Брандстан ликуя, приветствует молодую чету. Им дают для пира и отдыха один день, а завтра начнут наносить рисунок орлов на спины. Татуировки огромные, это занимает время, причиняет боль, поэтому это делается несколько дней. Тоже своеобразный этап посвящения в конунги. И несколько недель на изучение нового свода законов, над которым корпел Совет все четыре недели, пока они пили мёд на озере Луны. Лодинн пришла ко мне незваной с бледным растерянным лицом. Я разозлилась, сразу поняв, что случилось что-то из ряда вон выходящее. Так и есть: — Ваша невестка беременна, — сказала Лодинн, трясясь от страха перед моим гневом. И правильно, я едва не вцепилась ей в волосы. Я долго кричала и ругалась, пока она смиренно ждала, что мой гнев немного утихнет. — Как это могло случиться, ты мне поклялась… — Видимо нас предали и не сделали того, что должны были, не подмешивали в еду и питьё снадобье, — проговорила она, склонив повинно голову. — Или сила их любви такова, что обошла это… — Что ты выдумываешь?! — вскричала я. — Какая там ещё сила любви! Ты уверена, что… — Да, хиггборн. Я подсмотрела за ней в бане. Она сама не знает ещё, но у меня верный глаз, понесла, я думаю, в первую же ночь. Но ещё дня два-три и она будет знать, она ведь тоже гро. Я смотрю на Лодинн: — Прими меры. — Может, оставим как есть, хиггборн? Ведь без веления Богов ни один человек… — Значит, считай, что моими устами говорят норны. Не должна эта мерзавка, это отродье, привязать к себе моего сына детьми! Сделай надёжно. Лодинн склонила голову: — Да, хиггборн. Я добавлю яда в сажу для татуировки. Она скинет и никогда не забеременеет больше… Я обрадовалась: ничего лучше и придумать нельзя. Я смягчилась к своей верной Лодинн и отпустила её. Я поняла, что случилось сразу же. Я только не поняла почему. Не от боли же, что причинял мне татуировщик, не такая уж сильная то была боль. Но на третий день как начали наносить мне на спину орла, начались месячные, и по всему, по всем признакам, обнаружившимся при этом, я поняла, что была беременна. Я не могла не сказать об этом Сигурду, тем более что он застал меня совершенно больной, при том, что всегда я эти дни переносила легко, не чувствуя недомоганий. Сигурд сел рядом со мной на ложе. — Тебе очень грустно? — спросил он, взяв мою холодную от болей руку. Я не ответила, что тут спрашивать. Он тоже огорчился. — Давай не будем долго грустить, милая? У нас будут ещё дети, ведь так? Мы женаты всего месяц и Боги уже благословили нас, а впереди целая жизнь… Я заплакала, обнимая его. Он гладит мои волосы, я чувствую тепло его щеки. Милый, милый мой, прости, что потеряла твой дар, бесценный, самый лучший из всех возможных даров на свете… Мне и грустно, и больно за неё, за нас обоих, но я знал, что не должен показывать, насколько я огорчён, иначе ей станет ещё горше. Я пришёл с этим печальным известием к матери, она выслушала и вроде бы посочувствовала, но потом сказала неожиданно: — А ты уверен, что она не лжёт, что не сама… — Мама, как ты можешь, видела бы ты, как она плачет! — воскликнул я. — О! женские слёзы! Учись не верить им, — с удивляющим меня спокойствием, продолжила Рангхильда. — И потом, Сигурд, она же гро. Ты вообще уверен, что ребёнок был от тебя, и она не избавилась от чьего-то ублюдка? Женщины на всё способны. Мне показалось, меня ударили поддых. Как ты, мама, можешь даже думать о таком, не то, что говорить?! — Не она хотела за меня, я мечтал жениться на ней! — напомнил я. — Ей незачем было завлекать меня. Или ты забыла, мама, что мы три с половиной года ждали согласия? — возмутился я. Мать сделала вид, что соглашается со мной, лишь пожала плечами. — Если ты так думаешь о ней, почему так хотела женить меня на ней? — спросил я, глядя на то, как она качает своей красивой головой, усмехаясь. Её глаза сейчас как мартовский лед, серые, непрозрачные. — Я женила тебя на Сонборге, а не на ней. Будь она хоть чёрт морской, я и тогда хотела бы вас поженить. Но то, как ты будешь с ней жить, это твоё, конечно дело… — Именно так, мама, — хмурясь, отрезал я. Мне неприятен этот разговор. Больше того, я понял, что в будущем не стану обсуждать с матерью Сигню и то, что происходит у нас. Я думал, почему она так говорит, почему так относится к моей жене? Что это, обычное соперничество невестки и свекрови? Или она по обыкновению знает больше, чем говорит?.. Эта мысль так напугала меня, что заныло в груди… Нет, это ерунда, нет ничего такого, чего бы я не понял, не почувствовал в Сигню, тем более лжи. А я была довольна произведённым эффектом. Сейчас он злиться, но семена сомнения я заронила в его душу. Когда они прорастут, когда дадут плоды, я сумею воспользоваться ими. Пока пускай упивается своей влюблённостью в эту девчонку. Но верить ей начнёт с оглядкой. И чем дальше, тем больше. И я буду подтачивать его веру. И ещё. Её обожает весь Сонборг, отлично, ревность к власти не меньше, чем ревность к другому мужчине способна разрушить самую нежную страсть. Чем успешнее ты будешь, как правительница, Сигню, чем сильнее, тем меньше будет твоё воздействие на мужа, если тебе не достанет твоего хвалёного ума уступить мужу главенство во власти и принятии решений. А достанет, я найду и повод для настоящей мужской ревности, претенденты на твою любовь, думаю, найдутся, Свана Сигню. Чем ты привлекательнее, тем сильнее доказательства твоей вины. Я лежала на ложе в чужом доме, чужие стены смотрели на меня. Даже простыни и покрывала здесь вытканы и вышиты не так, как у нас в Сонборге. Чужие люди окружали меня, здесь не было ни Хубавы, ни Ганны, ни Агнеты, ни хотя бы Бояна, кому я могла бы выплакать моё горе. Все были чужими, только Сигурд… Но куда он ушёл? Или я страсть, влюблённость принимаю за близость? Но что тогда близость, если не любовь, не то, что между нами? Сигурд, где же ты… — Проснулась… — он вошёл. Тихонько открыв дверь. — Ты задремала, я не хотел разбудить тебя, — он улыбается, садится на ложе. Как хорошо… Милый, как хорошо, что ты вернулся. — Не оставляй меня больше одну, милый, никогда, — прошептала я, приникая к нему. Он мягко обнял меня, целуя мои волосы, я чувствую его дыхание, я слышу его сердце, вот оно, рядом с моим… Она обнимает меня, вся прижавшись ко мне. Я чувствую, как она дышит, как бьётся на шее её пульс, я чувствую её тепло, её всю. Даже одиночество, обступившее её без меня в этом чужом для неё тереме. И она лжёт? Как ты можешь, мама?!.. В эти минуты, тихо обнимая друг друга, слушая, и слыша дыхание, и сердца друг друга, мы оба ощущаем себя единым и неразделяемым больше существом. Мы стали теперь совсем другими людьми, не теми, кем мы были ещё месяц назад. Раньше, она и я, были двумя, теперь мы — одно. И мы чувствуем друг друга. Мы почувствуем всё, что происходит в наших сердцах без слов… … Мы все шестеро, с молодыми йофурами были в Брандстане, а Агнета осталась в Сонборге. За неделю или чуть больше до нашего отъезда, она вдруг пришла ко мне в горницу. Это было начало ночи, я ещё не спал… Я не раздумывал, почему она пришла. Но это выбор в мою пользу, значит, она предпочитает меня Рауду, значит, я счастливец и победитель в нашем с ним соперничестве. Я не только будущий воевода конунга, но и в любовном споре победитель. Только одно удручало меня немного, Агнета была неизменно грустна со мной, молчалива и никогда не оставалась надолго, убегая к себе. Но это я мог понять — не хотела, чтобы кто-нибудь узнал о нашей связи до возвращения йофуров, которые должны будут поженить нас. И здесь, в родном для меня Брандстане, я впервые скучал, я скучал без моей милой… …За пару дней до отъезда ночью ко мне постучала Агнета. Я открыл, и она неожиданно бросилась мне на шею. Ошарашенный, я обнял её, чуть-чуть отстраняя: — Ты что? Что-то случилось? Тебя кто-то обидел? Гуннар?! — я готов был броситься к нему, если он обидчик, и тут же изрубить в куски. Ведь только сегодня утром я сказал матери, что хотел бы жениться на Агнете. Но линьялен Сольвейг чуть не задохнулась от возмущения: — Ты, потомок Торбрандов, и ублюдочная дочь служанки?! — её глаза заблестели гневом, губы скривились чуть ли не с отвращением. Ты ума лишился? Или глупостей каких натворил с ней, пока мать занята целые дни?! — Я не мальчик, мама, чтобы ты отчитывала меня, — вспыхнул я. — И Агнета не дочь служанки, а наперсница дроттнинг. — Дроттнинг ещё нет, даже Самманланда ещё нет, ещё я правлю Сонборгом и как линьялен Сонборга, я запрещаю тебе даже думать об этом. Вот будет у вас дроттнинг, её и проси благословить твой брак. Другого ответа я и не ожидал от моей матери, но сказать ей о своих намерениях должен был. И вот, когда у меня появились такие намерения, Агнета вдруг ночью явилась ко мне и будто не в себе. Когда я понял, зачем она пришла, я обнял её, но без малейшего намерения воспользоваться овладевшей ею слабостью, зачем же я буду раньше времени портить девушку, которую намереваюсь взять в жёны. Я отвёл Агнету на женскую половину в её горницу, поцеловал в щёки у дверей: — Не думай, что я пренебрегаю тобой, Агнета, я только хочу, чтобы всё было правильно, — сказал я как можно ласковее. Если это моя будущая жена, я должен научиться быть великодушным с ней. Но обнимать Агнету мне очень понравилось, и щёки её пахли тёплым молоком с мёдом… Об этом я и вспоминал все дни, что мы были в Брандстане. И думал, а не потупил ли я как последний болван, что не воспользовался её неожиданной смелостью, что отпустил, даже не поцеловал… Мы видели наших молодых йофуров во время вечерних трапез, все дни они проводили после окончания татуирования за изучением вновь сведённых законов нового йорда. Но вот всё заканчивается, и поезд собирается в Сонборг для окончательной передачи власти, уже перед всем теперь Самманландом. Для коронования и начала новой жизни. У всех нас начнётся новая жизнь. Полагаю, каждый, кто ехал в этом поезде, состоящем из множества повозок и верховых, думал так. И я размышляла, впервые, будто мучась совестью за то, что совершила очередное, какое уже на моём счету злодейство — убила своего не рождённого внука. Убивать чужих детей казалось легче, а тут и ребёнок-то едва только завязался в теле матери, мало ли происходит выкидышей… И всё же это был мой внук, моя кровь, кровь моего сына. Я была уверена, что поступила правильно и, случись решать вновь, я поступила бы так же. Но всё же так тошно ещё никогда не бывало на душе, будто переполнилась чаша преступлений… Будто теперь удача должна будет отвернуться от меня. Но нет, нет, я уверенно иду по давно избранному пути и если Боги не остановили меня до сих пор, значит я их орудие.