— Несите добычу в лагерь. Охранять, — сказал я. — Рауд, проследи за этим. — Пора отдохнуть, конунг, идём в лагерь, — сказал Гагар. — Истопили бани. Наварили каши. Воинам нужен отдых, тебе тоже. Я посмотрел на него. Так. Всё так. Мы сели на усталых и голодных своих лошадей и направились к лагерю, из тёплого как потухших, но ещё не остывший очаг, Норборна: переставшего быть городом, мы уже не в силах спешить. Да и узнать, что там плохие вести мы тоже не спешим… Я рыскал по лагерю в поисках Сигню. Но она неуловима, куда бы я ни заглядывал, мне говорят: «Была только что…» Да ещё взрывающиеся восклицания: «Свана Сигню!» То ли там она, то ли ратники просто восклицают от восторга, не утихшего ещё в крови. И всё же нашёл их. Здесь все, и Сигню, и Боян, и Исольф. И умирающий Гуннар. Сигню ругается как ещё ни разу в жизни на Ганну, которая оставила Гуннара на попечение неопытных девчонок, но самой Ганны нет здесь. — Стирборн, — Сигню оборачивается на меня, от усталости она осунулась уже. — Найди льда! Погреба должны быть в городе. Не всё же сгорело… Принеси лёд! Быстро! Гуннар, полулёжа безучастный спиной на груди Исольфа, который старается удержать его голову с продольно проходящим уже зашитым чёрно-красным рубцом с макушки на лоб. Я спешу, почувствовав отчаяние в голосе Сигню… Мы боремся за Гуннара уже час или больше, а может мне мерещится это из-за тяжести и тщеты моих усилий? Топор прошёл по касательной, кости черепа целы, но из-за того, что его неправильно лечили несколько часов, мозг разбух в черепной коробке, и, если мне не удастся повернуть это вспять, он раздавит сам себя и Гуннар умрёт… Я слушаю сердце, колотится быстро-быстро мелко, будто на нити завязывает узелки… Он умирает. Такой сильный. Молодой. Огромный человек… Боги, как мне вытащить тебя? Мне не хватит сил, мне не хватит сердца тебя вытянуть… Я смотрю на почерневшую от усталости Сигню, уже занялся новый день после не наступившей ночи. Мы все устали, но никто не потратил столько сил, сколько она… И вот Гуннар. Гуннар, к которому я отношусь теперь с напряжённым подозрением после того, что я знаю, он позволили себе с Сигню. И того, что я видел, он не забыл того случая и мечтает повторить его. Я это видел всякий раз, как Гуннар оказывался недалеко от Сигню. Она не замечала. Или не хотела показывать, что замечает. Я замечал. И вот она бьётся за него. Как за любого из тех, кого спасла сегодня? Но нет, он умирает, а она не хочет его отпустить… Взрезывает вены ему на локтях, пытается отвести кровь. Да лёд был бы сейчас хорошо, охладить отяжелевшую кровью голову. Но ты не Богиня, Сигню, Гуннар уже идёт по холодной долине Нифльхейма… … черно и холодно. Нет ни звуков, ни запахов, ни ощущений. Даже лёгкости нет. Нет ничего… Я умер?… — Услышь, услышь меня, Гуннар! Услышь голос жизни! В тебе столько силы не отпускай же её из рук! Гуннар! Я шепчу, нет, говорю уже во весь голос, обнимая его, огромные плечи, он будто из камня. Как жаль, если так и умрёт… Несчастный, нелюбимый… — Гуннар, ну отзовись! — Сигню, не жилец он, ты же видишь, оставь его… — шепчет Боян. — Молчать! — взревела я, впервые подняв голос на Бояна. Потому что он прав. А мне до боли жаль этого богатыря… Я разрываю платье у себя на груди. Я беру ладонь Гуннара безжизненную почти, холодеющую… — Давай! Давай! Услышь, как бьётся жизнь, подстройся, иди за моим пульсом, иди за моим голосом!.. Давай, мерзавец! — орёт Сигню, прижимая громадную ладонь Гуннара к своей груди. …туки-тук… туки-тук… туки-тук… Какой хороший звук. Мерный. Тёплый. Живой. Он зовёт за собой. Кто-то тёплый за руку держит меня. Это жизнь… Жизнь!.. В эту руку вливается тепло… туки-тук… туки-тук… Это жизнь! Там… Туки-тук… Я в отчаянии оборачиваюсь к Бояну, я смотрю ему в глаза, умоляя. Если Гуннар умрёт, я всю жизнь буду считать, что я виновата в этом, как и в том, что влюбила его в себя, а сама осталась холодна… — Пой, Боян! Милый, любимый мой, пой! Что она сказала мне… я как в тумане… Я завожу балладу, что сложилась сама в моей душе несколько … чего, часов или уже дней, недель назад?… «Твоя кожа бела теплотой молока…» Я вижу изумлённый взгляд Исольфа, который он поднимает на меня. Таких бесстыдных песен от меня никто ещё не слышал… Стирборн вбегает в палатку с полным шлемом льда… …её голос… её тепло… запах её… она пришла за мной сюда, она хочет увести меня. Да! Да! Забери меня, Сигню, здесь так одиноко. Такая чернота… …вдруг чернота линяет в красный. Сначала чёрно-красный, но вот и ясно красный, даже алый цвет. Совсем как твоё платье, Сигню, Богиня, Свана… Ты видишь, как я люблю тебя, я иду за тобой! Но куда идти?… Вот ещё голос… Живой голос, звонкий и чистый как струна в божественной цитре… Веди меня, Сигню, на этот голос, веди своим теплом… Громадные руки Гуннара, с которых только что еле-еле медленно едва капала тёмная кровь, шевельнулись… кровь побежала быстрее, превратившись в широкие струи. Он обхватывает ими тонкую Сигню, пачкая кровью её кожу, её татуированного орла… но он оживает… Я не видел Сигню обнажённой никогда. И не предполагал, что она такая красивая, изнеженно тонкая, будто бутон белой розы… Только орёл во всю спину отрезвляет меня… Гуннар оживая, обхватил её. И как обрадовались мы все. Когда он забормотал: — Си-и-игню-ю… — выдыхая и прижимая её к себе… Мы вышли, наконец, из палатки Гуннара, где Сигню оставила нескольких помощниц, чтобы меняли лёд на его лбу, капали ему капли на губы, которые заставят его спать. И будут следить, чтобы он почти сидел при этом… — Зачем же ты будила его, если теперь заставила спать? — спросил Исольф, тоже синий от усталости. — То не сон был, предсмертное забытьё, морок… — ответила Сигню. — А теперь здоровья набираться будет… — Теперь не умрёт? — Он Свана Сигню обнажённой прижимал к себе, что ему умирать теперь?! Теперь точно жить будет! — весело захохотал Стирборн. И все мы полумёртвые от измождения разразились хохотом, радостным, отпускающим, живительным смехом… Глава 5. Тризна — Сигурд, ты каждый вечер бреешь бороду? — с хохотом спрашивает Торвард. Мы в бане с теми, кто был со мной целый день: Торвардом, Раудом, Гагаром. Ещё несколько ратников с нами. В бане равны все и конунг, и последний воин. — У Свана Сигню нежная кожа!.. Почему же не побреешь и грудь? Все подхватывают его смех. Я тоже смеюсь, сейчас для всех нас, после почти двух суток без сна, после смертей и крови, всё ещё в неизвестности о наших товарищах, эта баня как благословение Небес. И это веселье тоже. — Я удивляюсь, Торвард, отчего ты не бреешь свой зад! — Хочу нравиться тебе! — ломаясь и дурачась, говорит Торвард. И мы покатываемся со смеху от этих глупых и грубых шуток. И шутим ещё подобным же образом и снова хохочем. Только после бани мы смогли поесть, выпить и легли в палатки спать. Сигню нет. Я даже Стирборна с новостями о ней не дождался. Но я проспал недолго, я почувствовал скорее, чем услышал, что кто-то вошёл в шатёр. Я выхожу из спальни и вижу Бояна с Сигню на руках. Я помертвел от ужаса. Но Боян, увидев мой испуг, предупредил: — Спит она, в бане и сморило. Ганна позвала меня. Позволишь? — он проходит в спальню. Ганна подошла ко мне: — Она великая гро и великий лекарь. Так не может никто, ни я, ни Хубава, ни те, кто нас учил, — очень серьёзно говорит обычно насмешливая Ганна. Я смотрю на неё, что-то очень значительное произошло, если она вдруг говорит так…