А потом они лежали в постели – она совершенно уже обессиленная, счастливая, тихая, вся мокрая. И он крепко прижимал ее к своей груди, продолжая ласкать ее маленькие тайны, которых она стеснялась поначалу, потому что «не сделала полную эпиляцию». Какая глупость… Он едва не расхохотался, когда она шепнула это ему, насупившись. Рыженькие завитки… Созданные для поцелуев, как и ее сладкие губы. Его шрамы привлекали ее. Он чувствовал, что она возбуждается, покрывая их поцелуями. И он крепко прижимал ее лицо к своему боку, к шраму. А потом опрокидывал на спину. И входил. И через мгновение она уже стонала и вскрикивала, впиваясь в его плечи острыми наманикюренными коготками, точно маленький зверек в сезон весеннего спаривания. Но на дворе стояла уже осень… А они с Анаис каждую свою минуту возвращались в тот летний день, когда впервые по-настоящему узнали друг друга. Есть дни, которые невозможно забыть. И лучше вообще не появляться на белый свет, не рождаться, чтобы потом испытывать такую боль от того лишь, что те дни прошли. – Как ваша знакомая Алла Ксаветис отреагировала на ваш роман с Анаис? – сухо спросила Катя, понимая, что все ее усилия привлечь его внимание к себе сейчас тщетны. – Бурно, – ответил Лебедев честно. – И что вы сами обо всем этом думаете? – Мне не хочется верить, что этот мальчишка Титов убил их всех. Я его видел с Анаис. Нет. Много шума из ничего. Шумная погремушка. – Есть еще версия, что ваша приятельница Ксаветис могла вас приревновать так сильно, что… – Она порядочная женщина, – сказал Герман Лебедев. – И в ней нет злобы. Я очень виноват перед ней. Она хорошо ко мне относилась всегда. Она никогда бы сознательно не причинила мне боль. Это я ей боль причинил. Она уехала. – Мы это знаем. На Кипр. Это отличное алиби, вы же сами юрист. – Это не алиби, – Герман Лебедев смотрел на Катю. – Это ее подарок мне. Свобода. Которая в общем-то теперь мне ни к чему. Глава 12 Золотой Полковник Гущин нагнал блондина в рваных джинсах на кладбищенской аллее, когда тот направлялся к воротам Донского монастыря. Гущин предъявил удостоверение и официально представился. Спросил: – Вы знакомый семьи? – Я друг Вики, – ответил парень меланхолично. – А что, полиция уже и на кладбищах людям прохода не дает? – Мы занимаемся раскрытием убийства. – По телевизору сказали, что это их родственник какой-то прикончил или сын домработницы, – блондин глянул на Гущина. – Что за чушь такая? Не было у них никакой домработницы. – Ее уволили. А вы бывали у них дома в «Светлом пути»? – Пару раз заезжал за Викой. – Литсекретарь Кленова вас знает. – Старуха Изергиль? Она вечно их Гранд Ма против Вики настраивала и получала удовольствие, когда они скандалили. Гущин подумал – он слышит что-то новое про Эсфирь от этого красавчика с золотыми кудрями. – Вас Егором зовут? – спросил он, помня рассказ хостес бара «Горохов». – Да. – А фамилия? – Рохваргер. – А, так это вас Виктория в драке отбила у озверевших алкашей на Петровке? – Кто вам сказал? – Изящный, похожий на танцора Егор Рохваргер расправил плечи, выпятил грудь и вздернул подбородок. – Что за чушь? – А в баре «Горохов» об этом до сих пор легенды слагают. – Я бы им сам навалял, этим дебилам. Вика тогда влезла не в свое дело. Но… она храбрая была. Пылкая, храбрая. Я до сих пор не могу поверить, что она… что ее… Он умолк. Закусил губы. А Гущин подумал – этот парень выбрал похвалу своей возрастной любовнице в тех же словах, которыми Герман Лебедев хвалил свою юную возлюбленную. Мать и дочь… Общие черты характера. – У вас были отношения? – Мы встречались. Но, знаете, не планировали ничего серьезного. – Оно и понятно. Разница в возрасте. – Не надо ее оскорблять сейчас, когда ее в землю опустили. – Я не оскорбляю. Но это же правда, Егор. – Сейчас никто никаких планов не строит. Время такое. Вика это отлично понимала. Она ничего от меня не требовала. – Вы в тот день, в пятницу, с ней не виделись? – Нет. Я работой был занят. – А вы кем работаете? – Я фрилансер, – Рохваргер разглядывал свои кроссовки. – Волка ноги кормят. – А она вам вечером не звонила? – Нет, она была в курсе, что у меня встреча по поводу возможной работы. – Вы ведь в ЦУМе прежде работали? – спросил Гущин, проверяя прежнюю информацию. – В каком бутике? – «Луи Виттон». – В дорогих магазинах сокращают персонал. – Я сам ушел, – Егор Рохваргер с вызовом глянул на Гущина. – Насчет пятницы я глубоко сожалею, что поставил свои интересы… работу выше… наших с Викой отношений. Если бы мы встретились с ней, она бы… короче, она бы домой в ту ночь не поехала. И осталась бы жива. – Но вы не встретились. А она сидела в баре «Горохов» и заливала тоску крепкими коктейлями. – Бабы выпивают. Я сам бары люблю. Не мне ее осуждать. – Вика не делилась с вами – может, ей кто-то угрожал? Были какие-то звонки или мейлы? – По поводу ее матери там что-то было, какая-то свара… она же это… «избушка-зимовье во мраке лесном». Я сначала даже не поверил, когда Вика сказала, что она ее дочь. Я думал, Первомайская давно умерла. – По телевизору все последние месяцы хайп о ней по поводу ее столетнего юбилея. – Я не смотрю телевизор. Кто вообще сейчас его смотрит, кроме пенсионеров? – Но о том, что похороны на Донском, вы же из телевизора узнали. И по поводу их убийцы – сами же сказали. – Я сначала новость прочел в интернете. Не поверил – думал, утка. Пришлось новости включить. Я и до сих пор верю в ее смерть с трудом. – Где вы находились в пятницу вечером с девяти до полуночи? – сухо спросил у него Гущин. – Что за работа в ночное время? – Вы что, алиби мое хотите проверить? – Да, хочу. – У меня его нет, можете так себе и записать. А где я был и с кем – это вас не касается. – Мне нужны ваши адресные данные и телефон. Мы опрашиваем всех знакомых семьи. Вас вызовут к следователю. Егор Рохваргер продиктовал номер своего мобильного. И затем назвал адрес – Мичуринский проспект. – Я живу на съемной квартире.