— Взять, что осталось ценного, пленных отогнать на холм, охранять. Где женщины, дети? — спросил Сигурд, вновь вскакивая в седло. — Растеклись, — ответил Гагар. — За холмами деревни в западной стороне. А с востока — лес и за ним тоже сёла. Есть, где укрыться. — Ставить лагерь. Обоз подтянулся? — Да, раненых собирают. — Где Гуннар и Берси? И тут и я увидела, что ни воеводы, ни Асгейра нет рядом с нами. И впервые холодком липкий страх вползает мне в сердце. Что, мы потеряли двоих наших алаев?.. Я увидела, что и лицо Сигурда побледнело сквозь слой грязи и крови. — Ранены, — отвечает Стирборн, — я видел обоих. — Живы? Стирборн тоже бледнеет, отвечая: — Были живы… Тогда… Мы все понимаем, что это значит. Они были живы несколько часов назад… Я вскочила в седло, широко махнув обширной юбкой парадного платья. Ах, чёрт, переодеться надо было… Но когда? Я скачу из города, я видела, куда оттаскивали раненых. Да мне и пора заняться ими, трофеи рассмотрит и разберёт Сигурд и без моей помощи… Я за спиной слышала, как Сигурд приказывает Исольфу сопровождать меня, и Бояна, скачущего за моим правым плечом. И начинается работа. Такой у меня не было даже во время самых крупных бед: пожаров и эпидемий. Раненых многие сотни, может быть тысячи. Тех, кто ранен легко, вроде меня, уже обработали и перевязали, им не нужна моя помощь, всё-таки мы успели подготовить несколько десятков не совсем ещё лекарей, но вполне способных справиться с лёгкими ранами людей. Я иду к тем, кто ранен тяжко… Сколько прошло времени, пока мы нашли Берси? Не знаю… Он ранен очень тяжело. При первом взгляде на него я вижу, что Смерть уже подошла к нему, накрывает крыльями… Асгейр Берси, самый красивый, самый непростой среди всех алаев. Неужели, ты умрёшь, не увидев, как родится твой сын… Ну, нет! Сигню как птица сорвалась вниз, с седла, взмахнув подолом обширного платья как крыльями. Берси со стрелой в груди лежит на расстеленном плаще, в синеву бледный, глаза ввалились, посиневшие губы. Я видел разные смерти. И здесь смерть рядом. Сигню не может не видеть этого… Однако она бросается к раненому. Едва не отталкивая девушку в сером платье, помощницу, что склонилась над Асгейром. — Найдите мне платье переодеться, — неожиданно сказала Сигню, внимательно осматривая, ощупывая Берси. — Что?.. — растерянно удивился Исольф. Но я понимаю, до чего её одежда не подходит для лекарского труда. И корона до сих пор на голове. Однако, пока девушка, которую я попросил найти одежду для дроттнинг, делает это, Сигню уже превратилась в гро… Плохая рана… я взрезаю ремни, удерживающие кожаную броню на теле Берси, Боян и Исольф, которому тот делает знак, помогают мне, приподнимая умирающего… — Осторожно! Не касайтесь стрелы, — сказала я, предупреждая их движение, если грубо схватить стрелу, она может обломиться, кончик уйдёт внутрь, тогда — всё… Поэтому я делаю разрез в толстой коже брони, чтобы не сдвинуть стрелу. Наверное из тяжёлого лука, другая не пробила бы броню из воловьей кожи, привозимой из дальних стран заморскими купцами и нашими мореходами. Надо посоветовать на будущее вдвое складывать эти кожи для бронников и неплохо бы между слоёв железные пластины проложить, тогда никакая стрела не возьмёт, ни копьё, ни меч… даже топор с первого удара не пробьёт. Я смотрю на Сигню. Такой я ещё не видел её. Это Бояну привычно в лекарской было видеть, я же… Она сразу стала совсем другой. Будто другой человек, я её такой не знаю. Гро. Она прислушивается к дыханию Берси, ощупывает его, разрезав рубашку, касается краёв раны. Не глядя протягивает мне кинжал: — Прокали лезвие над огнём. Я исполнил, не задумываясь уже, перестав удивляться, потому что вижу пред собой не мою дроттнинг, и не девочку, с которой я рос и в которую влюблён всю жизнь, а ту, кто знает, что делает, делает это не глядя, на одном чутье пальцев, вглядываясь в лицо Берси. Я подал ей нож, она сделала молниеносный разрез возле стрелы, просунула пальцы в рану и, хлюпая густой тёмной кровью, потекшей из раны, вытолкнула кончик стрелы наружу, нажав изнутри. Кровь продолжает течь, выходя и с примесью сгустков, похожих на куски сырой печёнки, она пальцами ещё расширила рану, чтобы кровь текла сильнее… Зачем? Сигню будто прочла мои мысли и ответила, даже не обернувшись на меня: — Кровь сдавила лёгкое, надо дать ей излиться, иначе он задохнётся… Я почувствовал взгляд на себе Бояна, он усмехнулся моему изумлению, в его глазах не насмешка надо мной, но гордая радость за ту, на кого мы смотрим с ним. Удивительно, но Берси розовеет, начинает дышать, исчезла розоватая пена с губ. Это какое-то чудо, когда мы подошли, я был уверен, что мне придётся увидеть сегодня, как умрёт один из алаев Сигурда и мой товарищ… Возвращается девушка с платьем для Сигню. Сигню встала на ноги и сказала ей: — Сможешь зашить рану? — Да, Свана. И Сигню рассказала, чем надо будет её смазать и как перевязать, что давать больному пока… — …не придёт в себя. Но это не раньше завтра, если всё правильно сделаешь. А до того не давай просыпаться ему, пои маковой водой, он должен спать, чтобы рана затянулась до того, как он сможет побеспокоить её. Поняла? — Да, Свана. Спасибо. — За что? — удивилась Сигню, посмотрев на девушку. — Я думала, хакан Берси умрёт, было так страшно. И жаль его, он такой красивый. Сигню улыбнулась: — Ты не очень-то красотой его пленяйся, он тип опасный в этом деле. Как очнётся, передай другим, сама не крутись возле. Девчонка покраснела до корней волос. Вот вам, только хоронить думала, а уже влюбиться успела, глупышка. Сигню ушла в палатку, переоделась там и вышла к нам сразу маленькая, гибкая в узком и недлинном сером лекарском платье. Только красивые алые башмачки из махровой кожи, расшитые бисером и голубыми бусинами остались от её наряда. Корону она отдала Бояну, не задавая вопросов, он спрятал её в седельную сумку. Мы продолжили свой путь через раненых. Невдалеке растёт лагерь — ставят палатки, разводят костры. Начинают готовить еду счастливцы вроде нас, что остались невредимы в первом бою Самманланда. А мы трое, мы с Бояном, и Сигню впереди нас идём между раненых. Сигню останавливается, помогая там, где без неё не обойтись, тяжелораненым. Вправляет кости, и тут наша с Бояном сила тоже в помощь, когда надо тянуть и держать. Боян, оказывается, толковый и умелый, помощник, он понимает её с полувзгляда, даже по движениям предугадывает, что она хочет, чтобы он сделал, и сегодня я впервые вижу и Бояна таким. Я всегда считал его только скальдом. Самым необыкновенным на известной мне земле, но только певцом. И ещё, удивительно как слаженно они действуют вместе с Сигню, привыкли, наверное, в лекарне… Раздробленные кости в открытых ранах Сигню не врачует, отрубает решительным и точным ударом моего меча, попросив меня о позволении так использовать боевое оружие. И я не вижу оскорбления для моего меча в том, чтобы он стал орудием врачевания. Отрубив ногу или руку, мы прижигаем раскалённым лезвием обрубок, Сигню зашивает сосуды, непостижимым образом, находя их в месиве, и прижигает снова. После помощники накладывают лечебные бальзамы и повязки. Ор и стоны страдальцев почти не беспокоят меня, я вижу, что причиняемые им сейчас страдания спасут их жизни. Несколько раз её берутся приветствовать, выкрикивая восторженно как перед боем, но ещё более радостно: «Свана Сигню! Дроттнинг!», потому что теперь её появление для многих значит облегчение от боли, исцеление и спасение. Но не всех лечит прекрасная гро. Некоторых она обнимает, бледнея и строжея лицом, вливает в рот несколько капель из особой чёрной склянки и, шепча на ухо то, что слышит только тот, кого она отдаёт Смерти, отпускает в Валхаллу. После разгибается тяжело. Каждый такой ушедший забирает кусок её сердца. Таких немного. Это страшно, должно быть страшно, убивать вот так. Я не выдержал и спросил её об этом, сразу почувствовав острый взгляд Бояна на себе, ему не понравился мой вопрос. Сигню посмотрела почерневшими глазами: — Страшно, Исольф. Очень. Но это избавление от лишних мук. Их смерть неизбежна. Они умерли бы, промучившись несколько часов. Я лишь меняю эти муки на скорую и лёгкую смерть. Отнимаю минуты или часы, но даю успокоение. Но это только первый день. Сколько из тех, кому, как кажется, мы помогли сегодня, будут уведены валькириями завтра… Мы продолжаем свой путь. Мы ищем Гуннара, продолжая помогать всем, кого встретили на этом пути… Прошло несколько часов, лагерь возведён в стороне от сожжённого города, у подножия холма, с которого спустили уже и алый наш шатёр. Горят упорядоченные костры. Слышен лай собак, они охраняют границы лагеря, значит, и весь обоз пришёл и расположился, воинов уже кормят, раненым помогают. Сигню ускакала уже так давно. Что там с Берси и Гуннаром, мы ничего так и не знаем. Сколько убитых, посчитаем завтра, сколько раненых… Воины с бешеным восторгом в возбуждении носятся по сожжённому городу. Хорошо, что ушли женщины и дети… — Стирборн, найди Сигню, узнай, что там с Гуннаром, что с Берси, — сказал я. Стирборн развернул коня и поскакал в сторону лагеря и лекарских палаток. А я остаюсь в сердце убитого мной города. Я поймал взгляд Торварда и понял его, он думает о том, о чём я не позволяю себе думать: о том, что наши товарищи, те, с кем мы с ним выросли, возможно, мертвы… Но нет, Торвард, не время думать об этом сейчас. Не время горевать, мы не потеряли их, пока не отнесли на погребальный костёр… И всё же моё сердце сжалось: мы бывали в битвах, с Ньордом мы несколько раз участвовали в его набегах на Гёттланд, но в подобном серьёзном бою мы впервые и что же, в первом же бою потеряли наших друзей? Гуннар — мой воевода, Берси, чёртов засранец, но и его я люблю, моего молочного брата… — Конунг! Мы нашли казну Вигмана! — я обернулся и увидел Рауда в сопровождении двух сотников. Все чёрные от сажи, но сияющие белоснежными улыбками на чёрных лицах. Ещё двое в стороне машут руками, чтобы я приблизился. Здесь остатки терема конунга. Строение выгорело дотла, и дымящиеся брёвна ещё горячи, как и всё остальное в городе. Ратники выносят сундуки, открыта дыра в земле с обгоревшим над ней люком. Четыре, пять, шесть сундуков. Ещё мешки… Вигман, Норборн, оказывается, не был бедным йордом. В наших сокровищницах золота и серебра меньше… Так что же вы жили так? Для кого ты таил это золото? У тебя не было даже наследника, почему не тратил на свой йорд? Почему ничего не строил? Только дани собирал… И кому это всё досталось? Тому, кто победил тебя… Алчность и ленивая тупость — из худших пороков. Три сундука полны золота, три — серебра, ещё шесть мешков серебра… Хорошая добыча, будет, на что поднимать этот йорд и весь Самманланд. Да и ратникам раздать…