Гущин открыл заключения судебно-медицинской экспертизы, читал очень внимательно. Катя скользила взглядом по строчкам. Мысли у нее перепутались, она никак не могла сосредоточиться. – Причина смерти обоих детей – утопление. Вода в легких и дыхательных путях. Следов какого-то иного насилия нет, – сообщил Гущин. – Ни ран, ни следов побоев. Ни признаков сексуального насилия. Подшитый конверт. В нем две прижизненные фотографии. Мальчик и девочка – совсем еще крохи. На другой постарше – белокурые и веселые. Мальчик Сережа толстенький, в курточке, девочка Наташа с тугими косичками и в джинсовом комбинезоне. Крепко держит брата за руку на фоне старого деревенского дома – этакая подмосковная избушка в три окна и чердак в кружеве деревянной резьбы. И здесь избушка-зимовье во мраке лесном… – Экспертиза обнаружила на руках детей и слизистой ротовой полости следы черничного сока, – читал Гущин. Он на миг закрыл глаза. – Тут еще одна экспертиза, – Катя указала на следующий лист. – Представленные на исследования женские волосы… Образцы… следы крови… По данным биологического исследования, кровь не принадлежит человеку, а принадлежит животным. Два вида обнаружено в представленных для исследования образцах волос – свежая кровь и свернувшаяся, большой давности. А это что еще такое, Федор Матвеевич? Гущин открыл протоколы допросов. Катя подвинулась к нему. Допрос некой Ангелины Мокшиной. Очень короткий. «Мы с подругами приехали на Истру отдыхать. Да, поставили палатку в лесу. Да, у нас был костер. Мы привезли с собой мясо. Что-то вроде пикника. Почему на ночь глядя? А мы так проводим время. Я не понимаю ваших вопросов… Ночь – это неплохое время, особенно летом. Ни к какому Затону мы не ходили. Я не знаю, о чем вы спрашиваете». – А вот допрос Виктории Первомайской-Кулаковой, Федор Матвеевич! Смотрите, что она говорит: «Приехала с подругами на речку. Машину оставили… там стоянка… Это сестра Горгона знает место, я… что вы у меня спрашиваете? Я не ориентируюсь там, это сестра Горгона. Мы собирались там ночевать. Да, мы пили спиртное в ту ночь. Мы никуда не ходили. Я не помню… нет, может, куда-то мы и ходили… мы ходили, купались, плавали, переплыли речку, потом вернулись. Я не слышала никаких криков. Мы там были втроем. Мясо? Да, привезли с собой мясо. Надо же что-то есть. Да, и свинину тоже. Вы задаете странные вопросы, я не понимаю, о чем вы». Третьим шел допрос некой Лидии Гобзевой. «Мы приехали в девять вечера. Машина? Это ее родителей, она водила – сестра Горгона… то есть Ангелина. Нет, я не была за рулем. Мясо? Это с рынка. Мы накануне купили в Выхино. Странный вопрос, для чего мясо – есть, конечно. Кролики? Ну, живые же лучше, чем… Да, мы купили на рынке трех живых кроликов. Да, мы собирались их там есть. И ели во время пикника. Свежее парное мясо. Я не понимаю, о чем вы спрашиваете? Кокаин? Я не принимаю наркотики. А при чем тут результаты экспертизы? Да плевать я хотела, что они там установили, ваши эксперты. Я с наркотой завязала, я… Я не стану на этот вопрос отвечать. Мы не ходили ни к какому Затону. Я не знаю, где это. Да, они купались в реке, плавали. Да, ночью. А что, нельзя? Вода была как парное молоко. Больше я ничего не помню». – Это подруги Виктории, – сказал Гущин. – Лидия Гобзева и Ангелина Мокшина. – А почему тогда сестра Горгона? – спросила Катя. Гущин открыл новую страницу – еще одно заключение экспертизы. На этот раз наркология. – В крови всех трех женщин – Гобзевой, Мокшиной и Первомайской-Кулаковой – обнаружена высокая концентрация синтетических наркотических веществ, – Гущин начал перечислять названия. – Это все психотропные лекарственные препараты. Таблеток наглотались до одури. Кроме того, еще и кокаин. Поэтому и первые показания их такие несуразные. Рапорт сотрудника Истринского ОВД, обнаружившего палатку и кострище. Рапорты сотрудников, участвовавших в подъеме тел детей из воды Затона. Повторные допросы Ангелины Мокшиной, Виктории Первомайской-Кулаковой и Лидии Гобзевой. Катя читала внимательно. – Словно под копирку, Федор Матвеевич, – сказала она. – В одних и тех же выражениях очень скупо рассказывают. Словно они сговорились держаться вот таких показаний. Приехали на пикник на Истру на машине Мокшиной. Поставили палатку. Опять про мясо… где покупали… Снова про каких-то живых кроликов… Употребление наркотиков все три горячо отрицают, но тут вот Виктория… смотрите: «Я принимала свои таблетки, которые мне прописал врач. Поликлиника Литфонда, я там наблюдаюсь, как и моя мама, писательница Клавдия Первомайская». И опять она говорит: «Сестра Изида… то есть Лида, принимала свои лекарства. Мы пили лекарства. Мы не употребляли «колеса». И опять все три как в один голос: купались, пили алкоголь, а что, нельзя? Купались, плавали в реке. Где это место – Затон, не знают. Не ходили к мосткам. Не знают, что вообще есть там на берегу какие-то мостки. Насчет деревни Затон… проезжали, но не заехали. Поехали прямо на стоянку и в лес. – Вот наконец и про детей, – Гущин ткнул в текст. – Это Ангелина Мокшина. «Мы не видели никаких детей на берегу. Не понимаю, о чем вы спрашиваете. Нет, мы все время находились на месте нашего пикника, да, ходили на берег плавать. Дерево? А, ну да, я вспомнила… Там такое дерево живописное. Знак? Какой знак? Я ничего об этом не знаю. Мало ли кто там чего на коре вырезал. Там же место популярное. Там же что-то вроде тарзанки – качелей над водой. Мы купались, ныряли. Там медленное течение. Река как бутылочное горлышко в этом месте. Ни к какому Затону мы не ходили. Потом, на рассвете, мы уснули. Нас разбудили ваши патрульные. Это они вели себя неадекватно, а не мы!» Больше в деле не было никаких допросов. Все словно оборвалось. Последним шло постановление о приостановлении уголовного дела. Копии следственных поручений следователя прокуратуры сотрудникам уголовного розыска Истринского ОВД. К внутренней стороне обложки был приклеен еще один плотный конверт. Гущин открыл его. Там были три фотографии, сделанные фотоаппаратом «Поляроид». В отличие от черно-белых фотографий полиции, эти были цветные. Катя рассматривала их с замиранием сердца. Луч света – скорее всего карманный фонарь – направлен из темноты, чтобы выделить то, что фотографируют. Огромное толстое старое дерево с узловатыми корнями, растущее на обрывистом косогоре, раскидистое, с расщепленным стволом, по форме своей напоминающее гигантский камертон. Кажется, липа, но, может, и старый ясень. Косогор над темной речной водой. А к верхним ветвям дерева привязан толстый канат. И на нем, как на качелях, обнаженная гибкая молодая женщина с распущенными густыми темными волосами. Снимок сделан в тот момент, когда она отпустила веревку этих странных качелей, протягивая обе руки, словно в мольбе или экстазе, к ущербной луне, приклеенной к темным небесам над деревом и черной речной водой. Второй поляроидный снимок запечатлел в круге света от карманного фонаря вырезанный на коре дерева крупный знак – ромб, а внутри него глаз-око. И все это перечеркнуто опрокинутым крестом с двумя перекладинами. Третий поляроидный снимок изображал вообще нечто несусветное. Абсолютно голая женщина на фоне костра – худая, измазанная кровью, с детским игрушечным барабаном, висящим на шее, в который она самозабвенно лупила деревянными прутьями. Лица не различить, потому что голову ее целиком, словно чудовищная невообразимая маска, закрывала отрубленная свиная голова. Та самая, которая была сфотографирована экспертами-криминалистами насаженной на кол. Свиное рыло скалилось совершенно сатанинской улыбкой. А у ног бьющей в барабан женщины с напяленной на голову выдолбленной свиной харей – деревянная колода, и на ней корчился в агонии живой кролик, пронзенный металлическим шампуром, приколотый к деревянному кругу. Было в этом снимке, как и в том, со старым, зловещего вида деревом, качелями и луной на ущербе, что-то нереальное. Дикое, первобытное, пугающее до дрожи. Катя перевернула снимки – никаких пометок, ни дат, ни пояснений. Гущин пошел в дежурную часть, разговаривал с дежурным, но узнал, видно, мало, потому что был тот молод. Позвонил начальнику УВД. Зачитал фамилии из уголовного дела – следователя прокуратуры и оперативника, которые проводили допросы, а также патрульного из рапортов. И снова облом – и начальник УВД оказался не в курсе, переведен из Солнечногорска всего три года назад. И о событиях, которые произошли двадцать шесть лет назад, слыхом не слыхал. Но обещал немедленно помочь, навести справки. Поднять срочно всех, кого можно. Во втором часу ночи Гущину на мобильный позвонил начальник полиции общественной безопасности – из старослужащих. – Федор Матвеевич, следователь прокуратуры Индеев, про которого вы спрашивали, он долго работал тут, в Истре, потом был прокурором, но он уже десять лет как умер. Я его застал уже прокурором. О деле про детей ничего не знаю, потому что я сам не из Истры. Другие фамилии тоже знакомые, оперативник – это Шерстобитов, он в то время был начальником уголовного розыска, и он долго работал уже при мне. Но он тоже умер несколько лет назад. Его сын Филипп Шерстобитов здесь работал в розыске, он молодой относительно. После развода с женой уехал из Истры и перевелся в центр лицензионно-разрешительной работы в Котельниках. Они сейчас к Нацгвардии относятся. А фамилия патрульного Осипов – мне отлично знакома, хороший сотрудник, он был моим замом почти десять лет. Он сейчас уже на пенсии, живет здесь, в Истре, я его утром к вам попрошу подъехать. Из всех, кого вы назвали, он один остался, кто участвовал в том деле. – Вообще пока ничего не понятно, Федор Матвеевич. И выглядит все это дело с процессуальной стороны более чем странно, – сказала Катя, когда уже под утро, обалдев от чтения всей этой запутанной писанины, они решили найти место, где в пять часов можно выпить горячего кофе в ожидании важного свидетеля Осипова – бывшего патрульного. Место такое нашлось в торговом центре. Там работало круглосуточное кафе. Катя давилась горячим кофе. Странно, но спать не хотелось, хотя тело наливалось усталостью, как свинцом. Бессонницу порождала лихорадка, в которую они так внезапно окунулись, едва открыв это дело об утоплении брата и сестры Сониных. – Теперь мы хотя бы знаем фамилии и имена подруг Виктории. Но в деле все обрывается. – Надо поднять ОРД. – Гущин встал и принес им еще кофе, купил Кате слойку с яблоками. – Из этих документов мало что понятно, кроме того, что здесь, в этом райском дачном уголке, двадцать пятого июля творилась какая-то чертовщина. В результате которой утопили малолетних детей. В деле оперативной разработки должны быть пояснения и факты, добытые оперативным путем. Я запрошу спецхран. – И надо разыскать мать детей – эту Галину Сонину. Я записала ее адрес. Деревня Затон, – сказала Катя. – Можем вместе с бывшим патрульным Осиповым к ней съездить. Патрульный Осипов, ныне пенсионер, явился в УВД по зову коллег в семь утра. На его примере Катя поняла, что такое срок в двадцать шесть лет. Неумолимый бег времени. Кто сам был когда-то молодым двадцатипятилетним сержантом, теперь обрюзгший, лысый, краснолицый ветеран в отставке. – Помню это дело, – объявил он, отвечая на вопрос Гущина. – Конечно, в память запало такое. Но там ведь так ничем и не кончилось. Не посадили их, тех шкур, которых мы в лесу задержали. Гущин попросил его вспомнить все максимально подробно, насколько это возможно через столько лет. – Как детей в воде нашли, я не видел, – сказал Осипов. – И у Затона я в тот день не был. Я один работал на патрульной машине, напарник мой в отпуске был – лето же, июль. Я так понимаю, что сначала не знали, что их утопили, этих малышей. Их искали по всей территории у деревни. И в лесу тоже. И вот меня начальник послал осмотреть участок леса – это дальше, вверх по течению. Там у деревни сразу лес начинается и тянется вдоль берега. Красиво там. Я машину оставил на берегу и пошел. Там еще наши были, прочесывали местность. И я вышел к дереву. Оно такое большое, – Осипов показал руками, – раскидистое, старое, и берег там обрывистый, не пологий, так что дерево прямо над заводью реки. И я увидел… Утренний лес был полон звуков – щебетали птицы, где-то далеко на дачах жужжала электрическая пила. Над зеленой водой речной заводи скользили стрекозы. Раскидистое дерево – старая липа – создавало вокруг себя прохладную тень. К одному из верхних крепких сучьев кто-то привязал толстый черный канат, сделав импровизированные качели над водой. Но не эти качели привлекли внимание патрульного Осипова. Жужжание мух. Они роем кружились над толстым стволом дерева. На темной коре, как рана – надрезы, глубокие, в виде ромба со спрятанным туда овалом, похожим на всевидящий глаз, перечеркнутый линией с двумя перекладинами внизу. Этот вырезанный на коре знак и ствол вокруг него были густо измазаны… Патрульный Осипов дотронулся до коры. Кровь, успевшая уже свернуться и протухнуть на солнце. Над ней роем кружили мясные мухи. – Не по себе мне стало, – признался Осипов. – Я пистолет достал и связался по рации с нашими, сообщил об увиденном. Там была тропинка в чащу… Словно звери протоптали. Тропинка уводила в глубь леса. Но отошел от берега и от дерева патрульный Осипов недалеко. Среди кустов мелькнуло что-то синее – он раздвинул ветви и увидел туристическую палатку. Она стояла на краю маленькой поляны, центр которой занимало огромное потухшее кострище. Вроде укромное местечко для отдыха и шашлыков, только мороз пробежал у патрульного по коже. – Там, у костра потухшего, валялись чурбаки, а на них клочья мяса прямо со шкурой. Я подошел и увидел – голову, лапки. Кролики. Буквально на куски разорванные. Один кусок был пришпилен прямо к чурбаку шампуром. И там все было в крови – эти бревна и… На колу эта дрянь, вот как на этом снимке, – он ткнул на фото из таблицы в уголовном деле, – свиная башка. И мухи ее уже облепили всю. В костре кости валялись обугленные сожженные. И я… я черт знает что подумал тогда – дети ведь пропали… Я сразу подумал – их убили… А вокруг этого кострища в траве валялись они. – Кто? – спросила Катя. – Эти девки. Их было трое. И все полуголые. Одна совсем – которая брюнетка. На второй была лишь куртка-ветровка и ничего – ни белья, ничего больше. Третья одеялом была укрыта. Но тоже совсем голая. Я им громко сказал – встать, полиция! Но они и ухом не повели. Они были никакие. – В смысле? – спросил Гущин. – Пьяные? – И пьяные. Там бутылка валялась из-под водки и фляжка. Но в основном-то они обдолбанные были. Я брюнетку потряс за плечо, она только застонала – глаза закатились. Наркотиков нажрались до бесчувствия все трое. И еще одно я заметил – у них волосы были мокрые, ну словно они купались до этого. А у брюнетки в волосах сгустки крови. Над ней мухи тоже кружились, она их даже не замечала, наркоманка. Наши быстро туда подошли. Начали их поднимать, в чувство приводить. Потом следователь прокуратуры приехал и начальник розыска Шерстобитов. Они там все организовали. Весь последующий осмотр места. А меня с сослуживцами отправили девок в УВД отвезти. Хотели даже сначала их в больницу отправить – ну, чтобы в себя пришли от дозы. Но не отправили. Их допрашивать начали только к вечеру, когда это стало возможно. Детей к тому времени уже из Затона подняли. – Может, еще что-то вспомните? – спросил Гущин. – Это все. Я же в патрульной тогда был. А это дело на пару следователь прокуратуры и Шерстобитов начали раскручивать. Самые опытные наши. Но и им не удалось этим стервам убийство в вину вменить. – А кто были эти стервы? – спросила Катя. – Не знаю. Точно не из Истры. Приезжие. Одна у них была за главную – эта брюнетка, – Осипов ткнул в жуткое фото, где женщина со свиной головой била в детский барабан. – Она самая. Сестра Горгона. Это они ее так называли между собой. И наши потом с их подачи. Она вроде ведьмы, что ли, была или экстрасенши… Почему у нее в волосах кровь-то я заметил – потому что она на себя свиную башку там у костра напялила. Видите? Это обряд какой-то был. Черная магия. Наши потом об этом судачили. Дети-то маленькие им потребоваться могли во время этого шабаша. Полковник Гущин попросил его проехать с ними в деревню Затон – показать, где это. Начинать поиски надо было с матери детей. От Истры ехали довольно долго, свернули с федеральной трассы на проселочную дорогу. И сразу увидели дома. Лишь те из них, которые подходили к дороге, выглядели новыми, с ухоженными участками. Дальше к лесу заброшенные участки и деревенские дома – черные гнилые скворечники. Полное запустение. Через лес прокладывали просеку. Гущин сверился с адресом. Это здесь. Но в домах никто не живет. Катя увидела за повалившимся забором дом с фотографии – деревенский подмосковный с чердаком в резьбе. Он выглядел как старые руины. И стекла разбиты. Они вернулись к дороге. Час еще был относительно ранний, на одном из ухоженных участков возле машины возилась супружеская пара, укладывала в багажник корзины с яблоками. Катя окликнула их через забор, представилась. Спросила, не знают ли они среди своих соседей по деревне некую Галину Сонину. – Ой, да это же… это сто лет назад, – хозяйка машины и яблок удивилась. – Это там. Они жили здесь, да. Но это было бог знает когда, я еще в институте училась. Я Галю помню, и мать ее, и старшую сестру. Она потом уехала, вышла замуж. А Галя жила с матерью. – У нее дети утонули в реке. – Да, я слышала. Но это было не при мне, я тогда училась в Москве. Такая трагедия, конечно…