— Я — Магнус, старший сын конунга Ньорда Асбинского. — Нет такого конунга, он низложен конунгом Свеи, Великим Сигурдом Виннарен! — выкрикнул Гагар, считавший себя причастным к этому, поскольку сам передал волю Сигурда Ньорду. Магнус захохотал громко и страшно. — И где ваш Сигурд Великий? Где его величие? Может быть, мой отец уже привёз его голову на пике в Сонборг к его дроттнинг? Он смеялся так уверенно и нагло как умеют только подростки, как умеют те, кто ещё не боится смерти. Мороз пробрал наши, разгорячённые битвой, души до основания. Ведь мы не знали, что с Сигурдом, что в Сонборге… Кто-то поднял лук, выстрелить в дерзкого, но Гуннар остановил: — Уходите! Магнус уводи своих людей! — Поспешите в ваш Сонборг, успеете на свадьбу моего отца с вашей дроттнинг! А я замолвлю за вас словечко конунгу Свеи Ньорду Болли, чтобы казнил вас быстро, без мук, вы храбрые воины. Он кричал ещё что-то, куражась, но уже подтягивая и уводя воинов. Нам всем стало не по себе. Ведь мы ничего не знали, ни одного ответа на наши вести не было, что с Сигурдом и нашими товарищами Исольфом и Торвардом… Победы праздновать не приходилось… Мы идём с Сигню к лекарне, я не могу не спросить, внутренне сжимаясь: — Ты правда считаешь, что мы окружены? — Сам посуди, никаких вестей столько времени. Башни без движения… Да и… Ты же поднимался со мной на стену, какая тишь стоит… — Сигню посмотрела на меня. — Лес замер, потому что там люди… Одна надежда на тайный ход. Но надо чтобы они подошли вплотную, чтобы мы могли уйти за их спины, за их кольцо… — Тайный ход? — недоумеваю я. — Это единственное, что Сигурд согласился сделать, пока не верил в грядущее нападение Ньорда. Наши дни проходят по-прежнему, но всё тише вокруг города, мы все скоро чувствуем, что вокруг собрались невидимые ещё враги, поджидающие, испытывающие нас на крепость. Они всё ближе. Мы словно чувтсвуем их взгляды из-за деревьев… — Может быть, устроим пир, а? Повеселимся назло тем, кто пришёл убивать нас, — предложила Сигню однажды утром. Все посмотрели на странную дроттнинг вначале недоуменно, но потом заулыбались, заморгали, подталкивая друг друга локтями и плечами, зашумели, заговорили. И мы устроили пир. Нарядились с лучшие шёлковые платья. Давно не было такого весёлого пира. Давно не пели такие красивые песни, давно так весело не танцевали. Хотя почти не пили хмельного при этом. Да и кому было пить? Кто веселился? Женщины и те, кто должен их защитить, какое тут пьянство… Но пел я самые весёлые, самые любимые всеми песни, как те, что поются на свадьбах и в праздники, как во время той свадьбы, что была тут во время Чумного похода. Только гостей тогда было много и та радость была без отчаяния, тогда мы были уверены в победе над чумой… Мы сбросили в море тех, кто пришёл с его свинцовых зимних вод в три дня. Сожгли их корабли и, почти не потеряв воинов, двинулись к Брандстану. Здесь мы соединились с ратью Торварда, возвращавшегося из Норборна. Он развеял там отряды норвеев, загнав обратно за Западные горы. — Только вот гарнизоны мы выставили слабые, там всего два форта едва отстроенные… после чумы и людей ещё мало, — будто оправдывался Торвард. Недалеко от Охотничьего хуса мы и встретили их, стройное огромное, отлично вооружённое и натренированное войско Брандстана. Мною же и обученное. Моя мать, как величественная Брунгильда, на высоком, белом, без единого пятнышка, коне, стояла полководцем перед этим войском. Из ноздрей великолепного коня вырывается дыхание паром, как и от всех наших лошадей въётся их тёплое дыхание. Но её конь, кажется выдыхает дымом… И шлем на Рангхильде Орле самый настоящий, только на женский манер — с тонкой золотой короной и длинными колтами, спускающимися на тёмные косы, двумя тёмными змеями струящимися вдоль её стана. У меня заныло под сердцем: был бы жив мой отец, Ингвар, он никогда не позволил бы свершится этому, чтобы моя мать вышла с войском противу меня… Я смотрю на сына. На своём верном Вэне огромный и величественный в сверкающей кольчуге, шлеме. Настоящий конунг, за исключением маленькой детали, ты не мог стать им, если бы не я!!! У меня в животе собрался кулак, готовый к удару… — Здравствуй, мама! — кричит мне Сигурд своим полным силы голосом, не напрягаясь, заполняет им всё пространство. Как я могу, не гордится тобой? Как я могу не ненавидеть тебя за то, что ты предал меня? Ради кого? Ради чего?! Ради низкой страсти… Во мне всё выше поднимается волна злобы и негодования. И отвращения. Я родила тебя, промучившись перед этим девять бесконечных месяцев недомоганием, тошнотой и слабостью, а потом, рожая почти сутки, в муках, от которых свет мерк передо мной. Я сделала всё, чтобы ты получил все знания, лучших наставников, даже алаев я тебе выбрала из самых благородных семей. Я женила тебя на Сонборге и ты отвернулся от меня сразу же, едва вошёл к своей жене… Ты предал всё, всю мою любовь и все жертвы, что я принесла для твоего величия… И сейчас ты выступаешь против меня? Что ж, посмотрим, надолго ли?! — Здравствуй и ты во веки веков, сынок! — отвечаю я. — Ты вышла с готовой ратью, чтобы помочь мне прогнать нашествие урманов, подстрекаемых дядей Ньордом, твоим братом? — я нарочно назвал наших вечных врагов прозвищем, данным им славянами. Я вижу, как она усмехается, обнажив в улыбке длинные белые зубы. — Помолчим до времени о том, кто здесь, чей брат, Сигурд. Неужели скажет перед всеми, перед всей ратью, пред Исольфом и Торвардом? На всю Свею? Мне стало не по себе… Я похолодел и она заметила это, продолжая усмехаться, тронула слегка поводья, отчего конь её пряднул своей сухой красивой головой и я вижу, что справа от неё появился всадник. Тяжёлый всадник на тяжёлом огромном коне. Он едет нарочито медленно, показывая этим, что войско за их спинами, это и его войско. Он останавливается одесную Рангхильды. — Приветствую, племянничек! Похоже, эту битву ты проиграл, не начав. Я улыбаюсь: — Неужели вы, мои милые родичи, мама, дядюшка, убьёте меня? — Зачем убивать? Достаточно будет тебя пленить, — отвечает Рангхильда, не моргнув глазом. — Мама… — Мы не в детской больше, — жёстко обрывает меня Ньорд. — Предлагаю поговорить, а там решишь, станешь ты сражаться, или решим дело без кровопролития. Воеводы Исольф и Торвард остаются с войском, напротив их воевод, мы же втроём едем к Охотничьему хусу. Мы поднялись в хорошо протопленный зал, пустой, всех слуг удалили заранее. Этот зал… Тот самый… Здесь я очнулся, когда меня ранил медведь, и смотрел как Сигню заплетает косы, вся пронизанная светом восходящего солнца… Это волшебное воспоминание придало мне сил, воодушевило и даже как будто вооружило меня против ополчившихся на меня родных. Мы снимаем меховые плащи, шлемы. Мама аккуратно ставит свой красивый царственный шлем на стол, возле себя. Садится первая во главу стола, положив ладони на столешницу. Мой план прост и чёток. Я помогаю Ньорду получить трон через Сигню. Он женится на ней, чтобы сесть в Сонборге, а потом медленным ядом сведёт в могилу. Сразу убить поганиую тварь нельзя, она так любима в народе, что под любым, кто обидит её, разверзнется земля… Ну, а после её смерти, через год или около, я помогу Сигурду свалить Ньорда. Ведомый жаждой мести, Сигурд вернёт себе Свею легче, чем завоевал когда-то… …Как полезна женская близорукая ненависть! Рангхильда помешана на том, чтобы избавиться от невестки. И готова на всё, чтобы помочь мне отобрать у Сигню своего сына, даже забрать у него Свею… …Мы с Ньордом садимся напротив друг друга. Я давно не видел его. Он повзрослел, что называется, заматерел, что же, он скоро женит старшего сына… а я всё вспоминаю его мальчиком, пареньком, который катал меня на плечах до речки, где учил плавать… Боги, неужели, мы те же мальчишки?.. Ньорд закатал рукава рубашки, обнажая тостые от мышц мохнатые от рыжей шерсти руки, увитые браслетами татуировок: так отмечают детей конунга. Каждый браслет на правой руке — сын, на левой — дочь, браслеты из перевитых рун рода, одал. Что ж, Ньорд богат потомством. На моей правой руке только один браслет пока. Ньорд усмехнулся: — Твоей жене идёт быть беременной. Мне она понравилась теперь больше, чем раньше, — он доволен произведённым впечатлением. И продолжил: — Я обманул тебя, Сигурд, как любого зверя! А-ха-ха!.. Он захохотал, запрокидывая большую круглую голову. А волосы стали редеть у тебя, Ньорд, подумалось мне, когда я увидел его просвечивающую сквозь длинные и слипшиеся под войлочным подшлемником беловатые волосы макушку… Мой ум цепляется за всё, чтобы только не думать о том, что он коснулся Сигню… А Ньорд продолжает, наслаждаясь: — Я выманил тебя, как медведя из берлоги, и пока ты и твои алаи носились за моими норвеями и сыновьями, я спокойно вошёл в Сонборг, пробив стены орудиями, которые ты первый применил в Свее восемь лет назад. Он доволен собой, он не может не чувствовать какой ужас я испытваю… — Если бы не катапульты, я долго осаждал бы Сонборг. Пришлось бы что-то придумывать самому, ты его сделал неприступным с этими тройными стенами, — он засмеялся, обнажая крепкие широкие зубы в такой знакомой усмешке. В этот момент я подумал, что он, наверное, ест сырое мясо… мне кажется, я вообще не знаю этого человека… — Неужели, ты правда, рассчитывал на помощь мамочки? После того как выбрал не её, а Сигню. Все мужчины Рангхильды всегда выбирают других женщин. Даже верный Ингвар и тот выбрал Смерть. Что уж говорить о главной любви её жизни — Эйнаре Синеглазом, — он наслаждается своми глумлением. — Что, мальчик, не думал, что я узнаю, что ты ублюдок Эйнара? Я догадывался давно. А тут письма твоего папаши нашлись в сундуках вашего Фроде. Да Гагар сболтнул спьяну, что Хильди ездила сюда к Эйнару. Так что ты, возможно, зачат был в этом доме. А Хильди? — Ньорд залился смехом, точно давно ждал этого момента поиздеваться над нами. Рангхильда поморщилась, ей неприятно обсуждать это, да ещё с грубияном Ньордом… А тот продолжал упиваться полученной возможностью покуражиться и надо мной, и над сестрой, которую, как я вижу, он ненавидит.