Это с того дня как она заболела вечернее и ночное веселье прекратилось само собой. Тем более с приездом Сигурда. Все будто уже вернулись в Сонборг. Но разве это не так? Сам Сонборг пришёл сюда. И я отодвинул полог палатки… Они не видят меня. Да разверзнись сейчас под ними земля, они и тогда не заметили бы… Я не знал, что так бывает у людей. Я не думал, что ЭТО может быть похожим на прекрасный танец или полёт двух сказочных птиц, как те орлы на их спинах… Я не знал, что ЭТО может быть сама Красота, сама Жизнь, сама Любовь… У меня всё это бывало не так… Может быть потому что я никогда не был с той, кого я по-настоящему любил и кто любила бы меня?.. Я сижу за столом в трапезном нашем шатре, который опять превращён в навес с наступлением лета. — Ты что-то рано, — улыбчивый утренний голос. Это Торвард, Торвард, с кем я рос, как с Сигурдом и Берси, Торвард, прозванный теперь Ярни, и я знаю, за что этого сероглазого, похожего на мальчишку до сих пор, алая стали называть железным. Я видел его в бою, но больше — я видел, каким он становится, когда надо было делать то, что мы здесь делали. Делали и сделали. Закончили. А сейчас он опять улыбается своими лучистыми глазами. Я улыбнулся ему тоже. Я многое видел здесь, как и все мы. Через многое прошёл, правда Ярни досталось куда больше. Вместе с Сигню… Мы с Исольфом присоединились к ним, когда большая, самая страшная часть миссии была уже выполнена. Но и мы получили, конечно, свою долю. Здесь не было человека, который бы отделался легко… поэтому эта лучистая улыбка Ярни стоит так дорого. То, что он остался способен так улыбаться. И то, что я увидел этим утром в палатке йофуров… Я думал о демонах… Но нет, меня привели туда не демоны, а какие-то светлые силы. Я не знал Любви. Я думал, что знаю. Теперь я увидел и узнал. И сражаться за моих йофуров теперь стало осязаемым счастьем. В чём бы сражения эти будущие не выражались. Сначала то, как он держит её, ожившую, в своих руках, и улыбается нам, молившим Богов помочь ему… А после то, что я видел только что. Теперь я знаю, что не могу даже мечтать о Сигню. Она никогда не может быть моей… Но теперь это не огорчало меня. Гуннар странно выглядел этим утром. Будто видел во сне какое-то чудесное откровение и сейчас сидел, стараясь не забыть его, такое просветлённое у него было лицо. Даже счастливое. Я, по-моему, с детства его таким не видел. Да и в детстве не видел такой улыбки у него на лице. И вообще такого лица… Он вдруг изменился, повзрослел, и помолодел одновременно. Чудесное удивительное преображение. — Хорошо, Ярни, а? — сказал Гуннар, улыбаясь и щурясь от какого-то ему одному в этот момент понятного удовольствия. Хотя почему ему одному? Правда хорошо. Всё закончилось. Мы вот-вот вернёмся домой. Хотя и здесь мы разве не дома? Это наша земля. Наш конунг, наша прекрасная дроттнинг с нами. И чума убита. А мы живы. — Хорошо, да, — сказал я. Сигню вышла из шатра вместе с Сигурдом на пятый или четвёртый день после великого своего возвращения. И оказалась такой красивой, будто и не болела вовсе. Наши глаза, наши сердца видели её самой красивой женщиной сущего мира. Шла она ещё медленно и неуверенно, но улыбка её была улыбкой самой Жизни. То, как вышли эти двое, Сигню и Сигурд, из шатра, уже достойно гимна. Как восходит солнце после зимы. Жаль, Бояна нет здесь с нами, чтобы пропеть его. Сначала появился Сигурд, на лице которого цветёт улыбка счастливого Бога. А когда появилась Сигню и он подал ей руку, увидевшие их воины закричали: «Свана! Сигурд!» и начали сбегаться, хотя и так было время завтрака и все стекались к столу под навесом. Но теперь мы все шли не просто завтракать, мы шли праздновать. Ибо это был праздник. Настоящий праздник, какого не было даже в день Объединения Свеи. И понять и почувствовать этот праздник могли по-настоящему только мы, те, кто прошли все ужасы чумного похода и выжили в нём. И Сигурд, наш конунг, который победил Смерть своей Любовью. Упруго колышутся волны прекрасных волос по спине нашей Свана. На ней нет украшений, она не брала их в этот страшный поход. Но светло-синее платье с вышивками и венок из разноцветных полевых цветов у неё на голове украшают её не хуже золота или серебра. Не хуже всех её корон. И мы этой красоты не забудем никогда. — Воины! — воскликнул Сигурд, подойдя к навесу и дождавшись, когда все приблизятся. — Вы самые храбрые воины Свеи, спасибо вам за спасение страны! Он отступил немного, чтобы дать слово Сигню. Её голос ещё слаб и негромок, но её слышат все, каждое сердце здесь открыто ей: — Воины! Вы — моя Золотая Сотня! Моя и Сигурда Виннарен. Великого Сигурда! Мы с вами смогли одолеть чуму! Когда мы пришли сюда, я попросила вас верить мне, и вы поверили, — её глаза светятся. — И вы спасли Свею! Вы победили мор! Своей верой, своей непреклонной храбростью и умом. Спасибо вам, мои бесценные воины! — и она поклонилась нам, прижав ладонь к груди, к сердцу, которое едва не остановилось здесь навсегда… Теперь Сигурд встал рядом с ней, обнимая её за плечи, а на деле поддерживая, почувствовав её слабость. — Всем вам будет сделана татуировка на левой стороне груди: руна Феу. А алаям, руководившим вами ещё и руна Вуньо! Женщины получат татуировки на левую лопатку! Радостные выкрики и опять сотрясают лес: «СВАНА! СИГУРД!». Огромная честь получить такой знак отличия, которыми жалуют сегодня Золотую Сотню. Такого не было ещё в Свее, таких высоких наград. Солнце сияет ярко и радостно, Солнце во всё небо, Солнце — наш вечный союзник. Но наши души сегодня светлее солнца и наши сердца горят ярче его ослепительного диска. Часть 4 Глава 1. Ревность Боги, как я зол! Ноги сами вынесли меня из терема. Куда я почти бегу, я даже не знаю. Принесло меня в кузницу, впрочем, предсказуемо. Всегда любил оказаться здесь в минуты раздумий. Сейчас я не раздумывал, я просто хотел успокоить гнев, в руки, в тяжёлую работу, вложить жар, который распекал моё сердце. Мне всё здесь хорошо. Может, в прошлой жизни я был кузнецом? Хотя я и в этой — кузнец. Я сбросил одежду, с моего тела струится пот. Колочу молотом по заготовке меча, который удерживает клещами опытный кузнец, с лохматой бородой — Трюггви. Он качает головой: — Э-э, лажаешь сёдня, Кай! Не пойдёть так, повело клинок-то! Гляди, вбок пошёл, всё ты — удар не рассчитывашь! Лупишь со всей силы. Злисся, што ль? — говорит он, перекрикивая грохот молота. — Не злися, не злися! Работа сердца не любит! Не хватало ещё, чтобы все заметили, как я бешусь… Четыре с половиной месяца с тех пор, как мы отпраздновали возвращение из Чумного похода. И три из них мы спорим с Сигню о Ньорде… Вернее, о его злокозненном участии в беде, разразившейся в Свее. Она начала говорить со мной об этом не сразу, не в первые недели, будто собиралась с силами, хотя, вероятно, так и было. И я понял, что она долго готовилась к тому, чтобы впервые заговорить об этом. Она положила передо мной карту, на которой отмечала заражённые деревни. Чёрные точки сливались в страшноватые облака, скрывая под собой весь Норборн, рассыпались по северу Сонборга, северо-западу Брандстана, несколько на северо-западе Грёнавара. — Посмотри, Сигурд… С этих слов она начала этот разговор… И далее, когда всё больше и больше открывает мне то, что вошло в её голову теперь уже год назад. Что никогда чума не могла сама… и так далее… Я слушал очень внимательно, пока она не подвела к тому, что никто, кроме Ньорда не мог организовать этой «искусственной» эпидемии. Вот после этого вся логика, которая перед этим выглядела безупречной, взорвалась в моей голове и превратилась в адский хаос. Сигню! Сигню! Что ты говоришь! Что за странное наваждение овладело тобой?… Боги, я согласен был поверить в то, что она, разбирается в этих делах куда больше, чем я и кто-нибудь ещё, и видит в произошедшем странные, подозрительные совпадения. Но при чём здесь Ньорд?! И вся теория её только из того следует, что к его йорду зараза не приблизилась?.. Я ничего не понимаю ни в чуме, ни в эпидемиях и законах их развития, но я хорошо разбираюсь в Ньорде. — Зачем Ньорду устраивать такое? — не понимаю я. И когда она говорит, зачем… Сигню!.. Для чего Ньорду Свея? Почему он не пытался её взять, когда я был ещё ребёнком? — Он никогда не имел притязаний на большую власть!.. — говорю я и уже не в первый раз. — Всё меняется, Сигурд! — горячится Сигню. — Ты помнишь его юношей, ты сам тогда был ребёнком!.. Мы не слышим друг друга. Она отстаивает свою правоту, я стою на своём. Каждый такой наш разговор заканчивается ничем или ссорой, как сегодня. — Ты просто не хочешь услышать меня. Ты, такой умный, дальновидный, такой прозорливый человек, ты Великий конунг, но ты упёрся и не хочешь слышать… — устало говорит она. — Если бы речь шла не о Ньорде, не том человеке, с которым ты вырос и кого любишь с детства, ты по-другому бы отнёсся к моим словам… — Но мы говорим о Ньорде! О моём дяде! Ты не можешь понять. Потому что у тебя нет ни одного кровного родственника! — не выдержал я. Я не хотел говорить этого. Сдерживался каждый раз, когда мы начинали спорить, но сегодня не выдержал. То ли её усталое спокойствие, то ли то, что она предложила этот разговор, этот наш спор, вынести на Совет алаев взбесило меня. То ли я просто устал обсуждать это. — Ты хочешь опозорить меня перед алаями? — По закону… — По закону?! — закричал я, срываясь. — Речь о моей семье, Сигню… После этого она посмотрела на меня, будто я её ударил. Пропустила будто первые мои слова об этом, но когда я повторил… Да, Сигурд, ты постарался дважды ударить в чувствительное место. Вот после этого я и вспылила: — Так я… не твоя семья?! Твой чудесный дядюшка и матушка Орле — они тебе куда ближе, чем жена?!.. Ну и убирайся! Ох, глупо, Сигню, очень, очень глупо… Так глупо срываться, когда… Да что там, разве я рассчитывала, что он сразу поверит мне?.. поэтому и готовилась к разговору так тщательно, собрав все доказательства. Но он вообще не слышит! Не слышит! для него всё это не доказательства. а моё предубеждение перед его семьёй…