Что мне делать с этим теперь? Птица… Сами Свана назвали. Но ведь ты, Сигурд, в мои Лебеди просился. Неужели думаешь, мне нужен кто-то кроме тебя?.. Что-то кроме тебя, твоей любви? Не можешь ты так думать! И не думаешь! Но говоришь! Я направилась к двери, хотела выйти и хлопнуть изо всех сил. Но он схватил меня. Он никогда не делал так… Однажды было… похожее на эту ярость, в ночь, когда родился Бьорни у Агнеты с Берси, но даже тогда он не рвал одежды на мне. А сейчас в стороны полетели разорванные на четыре лоскута разом платье и рубашка под ним… Я растерялась вначале, но потом из одного упрямства и обиды упёрла руки ему в грудь, но моё сопротивление преодолено было очень быстро… И что же — обоюдное наслаждение, настигшее нас одновременно и быстро, затопило до краёв обоих, вырываясь из глоток вскриком-рыком… И едва эта волна схлынула, с ней ушла и обида и злость, нежность залила нас негой… — Ты любишь меня? — спросил я, понимая как глупо и по-детски, должно быть звучит мой вопрос. Сигню посмотрела на меня. Глаза её светятся, как почти всегда, когда она смотрит на меня. — Я люблю тебя. И я говорила тебе. А вот ты никогда мне не говорил… — шепча, улыбается она. Я не говорил ей, что люблю её? Не говорил?! Неужели, не говорил? Во мне почти ничего больше нет, кроме этой любви, а я даже не признался ни разу? — Ты простишь меня? — спросил я, и опять по детски выходит. Я беру её руку в свою. Она раза в два, наверное, меньше, но не слабая, не хлипкая рука. — За что? — она пожала мою ладонь, так тепло, надежно от этого… — Я не верю, что ты ревнуешь к Гуннару. — Да провались он, Гуннар, к Норборнским чертям… — поморщился я. — Не о нём я. Вот за это. За злость, за платье разорванное, насилие… Она засмеялась, обнимая меня: — Ты взбесился, я взбесилась, какое там насилие… — она целует мой горячий ещё висок. — Но вот злиться так не надо больше. Тем более без причины. Никогда не будет причины. Без причины. Я обнимаю её, разогретую моими ласками, размякшую в моих руках: — Мне кажется, ты ускользаешь всё время, — говорю я. — Мне снится иногда, что ты взлетаешь, взмахивая большими крыльями. А я бегу за тобой по земле и не могу догнать. Ты всё выше, а я бегу так, что сердце вот-вот лопнет от напряжения… Она вдруг пугается почему-то, заглядывает мне в лицо. В глаза темнеющими глазами. Огромные зрачки… — Что, правда, видишь это во сне? Нехороший какой сон, подумалось мне. Какой нехороший сон… Может, я скоро умру? Так страшно мне стало в этот миг: лететь вот так, как он видит, одной. Одной… как это страшно, Сигурд, милый, расстаться с тобой… Я впервые подумала о смерти со страхом именно потому, что представила, что это значит расстаться с ним навсегда… Ничего страшнее не может быть для меня. Ускользаю…Боги, я не хочу никогда ускользнуть от тебя, Сигурд. Никогда… За окнами затюкал, застучал мелкий долгий дождь. Как я и думала, он затянулся на много-много дней. Из-за этого только через месяц до нас дошли вести, что в том норборнском форте чума. Глава 4. Смерть Гонец, посланный Исольфом и найденным им Гуннаром, задержался в дороге из-за распутицы, вышедших из берегов рек и неразберихи, начавшейся в некоторых деревнях из-за вестей о чуме. Это происходило через шесть недель после Летнего Солнцеворота, собрали срочный Совет. Сигню говорила на нём, не Сигурд, вопреки обыкновению. — Мне нужны две сотни толковых и взрослых ратников, лучше неженатых, отчаянных… — Сорвиголовы? — усмехнулся Стирборн. — Так именно, — Сигню усмехнулась, посмотрев на него, но глаза остались тёмными. И продолжила: — Оружие, палатки, масло горючее побольше. Припасов и воды. И чтобы Брандстан тоже готов был поставлять нам с обозами. Когда я разберусь, сколько всего деревень и фортов во власти заразы, установим границы, за которые никого под страхом смерти пускать будет нельзя, — она обвела всех нас взглядом, — кто-нибудь со мной хоть раз на эпидемии ездил? Выяснилось, что никто. Оказалось, что ездили Исольф и Гуннар, которые были сейчас уже в гуще происходящего, ещё не совсем понятного для нас всех события. — Кто поедет со мной, алаи? Предприятие очень опасное. Кто готов рисковать? Кто смело посмотрит в глаза тем, кого придётся запереть и не выпускать? Может быть обречь на смерть. Может быть убить… Вызвались все. Но Свана Сигню выбирает меня. Строго смотрит в глаза: — Не струсишь, Торвард? Это не война, это хуже. Ты тонкий человек, не из дерева, не из железа. Я вскинулся. Сомневается в моей смелости?! Да я могу быть крепче железа… — Из ратников брать только тех, кто бывал в наших походах… — Таких уже не так много, ветераны почти все уже ушли на покой, — отозвался Сигурд. — Если двести наберётся, уже хорошо будет. Только скажите, что на чуму идём. Мне дезертиры не нужны. Она стала сейчас такой, какой была при Норборне, перед Битвой четырёх конунгов, такой, какая накрыла нас своими крыльями и не дала даже ранить. Под чьим взором мы не могли не победить. Сигурд сидел молчаливый и бледный, мрачный как никогда. Мы этого не знали, но весть из Норборна пришла три дня назад и все три дня йофуры спорили между собой. О, спорили — это неверное слово. Мы обсуждали три дня и три ночи. Вернее не обсуждали: я говорила, а Сигурд не хотел согласиться со мной. Он упирался, как мог, а я убеждала его. Три дня и три ночи мы говорили и говорили о том, что справиться с эпидемией могу только я, что никто не знает, никто не умеет этого делать, кроме меня. — Ты с ума меня сводишь, Сигню, как я могу отпустить тебя одну?! — восклицал Сигурд. — Ты — конунг, ты должен оставаться на троне. Под твоей рукой Свея. Ничего не случиться со мной, я знаю, что делать и десяток раз уже это делала. Никто кроме меня не может поехать, и вместе мы не можем. Это не война. Это совсем другая битва. И конунгу там не место. Он чувствовал, что я не договариваю. Он чувствовал, что я знаю и понимаю больше, чем могу сказать ему. Но я не говорила всего, потому что узнай он то, что предполагаю я, он не отпустит меня. Поначалу он так и сказал: — Перекрыть границы и дело с концом. — Это не поможет. Мы не знаем, сколько заболело людей, в одном форте, во многих ли. И потом, что же ты, конунг, просто бросишь своих бондеров умирать? Мы должны спасти всех, кого можем. Эти слова, пожалуй, и подействовали больше всего на меня. Я согласился, скрепляя своё сердце железными скобами, чтобы оно не разорвалось от страха за неё. От ужаса надвигающейся непредсказуемой разлуки. И вот я слушаю вполуха, что она говорит сейчас, потому что я не знаю, как я буду жить следующие недели, а может месяцы. Как, Сигню?! Я посмотрел на неё, бледную сейчас, сосредоточенную. Вся её всегдашняя лёгкость испарилась, будто не было. Мы к войне готовились, всю Свею шли завоёвывать, она не была так сосредоточенна. Конечно, тогда ей было едва восемнадцать, не она предводительствовала, хотя, по сути, и оказывалась вторым человеком в войске. Она вела воинов в бой вместе со мной. Теперь же она идёт одна. Одна. Как я отпускаю тебя одну?!.. Я ничего не говорила об этом Сигурду, но когда мы узнали о чуме, я похолодела, сразу вспомнив его сны. А ещё я подумала вот о чём: не для того ли всё это происходит, чтобы избавить его от меня, чтобы он мог взять другую жену и родить наследников? Не в этом ли Высший замысел? Ведь сам он не откажется от меня, как я не откажусь от него… Я лежала рядом с ним до самого утра без сна и думала о том, как Судьба ведёт нас. Я не могу стать настоящей дроттнинг, матерью наследников, значит, я должна уйти. Мы сопротивлялись этому с ним вдвоём, но Свея под покровительством Высших сил… Слёзы беззвучные и горячие текли из моих глаз, теряясь в волосах на висках. Только не разбудить его, иначе он почувствует моё отчаяние и не даст мне сделать того, для чего предназначили меня Боги — высшей жертвы ради спасения моей Свеи. Спасения от чумы. Спасения от меня… Я прижалась головой к его тёплой могучей спине, ты будешь счастлив, мой конунг, когда боль утихнет. И когда услышишь, наконец, крик своего новорожденного сына. Тебе всё давалось легко до сих пор, ты завоевал Свею всего за год. Тебя обожает, почти обожествляет твой народ, всё делается так, как ты задумал. Но ты не принёс ни одной жертвы за это. Ты не был даже ранен в битвах. Пришло время заплатить. Я буду твоей платой. Твоей жертвой. Той священной жертвой, что приносят на алтарь Богам. Свеи давно не приносят кровавых жертв, но мы знаем, что во всех уголках мира Боги требуют крови. Самая дорогая кровь для тебя — моя. Этой жертвой ты спасёшь и Свею и свой род. «Мой возлюбленный, мой конунг, мой муж, единственный, кого я люблю и буду любить всегда, даже теперь, когда я ушла в Хеллхейм. Я всё равно рядом с тобой. Я оберегу тебя от всего, от всех горестей и потерь впредь. Ты выстроишь Свею такой, как мечтал, как мы мечтали вместе, я всегда буду рядом и ты будешь чувствовать мою любовь, она согреет тебя в холода и осветит тебе путь в темноте. Помнишь, как мы ночевали в лесу? Ты был в забытьи, но ты услышал моё сердце, полное любви и оно не дало тебе уйти в Нифльхейм тогда. Вот так и теперь, моё сердце будет с тобой. Ты всегда услышишь его. Но не смей идти за ним. Не смей отказаться от земной жизни и уйти искать меня в Хеллхейме! Ты конунг, за которым Свея. Ты должен жить и продолжить твой род. Женись и как можно скорее после моей смерти, суета жизни, радость от рождения наследников, любовь женщины исцелят тебя. Ты будешь вспоминать меня, и чувствовать, как я защищаю тебя и твоих детей. Никто не умрёт из них, как не был ранен никто из наших алаев в Битве четырёх конунгов.