, Гейб: Гейб помогает Генри забраться в машину перед одной из их совместных поездок; Гейб и Генри гонятся за дурацкой летучей мышью; Гейб смущенно смотрит на нее, впервые взяв Генри на руки пятнадцать лет назад. – Ты сможешь меня простить? Вивиан вздохнула, закрыла глаза. Конечно, она могла бы его простить и наверняка жить счастливо до конца дней… – В определенном смысле мы даже можем быть семьей, – добавил он. Вивиан открыла глаза. – Как это «в определенном смысле»? Джек обвел рукой окружающее пространство. – Посмотри, чего я добился в жизни! Наконец-то стал в этом городе важной персоной. Ты же не хочешь, чтобы я от всего этого отступился? Вивиан сощурила глаза. – Неужели ты по-прежнему жаждешь добиться одобрения отца? Джек, его уже столько лет нет с нами! – Это к делу не относится, – огрызнулся Джек. – Те, кто никогда отца не уважал, теперь уважают меня, спрашивают моего мнения. И я не собираюсь просто так отказаться от всего этого, чтобы сблизиться с… Вивиан вздрогнула в ожидании старого мерзкого выражения. Джек провел ладонью по вспотевшему от досады лицу. – Слушай, прости за прямоту. Но, черт возьми, Вивиан, ты-то, в отличие от остальных, должна понять. Вивиан помогла Генри надеть плащ, и они не спеша покинули величественный дом; Труве бежал следом. Свое красное пальто она забыла на вешалке в стенном шкафу. В машине она обернула Генри в два колючих одеяла, которые нашла под сиденьем. Третьим она вытерла Труве. Одеяла отдавали затхлостью, но ни Генри, ни Труве, кажется, не возражали. Она повернула ключ, пикап фыркнул, охнул и умер. И тогда до нее дошло. Она поняла. В отношении Джека она могла утверждать, что поняла все до конца. Дом после ремонта. С бассейном во дворе. И его экстравагантная дорогая одежда. Многое изменилось. Но, несмотря на это, Джек не изменился совсем. Осознав это, мама рассмеялась. Она смеялась. И смеялась. И смеялась. Она смеялась так, что Генри закрыл уши ладонями, а Труве завыл. Она смеялась так, что стало больно щекам, запершило в горле, глаза заслезились. Она смеялась из-за своей тяжкой, потраченной впустую жизни, которой вообще-то не следовало стать такой. Она смеялась из-за своих восхитительно прекрасных, но странных детей и плотника, которого ей следовало полюбить с той самой минуты, когда ее мать услышала пение птиц, возвещающее о явлении благой любви. Но самое главное – она смеялась оттого, что наконец, спустя столько лет, разлюбила Джека Гриффита. Это был смех облегчения. Вивиан повернулась к Генри. – Как ты? – спросила она. – Уголок в кустах и кошка на стене, – тоскливо ответил он, придвигая к Вивиан одну из своих карт. Она еще раз отметила, как тщательно выполнен рисунок. Даже дорожные знаки стояли на правильной стороне улицы. Тут она заметила, что эта карта отличалась от остальных. На двери одного из домов, похоже, была кровь. – Что это? У тебя кровь? – Вивиан быстро осмотрела его пальцы и руки, нос, уши, живот и язык. Генри помотал головой и оттолкнул ее руки. – На полу красное и везде перья! – сердито тыкая пальцем в карту, выкрикнул он. – Генри, послушай… – Вивиан говорила очень медленно. Она терпеть не могла, когда это делали другие: говорили с Генри как с маленьким ребенком, но иногда было сложно понять, слушает ли он. Она всмотрелась в сына, завернутого в одеяла поверх дождевика, из капюшона торчит озабоченное личико. – Ты молодец, что надел плащ, – похвалила она. В тот день ничто не предвещало такой яростной бури. – Это случится после дождя, – сказал Генри. После дождя? – Ты знал, – прошептала она. – Ты знал, что пойдет дождь. – Если он знал об этом, что еще он знает? Что случится после дождя? Генри снова сунул ей карту. – Пинна бо-бо, – взмолился он. – Печальный дядя велел слушать. Двигатель старого пикапа наконец сделал оборот и, взревев, вернулся к жизни. Глава двадцать третья Натаниэль провел меня в заднюю часть дома, где полыхал огонь. Камин был выложен камнем, высотой от потолка до пола, и разевал пасть так широко, что тепло доходило до прихожей. У камина стопочкой лежали свежие дрова, а в верхнее поленце был воткнут топор. Я никогда раньше не заходила в чужой дом, даже в дом Кардиген. Теперь мне было странно заниматься тем, чем занимались другие – нормальные – люди. Но в том доме я не чувствовала себя похожей на других. Наоборот, мне казалось, что я играю роль в пьесе, что я выдуманный персонаж. Пьеса закончится, и я выйду на поклон вместе со всеми, а потом вернусь домой, где снова стану собой. Пол гостиной Мэриголд Пай был покрыт коричневым ковром. Тут стояли диван оливкового цвета и кофейный столик со стеклянной столешницей. На высокой стойке в углу выстроились бутылки разных форм и размеров, каждая содержала жидкости того или иного цвета. На каминной полке красовался великолепный корабль в бутылке. Единственное, что меня смутило, – это огромная вышивка с котенком, который глядел на меня со стены над камином. Здесь вкус им почему-то отказал. Натаниэль поставил зонт возле металлической решетки у очага и подошел к столу с бутылками. – Не хочешь чего-нибудь выпить? Поможет согреться, – предложил он. Секунду я колебалась. – Хорошо. Я молча стояла у огня, впитывая тепло пламени через икры и вытянутые ладони, пока не перестала дрожать. Стянула носки и обувь, повесила носки на каминную решетку и, вытащив из ботинок языки, поставила их у огня. Сняла бушлат Роуи и аккуратно свернула его, положив возле носков. Встряхнула крылья и нечаянно забрызгала комнату капельками воды, попав на картины и мебель. – Бренди тебя согреет, – сказал Натаниэль, протягивая мне бокал. Сам он сел на пол напротив камина. Я села рядом, наблюдая, как он покачивает золотистую жидкость и прикладывает нос к краю бокала, прежде чем пить. Я попробовала сделать то же самое и вдохнула слишком глубоко. Мне обожгло ноздри, в горло проник вкус бренди. Я решительно сделала глоток. Губы защипало. Когда я проглотила напиток, язык словно устремился изо рта. Но потом по телу, словно разогретый мед, прокатилась волна тепла. Не то чтобы неприятно, но больше я не пила. Камин потрескивал, язычки пламени уменьшились до коротких фиолетовых треугольников. Натаниэль подбросил новое полено, и пламя с резким шипением разгорелось. Он уселся возле меня и опрокинул остатки бренди себе в рот, потом поднялся и поставил пустой бокал на камин, после чего снова сел рядом. – Я так рад, что ты здесь, – сказал он. Его дыхание пахло алкоголем, а от немытой кожи воняло. Внезапно я осознала, что оказалась одна в чужом доме с мужчиной, которого едва знаю. – Где ваша тетя? – спросила я. – Где-то здесь, – невнятно произнес он. – Я, наверное, пойду, – отодвигаясь, сказала я. – Нужно маму найти. – Тебе нельзя уходить, – возразил он, схватив меня за крыло, так что я вскрикнула. Его лицо на мгновение стало злым. Но, посмотрев на горсть перьев, оставшихся у него в руке, он рассмеялся и отпустил меня. – Я хочу кое-что показать тебе. – Его голос снова стал дружелюбным. – Подожди минутку.